Двести лет вместе. Часть первая - Александр Солженицын

А ещё же были – в борьбе с неутомимой контрабандой – стеснения еврейского жительства в западной пограничной полосе. Правда, новых выселений оттуда не было, кроме лиц, явно пойманных на контрабанде. (Судя по множеству мемуаров – контрабанда, часто еврейская, в том числе с переправкой революционеров или революционной печатности, не умерялась вплоть до Мировой войны.) В 1903—1904 тут возник такой спор: Сенат постановил, что «Временные правила» 1882 не распространяются на пограничную черту, отчего, следовательно, евреи пограничной черты «могут свободно селиться в сельских местностях. Тогда бессарабское губернское правление вошло в Сенат с рапортом, что всё вообще еврейское население» пограничной черты, включая незаконно поселившихся в ней, теперь устремится в сёла, «где и без того евреев «более, чем достаточно», и пограничная черта «станет отныне для евреев «обетованною чертою». Протест пошёл через Государственный Совет, а тот, разбирая этот частный повод о сельских местностях, – вообще отменил особенный режим пограничной черты в его отличиях от черты оседлости[995].

Но это полегчание не нашло сколько-нибудь заметного отражения в печати и в обществе. Как и снятие в 1887 запрета евреям нанимать домашнюю прислугу из христиан. Как – и закон 1891, вводящий в уголовное Уложение новую статью об «ответственности за открытое нападение одной части населения на другую», – статью, никогда раньше не потребованную обстоятельствами российской жизни, а в погромах 1881 года оказалось, что её не хватает. Теперь – она предусмотрительно вводилась.

А и напомним же: правовые ограничения евреев в России никогда не были расовыми. Они не применялись ни к караимам, ни к горским евреям, ни к среднеазиатским евреям, свободно расселявшимся среди окружающего населения и свободно выбиравшим себе роды деятельности.

Самые разные авторы объясняют нам, что в основе ограничений евреев в России лежали экономические причины. Англичанин Дж. Паркс, решительно осуждающий эти ограничения, оговаривается: «в довоенное[до Первой Мировой войны] время, некоторые евреи сосредоточили в своих руках значительные богатства…[и это] вызвало опасение, что с уничтожением ограничений евреи быстро сделаются хозяевами в стране»[996]. – Последовательно либеральный проф. В. Леонтович: «До сих пор недостаточно принималось во внимание, что ограничительные мероприятия по отношению к евреям в основном вытекали из… антикапиталистической тенденции… отнюдь не… из расовой дискриминации. В те времена понятия расы вообще никого в России – кроме специалистов по этнологии – не интересовали… Решающим был страх усиления капиталистических элементов, которые могли бы эксплуатировать крестьян и вообще трудовой народ. В источниках можно найти многочисленные тому доказательства»[997].

Не упустим ошеломительный для российского крестьянства внезапный переход от крепостных отношений к денежно-рыночным, к чему крестьянство не было готово никак – и легко попадало в невиданную рублёвую бурю, иногда более безжалостную, чем крепостное иго.

В. Шульгин писал об этом так: «Ограничение в правах евреев в России имело под собой весьма «гуманную мысль»… Признавалось, что русский народ во всей его совокупности (или его некоторые социальные слои), так сказать, женственно несовершеннолетен; что его легко эксплуатировать… что его поэтому надо как-то поддержать и защитить мерами государства; защитить против других элементов, более сильных… Северная Россия посмотрела на еврея глазами России Южной. Исторический же взгляд Малой России на еврея, которого она хорошо узнала за время сожития с Польшей, именно был таков: хохлы представляли себе еврея во образе «ишинкарiв-орендарiв», которые «пьют кровь» из русского люда»[998]. Ограничения были задуманы правительством – против сплочённого экономического напора, опасного для национальной основы государства. – Долю правды в таком взгляде видит и Паркс, отмечая «дурно[е] влияни[е] возможности эксплуатировать ближних», «распространённую в Восточной Европе роль деревенского шинкаря и ростовщика», – хотя находит причины этого «скорее в природе крестьянства, нежели в самих евреях». Также и по его мнению эта торговля водкой, будучи «самым важным занятием евреев» в Восточной Европе, вызывала наибольшую ненависть к евреям со стороны крестьян; она питала собою не один погром и оставила глубокий долгий шрам в сознании населения украинского, белорусского и в памяти населения еврейского[999].

У многих авторов встречаются утверждения, что евреи-шинкари бедствовали, жили на ничтожные гроши, почти нищенствовали. Но не стоит думать, что это был столь хилый рынок. Слабостью пьющего народа питались и помещики Западного края, и винокуренные заводы, и шинкари, – и правительство. Есть возможность оценить суммарную цифру этих доходов по моменту, когда они оформились как государственные. После того как в 1896 в России была введена казённая винная монополия, устранившая всех частных шинкарей и акцизную продажу питей, – в следующем году общий доход казны от продажи питей оказался 285 млн. руб., – тогда как прямые налоги с населения дали всего 98 млн. Из этого видим не только, что винокурение являлось «важнейшим источником косвенного обложения», но и что доходы питейной промышленности, платившей до 1896 акциз всего «по 4 копейки с градуса выкуренного спирта», куда превосходили прямые государственные доходы Империи[1000].

Но каково было участие в этой отрасли евреев, в эти времена!? В 1886, в ходе работ комиссии Палена, были опубликованы произведенные статистические обследования на этот счёт. Оттуда узнаём, что евреи содержали 27% (десятые доли здесь и дальше округлены) всех винокуренных заводов в Европейской России, а в черте оседлости – 53% (в том числе: в Подольской губ. – 83%, в Гродненской – 76%, в Херсонской – 72%). Пивоваренных заводов по Европейской России – 41%, а в черте оседлости 71% (в Минской губ. – 94%, Виленской – 91%, Гродненской – 85%). Доля же еврейской питейной торговли, то есть «пунктов выделки и продажи питей», содержимых евреями: в Европейской России – 29%, в черте оседлости – 61% (в Гродненской – 95%, Могилёвской 93%, Минской 91%)[1001].

Не удивительно, что реформа, вводившая казённую винную монополию, «с ужасом встречена была… евреями в черте оседлости»[1002].

Несомненно: введение казённой винной монополии оказалось сильнейшим ударом по экономике российского еврейства. И вплоть до самой Мировой войны, когда она вообще прекратилась, казённая винная монополия продолжала быть излюбленной мишенью общественного негодования – хотя только она и ввела строгий контроль за количеством производимого в стране спирта и очисткой его. И хотя казённая монополия отняла заработок также и у шинкарей христианских (см. вышеприведенную статистику), она всё же подаётся как мера преимущественно антиеврейская: «Введение в конце 90-х годов казённой продажи питей в черте оседлости лишило более 100.000 евреев их заработка», «власти рассчитывали… на вытеснение из сельской местности евреев», и с тех пор «питейная торговля не имеет для евреев своего былого значения»[1003].

И именно с конца XIX в. заметно усилилась эмиграция евреев из России. Статистическую её связь со введением казённой питейной продажи не установить, но на то указывают эти 100.000 отнятых заработков. Во всяком случае, еврейская эмиграция (в Америку) не поднималась существенно вплоть до 1886-87, испытала короткий временный скачок в 1891-92, а длительный и массовый её подъём начался в 1897[1004].

«Временные правила» 1882 не остановили нового проникновения еврейской виноторговли в деревню: как против запрета торговать не из собственного дома образовалась в 70-х «подымённая торговля», так и в обход закона 3 мая 1882 (запрещавшего также и торговлю водкой по контракту с евреем) создалась «подымённая аренда»: земли под корчмы снимались устным контрактом, а не письменным, и точно так же арендную плату получал владелец, а доход с виноторговли – еврей[1005]. – В этой и других прикрытых формах поселение евреев в деревнях продолжалось и после категорического запрета 1882. Как пишет Слиозберг, с 1889 началась «полоса выселений» евреев из деревень черты оседлости и тогда «беспощадная конкуренция вызвала к жизни ужасное зло – доносительство», то есть евреи доносили друг на друга, кто живёт незаконно. – Но вот, по данным П. Н. Милюкова: если в 1881 в деревнях жило 580 тыс. евреев, то в 1897—711 тыс., так что поселение и рождаемость явно перетягивали выселения и смерти. В 1899 для пересмотра «Временных правил» была создана ещё одна комиссия по еврейскому вопросу (11-я по счёту) – барона Икскуль-фон-Гильденбандта. И она, пишет Милюков, отказалась выселять из деревень незаконно поселившихся там евреев, а, наоборот, смягчила закон 1882 г.[1006]