Год 2150 - Тия Александер

Я только покачал головой и вернулся в свою квартиру. Лежа в кровати, я не хотел засыпать, не решив, что мне завтра сказать Элгону. Я ворочался с боку на бок, пока в отчаянии не вспомнил совет Кэрол: когда что-то не получается, надо вспомнить свой последний Макро-контакт.

Сосредоточившись на воспоминании о последнем общении со своей Макро-сущностью, я почувствовал, как тревога и напряжение покинули мое тело. Частота и сила дыхания изменились; я вновь вспомнил неописуемый союз всех противоположностей и ощутил себя вне пространства, времени и слов.

Очевидно, я все-таки заснул, потому что, когда я открыл глаза, надо мной склонились Села и Элгон. И Элгон сказал:

— Я рад, что ты Наконец проснулся. Мы готовы услышать твое решение.

Не думая, я ответил:

— Я решил получить те, уроки, ради которых пришел сюда, и позволю Кэрол сделать то же самое.

— То есть ты будешь смотреть, как она умирает у тебя на глазах? — спросила Села.

Я не ответил, и Села указала на видеоэкран.

— Ты уверен, что сможешь жить с этим решением?

Я посмотрел на гигантский экран, расположенный в другом конце комнаты. Там уже не было прежнего изображения Кэрол на полу в пустой комнате. Вместо этого она была прикована за руки и ноги к стене во дворе, где совершались казни. Видимо, она была в сознании, потому что ее обнаженное тело явно корчилось от боли. Затем ее лицо было показано крупным планом, и стало видно, что ее глаза открыты и она пристально смотрит куда-то перед собой. Затем ракурс изменился, и я увидел, что Кэрол смотрит на орущую и завывающую толпу микро-островитян, которых сдерживала высокая стальная сетка.

— Если мы уберем эту перегородку, — сказал Элгон, — толпа забросает ее камнями насмерть за пропаганду ограничения рождаемости и отказ иметь детей. Поскольку она иностранка, наказание за упомянутые преступления — смерть. Ты уверен, что не хочешь с нами сотрудничать, Джон?

Я покачал головой, не доверяя своей способности выражаться словами.

Элгон и Села молча и пристально смотрели на меня. Воцарившаяся тишина еще больше усиливала всеобщее напряжение. Вдруг Элгон кивнул головой, и звук, сопровождавший видеокартинку, стал громче.

Я старался не смотреть на экран, но глаза меня не слушались. Я уставился на толпу, которая теперь ринулась через упавшую перегородку к маленьким, острым, твердым камням, наваленным грудой в нескольких метрах перед Кэрол.

В течение следующего получаса мужчины, женщины и дети из толпы бросали маленькие острые камни в корчащееся от боли тело Кэрол. Я видел это кровавое зрелище от начала до конца: от первых поверхностных порезов на ее прекрасных ногах, руках, груди и лице до огромных зияющих ран, расползшихся по всему телу, и Наконец, до момента, когда ей выбили один глаз и он вытекал по окровавленной щеке. Поскольку камешки были не очень большими, Кэрол оставалась в полном сознании до самого конца, когда ее прекрасное тело буквально превратилось в скелет, с которого клоками свисали остатки плоти.

Несмотря на то что я освежил в памяти воспоминание о своем последнем Макро-контакте, эти полчаса были самыми мучительными в моей жизни.

Наконец Элгон прервал молчание:

— Смотреть на смерть другого человека — это одно, а самому через это проходить — совсем другое.

С этими словами Элгон подозвал нескольких своих помощников, и они вывели меня из дворца в тот же двор. Из него выносили останки моей любимой Кэрол, освобождая место для меня. Маленькие белые камни, покрасневшие от крови Кэрол, кололи мои босые ступни.

Когда меня приковали к стене, еще влажной от крови, собралась та же самая толпа и начала выкрикивать обвинения и ругательства в мой адрес. После того как на моих запястьях и лодыжках защелкнулись кандалы, все, что я помню, — это смутные мысли о Лии, о тех коротких мгновениях, которые мы провели с ней вместе, о Ране и о многих уроках, которые я должен был усвоить (но усвоил ли? усвою ли?), о Неде и ее невероятном преображении, о Карле, моем верном друге, о той травме, которую я нанес ему за последние несколько месяцев, о его параллельном «я», моей возлюбленной Кэрол, чья теплая кровь отделяла меня от грубой кирпичной стены, к которой я был прикован.

Я увидел, как Элгон и Села прошли ко мне сквозь толпу. Хотя они стояли совсем близко от меня, мне почему-то казалось, что нас разделяют километры. Элгон окунул пальцы в лужу крови передо мной. Затем, вытерев пальцы о мою грудь, он презрительно спросил, не передумал ли я. Я ничего не сказал, потому что ответ и так ярко светился в моих глазах.

Повернувшись ко мне, Элгон наклонился и поднял два окровавленных камня. Он показал их толпе, протянул один Селе, затем повернулся ко мне и бросил первый камень.

Я услышал где-то в глубинах своего разума голос Раны: «В Древней Иудее, Джон, ваши с Кэрол души воплотились в жестокой и гордой семье. Вы выросли красивыми, но тщеславными. Вы легко осуждали людей и не раз лично участвовали в побивании осужденных камнями».

Я знал, почему это происходило со мной сейчас, но мои глаза и ум были замутнены ненавистью к Элгону.

И в моей голове снова звучал голос Раны: «Эволюция сознания измеряется тем, насколько ты готов принять неприемлемое».

Я попробовал Макро-паузу. Я старался заставить себя смотреть на свою казнь с Макро-позиции, которая предполагала благодарное принятие всего сущего. Я пытался любить Элгона и принимать его и все происходящее как «совершенное». Однако все мои усилия были тщетны.

Я не выдержал своего последнего испытания — принятия неприемлемого. Я не мог с любовью принимать Элгона.

Всему есть пределы, и боли тоже; в мое тело вонзались сотни зазубренных камней, и наступил момент, когда я ощутил, что больше не могу жить ни секунды.

Я уже ничего не видел, но перед моим мысленным взором предстала Лия.

Помни, Джон: эволюция сознания измеряется тем, насколько ты готов принять неприемлемое.

Эти слова все еще звенели у меня в голове, когда я проснулся в 1976 году.

Глава 17

Эволюход

После моей смерти в 2150 году прошел целый месяц, и эта долгая разлука с Макро-обществом была тяжела для меня. Однако, греясь на теплом весеннем солнце у себя на балконе, я знаю, что смирился с этой разлукой и даже с болью и ужасом моего последнего часа в мире будущего.

Я больше не осуждаю Элгона, Селу или кого-либо еще и не держу на них зла, потому что я сам избрал для себя это испытание.

Злость и насилие — это последняя отчаянная попытка микро-существ отказаться от ответственности за свою собственную жизнь и свалить вину на других. Поэтому, пока человек не научится принимать на себя полную ответственность за все, что происходит в его жизни, злость и насилие будут присутствовать в нашем мире. Надеюсь, что я в своей духовной эволюции этого рубежа достиг.

А теперь, Карл, я доверяю тебе свой дневник, как когда-то моя мать доверила тебе меня самого. Сделай с ним, что сочтешь нужным.

Дописав эту страницу, я спущусь к вам с Недой, и мы разделим нашу последнюю трапезу. А в конце этого вечера я поцелую вас обоих и скажу, что буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи. А вернувшись в свою квартиру, я в последний раз лягу там спать. После чего совершу эволюход — мирно умру во сне.

Мне понадобилось так много времени, чтобы понять: любой провал — это успех, а любая смерть — рождение.

Знаешь, Карл, прошлой ночью у меня было еще одно яркое сновидение. Мне приснилось надгробие. Я зарисовал его для тебя на следующей странице.

Не сердись, пожалуйста, что прощаюсь письменно, а не устно. Ты мне дороже, чем я могу высказать.

Запоминай свои сны, Карл! Я буду в них. Я всегда буду с тобой.

Я люблю тебя.

Мы — одно.

Джон

Эпилог

Прошло три месяца с тех пор, как мы кремировали тело Джона Лейка и развеяли пепел в лесу невдалеке от дома, где прошло наше детство. Мне было очень трудно принять смерть Джона. Он назвал это «эволюходом» — добровольной смертью ради будущего. Я же поначалу, до наших долгих разговоров с Недой, называл это банальным самоубийством. Я говорил, что это бегство от реальности и трусость, недостойная Макро-философа. Однако время шло, Неде понемногу удалось изменить мои микро-воззрения, и сегодня я вижу действия Джона совершенно в другом свете.

Наверное, самым важным фактором, в конце концов изменившим мою точку зрения, был разговор с Джоном за несколько дней до того, как он нас покинул. Джон не включил его в свой дневник, о чем я очень сожалею, потому что в нем как раз отражен подход Макро-общества к вопросам жизни и смерти.

Мы с Недой восстановили этот разговор почти слово в слово. Если мне не изменяет память, начался он с того, что я упомянул о самоубийстве одного из студентов нашего факультета. Я сказал, что самоубийство — это бегство, а Джон ответил: