Закон парности (Гардемарины, вперед - 4) - Нина Соротокина

Ну, скажем, крепость Кольберг. Во исполнение приказа для осады крепости был послан генерал-майор Пальменбах с бригадою, двумя полками пехотными, 700 человек легкого войска и артиллерией. Осада велась по всем правилам, артиллерия стреляла, армия штурмовала, но крепость не сдавалась. Шут его знает, что там у Пальменбаха не заладилось! Это ведь только в рапортах "апроши * доведены до самого почти гласиса" **, а как на деле? Ну и черт с ним, с Кольбергом, главный вопрос русской армии сейчас был - чем кормить солдат и лошадей. Дров нет, достать их в этих открытых малолесных просторах негде, лошади по недостатку корма приходят в изнурение, люди болеют. Решено было все тяжелые обозы, худоконную регулярную и нерегулярную кавалерию, пеших гусар и казаков вместе с больными отправить в Польшу. Главную армию оставили на прежнем месте, "пока обстоятельства позволят", однако недостаток дров заставил Фермера в октябре двинуть всю армию к Висле.

* Апроши, или аппроши - зигзагообразные земляные рвы, которые устраиваются атакующими для скрытого приближения к осажденной крепости.

** Гласис - земляная пологая насыпь впереди наружного рва укрепления.

_______________

В Петербург он послал подробный отчет, который начал с восхваления русского оружия и твердого уверения, что сделает все для укрепления этой славы, но как только Фермор перешел к деловой части, тон его сразу изменился. "Неприятеля прогнать за реку Одер способа не предвидится, поскольку оный всегда в неприступных лагерях становится, а пушками, амуницией, також кавалерией гораздо превосходен" - откровенная зависть Фридриху слышится в этих словах. Окончил отчет Фермор весьма решительно: "Итак, на сие азартное предприятие армию ее императорского величества отважить нельзя".

Ответ этот сильно разозлил императрицу. Здесь она Фермеру все припомнила, а особо скотское пьянство во время баталии. Уж на что Апраксин был лежебока, размазня и пуховник *, но не допускал в армию зеленого змия. "С трепетом и ужасом должен каждый помышлять, что наибольший армии нашей урон причинен не от неприятеля, а от понятного ослушания, ибо пьяные стреляли в своих без разбору".

* Любитель пуховых тюфяков.

__________________

Масла в огонь подлил незадачливый саксонский принц Карл, написав Елизавете гневливое письмо. По отзывам видевших принца при армии, он вел себя не лучшим образом, придаваясь более охоте и играм, чем военным экзерцициям, а в разгар баталии при Цорндорфе в особо трудное время просто сбежал со своей охраной. Но сильные мира сего могут позволить себе не обращать ни малейшего внимания на реальность, внемля только собственному разумению и хотению. Неудачу в Цорндорфской баталии принц Карл объяснял тем, что злонамеренный и упрямый Фермор не захотел слушать мудрых советов его, принца Саксонского, а также австрийского генерала Андре. Принц также писал, что гусары и казаки употребляются Фермером не по назначению, дисциплины в армии никакой, обоз огромен, солдаты не дисциплинированны... и так далее.

У государыни хватило ума спокойно отнестись к письму обидчивого и вздорного мальчишки, но и без этих наскоков обвинений фельдмаршалу было предостаточно. Фермор плохой стратег, он нерешителен, он непопулярен в армии,- толковали в Петербурге, и тут же кто-то подпустил шепотливый слушок: "Да что о нем толковать, если он подкуплен Фридрихом!"

Слух этот возник как бы сам собой, как вошь на больном и неухоженном организме, но удивительно, что все сразу в этот слух и поверили. Соблазн был в том, что подкуп фельдмаршала сразу все объяснял, и не надо было ломать голову над стратегией и тактикой.

Фермера вызвали в Петербург. Вызов застал его за изнурительной и весьма нужной работой - составлением плана размещения армии на зимних квартирах, Здесь он был на своем коньке. План представлял собой огромную разграфленную, аккуратно исписанную бумагу размером с простыню, где все указывалось- в каком местечке стоять, где овес покупать, откуда провиант везти. Фермор был очень недоволен, что его оторвали от интересной работы, и в первую минуту ему было недосуг сообразить - зачем это он в столице понадобился?

Однако в дороге было время подумать. Вспомнились все упреки Конференции, пренебрежительный и раздраженный тон государыни в последней депеше, и как-то неожиданно всплыл в памяти арестованный Тесин. Об аресте своего духовника Фермор узнал стороной, очень удивился, потом возмутился, потребовал объяснений. Объяснения он получил в секретном отделе. Спокойный и вежливый чиновник в партикулярном платье, на такого не цыкнешь, сообщил, что это и не арест вовсе, просто пастора, как человека, пережившего вражеский плен, вызвали в столицу для подробного допроса. Как будто нельзя допросить в Jенигсберге! Но тон чиновника был таков, что никаких вопросов ему задавать не хотелось. Впечатление от этого разговора осталось отвратительное. Он фельдмаршал армии, у него три начальника - императрица, Конференция и Господь Бог! Но оказывается, есть еще секретный отдел, который существует сам по себе. И этот чиновничий взгляд- нескромный, липкий, ощупывающий! Адъютант донес потом (под секретом - возмутительно!), что чиновник как, бы между прочим осведомился (у самого Фермера не спросил, а посмел беседовать с нижним чином!), почему первым и пока единственным человеком, вернувшимся в армию по обмену пленными, был именно пастор Тесин? Ответа от адъютанта чиновник не дождался, только хмыкнул: "И почему, собственно, пруссаки согласились на этот обмен?"

Фермор не совладал с собой, накричал на адъютанта, как будто тот был в чем-то виноват:

- Потому что Тесин, черт побери, лютеранский пастор! Потому что немцы религиозная нация! Потому что пастор не рубится на саблях и не стреляет.

Адъютант потерянно молчал.

В карете Фермор вспомнил этот разговор во всех подробностях. Настроение его испортилось окончательно. Фельдмаршал не ждал от вызова в Петербург ничего хорошего.

Кружевоплетение

О смерти Апраксина Белов узнал еще в дороге.

- Объясните мне, если сможете,- спросил он хмуро.- Враг мой Зобин все делает, чтоб сокрушить меня, но его низкие поступки оборачиваются мне во благо. Он посадил меня в Нарве на губу и тем спас от ареста. Он направил меня под присмотром секретного отдела в Петербург, а на самом деле предоставил отпуск, на который я и рассчитывать не смел. Что же я теперь буду свидетельствовать? И что ждет меня в столице?

- Воля тебя ждет,- отозвался Лядащев.

Белов понял эти слова буквально и по приезде в Петербург совершенно исчез из поля зрения Лядащева. Кажется, он поехал к жене куда-то под Тверь, что было очень некстати. Василий Федорович рассчитывал на его помощь,

Определив Сакромозо в крепость в камеру "небольшую, но удобную". Лядащев сразу принужден был затеять игру c самим собой, названную им когдато "разноцветные нитки". Игра эта была сродни кружевоплетению, но сравнение с женским занятием отнюдь не унижало. Это раньше ему казалось смешным, что он как девка-кружевница плетет цветной узор, где каждая нить- суть человек и его судьба. Сейчас на старости лет он догадался, что сплести на коклюшках хорошее кружево совсем не проще, чем продумать интригу. Что женщине легко, то мужчине мука.

Приступим к думанию, то бишь к умственному кружевоплетению. По счастию, супруга Вера Дмитриевна пребывала в Москве и не могла отвлечь от работы любовью, опекой и настырными хлопотами о его счастии. Перед Лядащевым появился чистый лист бумаги, который был расчерчен, исписан фамилиями, а потом по мере работы украсился сложными геометрическими фигурами и болотными растениями с крупными цветами. Вокруг этой пышной растительности плавали корабли, поскольку интерес в русскому флоту всех представителей списка был очевиден.

Первым в списке стоял барон Диц, который пребывал в Петербурге и, по сведениям, вел жизнь светскую, веселую и меценатскую. К профилю барона Лядащев задумчиво пририсовал лавровый венок. Похоже, что господин Диц есть цезарь всей этой шатии-братии. За домом господина Дица следовало немедленно учинить слежку.

Под цифрой два в списке значился Сакромозо. Можно было бы давно допросить Сакромозо, но Лядащев медлил. Рыцарь - твердый орешек, ему нужно задавать конкретные вопросы, а для этого надо расшифровать цифирки, которые он прятал в своем камзоле, и дождаться барона Блюма, которого Почкин морем вез в Петербург. Барон этот, очевидно, мелкая сошка, Почкин наверняка из него все вытряхнул. Соберем все нитки в кулак, тогда и поговорим, а, Сакромозо пусть поостынет в крепости, тюремные стены спесь-то с него собьют.

Тайная депеша из Кенигсберга сообщила Лядащеву не только об аресте Aлюма. Там была еще одна весьма приятная весть, которой редко украшают деловые бумаги. На фрегате "Св. Николай" плыла в Петербург Мелитриса Репнинская, в замужестве княгиня Оленева. Когда Лядащев думал об этом, на лице его появлялась улыбка, и как понимал он по напряжению лицевых мышцглупейшая! Он даже не поленился подойти к зеркалу проверить, так ли это. Так... из зеркальной глубины на него пялился немолодой, плохо выбритый, счастливый идиот.