Ворона на мосту - Макс Фрай

Я не умер от прикосновения Лойсо, поэтому все-таки обернулся и поразился нашему внешнему сходству. Помню, даже сперва подумал, сейчас выяснится, что на самом деле он мой настоящий отец, и тогда, конечно, понятно, почему я до сих пор жив. Впрочем, я тут же с негодованием отбросил эту идею. Ясно, что у такого существа не может быть обычных человеческих детей. Куда уж мне. Мало ли кто на кого похож. Еще и не такие бывают совпадения.

— Я же говорил, что у тебя нет даже намека на шанс, — почти ласково сказал мой ослепительный двойник. — А ты не верил. Надежда на так называемое лучшее испепеляет разум и не дает смотреть на вещи объективно. Впрочем, ты не зря старался. Эта твоя затея с охотой на меня настолько нелепа, что я решил принять вызов и ответить на нее еще более нелепым поступком. Знаешь, что я сейчас сделаю? Напою тебя своей кровью и погляжу, что из этого выйдет. Если результат мне понравится, отпущу тебя на все четыре стороны. Пусть этот Мир хотя бы в финале развлечется как следует.

В глазах его плясало веселое пламя, было ясно, что Лойсо от души хохочет — не утруждая работой ни лицевые мускулы, ни гортань, совершенно беззвучно и при этом столь заразительно, что я не мог не улыбнуться в ответ. А улыбнувшись, я наконец-то понял, что наша встреча — не драматическое, а бесконечно радостное событие, потому что…

В этот миг Мир рухнул — для меня. Будь я поэтом, я бы, вероятно, всю оставшуюся жизнь подбирал слова, пригодные для того, чтобы рассказать, как ослепительная волна накрыла нас с Лойсо, мой дом, землю, небо и, наверное, вообще все, не уничтожив, а попросту отменив для нас саму возможность существовать. Но я не поэт, поэтому вряд ли у меня есть хоть малейший шанс достоверно описать, каково это, когда Хумгат врывается в Мир через разбитое окно, которым оказываешься ты сам. Больше всего это похоже на небытие, но небытие очень деятельное, подвижное, до отказа переполненное событиями и ощущениями, причастность к которым не оставляет ни малейшего шанса выжить, но и мертвым при этом быть невозможно, зато все остальное возможно, я имею в виду — абсолютно все, кроме жизни и смерти. Я ничего не понимал, но безошибочно чувствовал, что источником бури, которая смела нас с Лойсо с лица земли, вышвырнула за пределы реальности, был я сам, хоть и не знал, конечно, как мне это удалось.

Когда способность упорядочивать хаос, вернее, создавать для себя более-менее убедительную иллюзию порядка отчасти вернулась ко мне, я обнаружил, что стою посреди каменистой, бесплодной долины, со всех сторон окруженной унылыми холмами. Здесь было невыносимо жарко, а небо имело цвет бледного пепла, словно беспощадное солнце давным-давно выжгло его дотла. Прямо передо мной плясали два высоких столба пламени, ослепительно белый и изумрудно-зеленый. Это было фантастически красивое зрелище; по правде говоря, я бы дорого дал, чтобы увидеть его еще раз, хотя бы когда-нибудь.

Но платить за такое и вообще за любое прекрасное зрелище жизнью, на мой взгляд, все-таки не стоит. А вдохнув полной грудью, я понял, что цена именно такова: здешний воздух совершенно не подходит для дыхания. Я могу прожить без воздуха чуть больше, чем нетренированный человек, но разница, по правде сказать, не столь существенна, как хотелось бы, к тому же я набрал полные легкие этой отравы, а значит, даже нескольких минут у меня, скорее всего, нет, и вот это обидно, действительно очень обидно — до слез.

Глаза мои уже застилал густой, алый туман, а я все смотрел на пляску разноцветных огней, смутно надеясь, что это зрелище отпечатается не только на дне зрачков, но и в самой глубине моего существа и останется со мной даже после того, как я утрачу себя. И вдруг в самом центре белого огненного столба я увидел лицо Чиффы, даже не лицо, только ухмылку, но такое ни с чем не перепутаешь. Мой приятель наконец перестал притворяться человеком, он пылал, он был счастлив и весел, как никогда, он, судя по всему, побеждал, потому что безграничная радость не может быть спутником поражения. Но если так, выходит…

О да. Еще как выходит.

Сознание угасало, и все же я успел сообразить, что все это время был не игроком, а козырной картой в чужой колоде, не рыбаком, а наживкой — оскорбительная роль. Но я ощутил не гнев, а искреннее сожаление, что уже никогда не узнаю подробностей этого, вне всякого сомнения великолепного плана, и чем закончится драка двух огней, тоже не узнаю, конечно, и как теперь все будет — я имею в виду, вообще все, потом, после, без меня. Почти забыв об отсутствии воздуха, почти не мучаясь от удушья, я умер, терзаемый любопытством, можно сказать, умер от любопытства, и, на мой взгляд, это не худший финал.

Зато воскрес я, содрогаясь от ярости, и это, в свою очередь, не худшее начало новой жизни. Впрочем, я отдаю себе отчет, что в этом вопросе мало кто со мной согласится.

Я почти ничего не видел, пальцем пошевелить не мог, каждый вдох давался с таким трудом, словно мои легкие заполнялись не воздухом, а каменной крошкой, но я прекрасно помнил, что произошло, очень ясно понимал свое положение, и этого было достаточно, чтобы гнев переполнил меня до краев и изготовился выплеснуться наружу.

— Имей в виду, все вовсе не так страшно, как тебе кажется, — сказал Чиффа.

Судя по голосу, он был где-то рядом, видеть его я пока не мог, и вообще ничего, только какие-то мутные цветные пятна, тусклые и сияющие, вперемешку. Присутствие Кеттарийца, как всегда, действовало на меня целительно, даже умиротворяюще, но все же не настолько, чтобы гнев мой взял и вот так сразу утих. Другое дело, что дать ему выход я пока не имел ни единого шанса, тут уж ничего не попишешь.

— У меня обычно тоже хватает дури мнить себя великим игроком, — вздохнул Чиффа. — Тогда как ясно, что и я — только карта в чужих руках. И кстати, не факт, что непременно козырная. Иногда, вот сейчас например, это меня совершенно не печалит, потому что я в состоянии оценить подлинные масштабы этого непостижимого игрока. Но понять тебя я могу, как никто другой. Дыши, сэр Шурф, дыши, поначалу это будет больно и трудно, но потом пойдет гораздо легче. Правильное дыхание, конечно, никогда не изменит истинного положения наших с тобой дел, зато сделает твою жизнь проще и приятнее. Настолько, что ты наконец-то обрадуешься, что остался в живых. Как я понимаю, это должно было стать для тебя полной неожиданностью. Умирал ты, во всяком случае, очень добросовестно, с полной самоотдачей, как и все, что делаешь.

Говорить я не мог, какие уж тут разговоры, когда даже разумный совет насчет дыхательных упражнений был пока совершенно невыполним. Я хотел воспользоваться Безмолвной Речью и сказать Чиффе, что он втянул меня в отвратительную игру, потому что одно дело — охотиться на Лойсо Пондохву и совсем другое — оказаться капканом для человека, который искренне предложил тебе свою кровь. Есть граница между хитроумной стратегией и обычной подлостью; переступать ее, наверное, можно, почему нет, но делать это следует осознанно и добровольно, а не сдуру, игрушкой в чужих руках. Но и Безмолвная Речь мне пока не давалась. Оставалось надеяться, что Чиффа самостоятельно прочитает мои мысли, как не раз делал прежде, и заткнется хотя бы на полчаса, а еще лучше — вовсе исчезнет, потому что невыносимо.