Проклятый дар - Татьяна Корсакова

Как бы она хотела передумать! Скольким бы пожертвовала ради счастья видеть, как растет их с Алешей дочь! Но нельзя, Морочь не позволит, и время уходит. Уже два дня, как нет сил расстаться, как сердце заходится кровью, а в синих Алешиных глазах плещется тоска.

– Не передумаю. Уходи. – Ася говорила Ганне, а смотрела на любимого. – Так нужно, Алеша, ты же знаешь.

– Знаю. – Он улыбнулся, обошел оцепеневшую Ганну, поцеловал дочку в лоб. – Она хорошая женщина, Асенька, она все сделает правильно.

– С кем говоришь? – Ганна поежилась, точно почуяла прикосновение Алеши.

– Ни с кем. Пойдем уж! Время!

Это было невыносимо больно, от этого душа разрывалась на мелкие клочья, а и без того тусклый мир становился еще тусклее, но выбор сделан…

Ася шла впереди, выбирая для Ганны самый безопасный путь. Алеша невидимым стражем шагал следом. Ворон кружил над головами. Еще немного – и Сивый лес, вон уже и верхушки деревьев… Еще немного – и Морочь не сможет дотянуться до их доченьки…

– Ошибаешься. – Ветер насмешливо взъерошил волосы, швырнул в лицо клок тумана. – Моя она! Все тут мое…

Отчаянный крик за спиной, в унисон Ганны и Алеши… Испуганный детский плач и встревоженный клекот ворона…

Она выбирала путь, она изучила каждую болотную кочку и все равно просчиталась. Там, где еще секунду назад под ногами была твердая земля, разверзлась черная пасть дрыгвы. Широкая, бездонная… Ганна барахталась в болотной жиже, прижимая к груди ребенка, проваливаясь все глубже. Алеша застыл у края «оконца», теневой, беспомощный, в одно мгновение потерявший надежду…

– Забери! – Ганна тянула к Асе дочку, а края «оконца» раздвигались на глазах, под натиском болотной воды земля таяла, как рафинад.

– Ганна! – Отчаянный крик потонул в зарождающемся тумане.

– Ася, сделай что-нибудь! – Алешино лицо совсем рядом, отчаянное, неживое в этом отчаянии.

Права была бабка Шептуха, ох как права. Обхитрила, заморочила…

– Отпусти их! Слышишь?! – Тревожное эхо подхватывают птицы, разносят на черных крыльях над дрыгвой. – Проси, что хочешь, только отпусти!

– Аркан… – Веревка, крепко-накрепко привязанная к запястью, ярко вспыхивает в тумане. – Ты мне – аркан, я тебе – дочку.

Аркан?.. Единственную связующую нить между ней и Алешей? И что станет с ним? Кем он станет?!

– Асенька. – Васильково-синие глаза смотрят с нежной грустью и мольбой. – Асенька, это же наша девочка. Отдай!

– А как же ты?.. Как я без тебя, Алеша?..

– Ася, помоги! – Ганна осипла от крика, а тоненький голосок их доченьки уже почти не слышен.

– Выбирай! – насмешливый смех из ниоткуда. – Выбирай, пока еще есть время.

– Ася, отпусти. – Алешины губы касаются щеки, ловят горючие слезы. – Все будет хорошо, мы еще встретимся…

– Я люблю тебя.

– Я знаю. Отпусти, Асенька.

…Аркан соскальзывает с запястья вместе с содранной кожей, извивается в руке, словно живой.

– Ты еще пожалеешь. – Слова камнями падают в черную воду вслед за арканом. – Ты еще пожалеешь…

– Еще увидимся, Асенька. – Прощальное касание, затихающий голос, мир, окончательно потерявший краски.

– Ася, помоги! – Земля уже не похожа на рафинад, снова твердая, наползающая на дрыгву, отвоевывающая территорию у черной воды. Мозолистые Ганнины руки совсем рядом, протягивают сверток с плачущим ребенком. – Забери ее, Ася! Помоги своей девочке…

Видно, и в самом деле был у него паранормальный талант. А иначе как узнал, что с Аленой случилась беда? Распаренный и разомлевший, слегка захмелевший от стопки самогона, Матвей вдруг дернулся, стряхивая дремоту, выскочил во двор, стараясь в наползающих сумерках разглядеть баню. Темно, а света нет. Что ж она свет-то не включила, почему моется в темноте?..

Он еще пробовал быть деликатным, постучал в запертую дверь, но, так и не дождавшись ответа, заглянул в мутное окошко. Алена лежала на полу предбанника, и холод в позвоночнике сделался совсем уж невыносимым. Тут не до реверансов и этикетов, Матвей решительно толкнул дверь.

Девушка была холодной, словно мертвой. Посиневшие губы, побелевшие кончики пальцев, льдинки слез на ресницах, а вокруг запястья намотана какая-то жуткого вида окровавленная веревка. Матвей уже хотел коснуться веревки, но вовремя отдернул руку, шкурой почувствовал, как это может быть опасно.

– Алена? – Он подсунул ладонь ей под голову, приподнял, всматриваясь в застывшее лицо. – Эй, Алена, ты чего?

– Вспомнила, – послышался из парной хриплый голос, а через мгновение на пороге бани появился Ставр, смерил Алену внимательным взглядом, удовлетворенно поцокал языком: – Красивая девчонка! Ноги, гляди, какие длинные. Эх, моя бы воля…

Договорить ему Матвей не дал, рявкнул зло:

– Что вспомнила?

– То вспомнила, что на болоте случилось. – Ставр присел на корточки перед Аленой, обдав Матвея волной холода. – Ремешок видишь? – Он кивнул на веревку, обмотанную вокруг Алениного запястья. – Вот эту штуку я и искал. Ее она на меня перед смертью накинула.

– Зачем? – Матвей одернул задравшуюся простыню, прикрывая от бесстыдных глаз Ставра голые Аленины коленки.

Ставр понимающе усмехнулся.

– Чтобы спасти. Хотела кровотечение остановить. Теперь-то я знаю, что пустое все, не выкарабкался бы я ни при каком раскладе, но она упрямая… – Он ненадолго замолчал, а когда заговорил, в голосе его уже не было куража, только усталость. – Я не знаю, где она эту хреновину взяла. Ведьма, та, что на болоте живет, говорила, что это все Морочь, что это ее проделки.

Снова Морочь… Надоело уже, честное слово! Что за Морочь такая?!

– А это, братишка, без ста граммов не объяснить, что за Морочь. – Ставр привычно уже читал его мысли. – Это какая-то тварь болотная, я так понимаю. Очень старая и очень опасная тварь. Ей за каким-то хреном нужны вот такие, как она. – Он хотел было погладить Алену по голове, но передумал, сказал деловито: – Ты бы отнес ее в баню, а то совсем девчонка замерзла.

– Так шел бы погулял, чтобы не морозить, – буркнул Матвей, подхватывая Алену на руки.

– Не могу. Мне интересно, увидит она меня теперь или нет.

– А должна?

В бане тоже было нежарко, даже несмотря на то что в печи еще горел огонь. Вода в баке прямо на глазах подернулась тонким ледком, стоило только Ставру пройти мимо.

– По идее, должна. – Он пожал плечами. – Этой веревочкой она меня к себе и привязала. Я понимаю, что ненарочно, что из лучших побуждений, но вот веришь, братишка, мне от этого не легче.