Разорванный круг - Том Эгеланн

Гроб стоял на возвышении посередине.

Адажио. Режущие звуки в тишине. Негромкий плач. Скорбь сливается с музыкой.

Они сложили его руки, которые не пострадали, и вставили в пальцы букет полевых цветов. Небольшая часть лица проглядывала через овальное отверстие, вырезанное в шелковом покрывале вокруг головы. Это чтобы пощадить нас. Работали, судя по всему, долго. Пытались воссоздать его облик с помощью хлопка и грима. И все же узнать его было невозможно. Там лежал не папа. Когда я прикоснулся к его пальцам, они были жесткими и холодными, как лед. Я помню, что я подумал: вот что такое трогать покойника.

Утро. Приглушенный свет. Краски на склоне горы еще не проснулись.

Оцепеневший от усталости, я сижу, положив локти на подоконник. Целую ночь я смотрел в огромную черную пустоту и видел, как темнота превращалась в слабое мерцание, видел, как танцевали летучие мыши в свете звезд. С рассветом птицы возобновили полеты и пение у дерева, стоящего под окном. Как маленькие точки, они стрелой проносятся в погоне за насекомыми. Внизу, на лужайке, остановился черно-серый кот, сладко потягиваясь. Сонный грузовик с овощами и фруктами на борту пыхтит где-то на шоссе.

Диана уехала. Я наблюдал за ее отъездом из окна. В середине ночи ее чемоданы перенесли в микроавтобус, и он тронулся. Несколько минут я следил за медленным движением света, потом все пропало в темноте.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что ничто в этой жизни не бывает таким, как тебе кажется?

Он сидит, освещенный пламенем, перед камином в библиотеке. Сейчас вечер. Какой-то неандерталец со сжатыми зубами и бегающим взглядом пришел ко мне и молча отвел по коридорам в комнату, которую Мак-Маллин с преувеличенной скромностью называет «читальным уголком».

Все стены огромного зала заставлены книгами. Тысячи и тысячи старых книг от пола до потолка. Мозаика золотистых переплетов с вязью заглавий на латинском, греческом, французском и английском языках. В библиотеке пахнет пылью, кожей и бумагой.

Мак-Маллин наполнил два бокала шерри. Мы чокаемся и молча отпиваем. Дрова в камине шипят и потрескивают.

Он откашливается:

— Мне известно, что ты разговаривал с Дианой.

Я смотрю на огонь:

— Грета — ее мать?

— Это так.

— У нас с вами много общего.

— Мне жаль, что все так закончилось, — произносит он. — Для тебя. Для Дианы. И… Для всего.

— Почему вы носите фамилию Мак-Маллин? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня с удивлением:

— А какое имя для меня ты бы предпочел?

— Вы принадлежите к старинному французскому роду. Откуда же шотландское имя?

— Мне нравится его звучание.

— Так это псевдоним?

— У меня много имен.

— Много? Почему? И почему именно шотландское? — допытываюсь я.

— Это имя мне нравится больше всего. Один из моих предков, Франциск Второй, женился на Марии Стюарт, которая провела детство при французском дворе и была тесно связана с Францией. Ты ведь хорошо знаешь историю. Перед своей внезапной кончиной он имел любовную связь с благородной дамой из могущественного шотландского клана Мак-Маллинов.

Он подносит бокал к губам. Между нами повисает молчание. Мак-Маллин опять погружается в себя. А я начинаю рассматривать неоглядные дали библиотеки.

В конце концов я сдаюсь под напором тишины.

— Вы просили меня прийти? — спрашиваю я.

В его взгляде появляется игривый блеск. Как будто он гадает, как долго он может испытывать мое терпение.

— Вчера, — говорит он, — я рассказал тебе о пергаментах, которые священник Беренжер Соньер нашел, ремонтируя старую церковь.

— А сегодня? — спрашиваю я со смехом. Я чувствую себя погруженным в мир «Тысячи и одной ночи». Хотя Шахерезада была, пожалуй, посимпатичнее Мак-Маллина.

— Сегодня я расскажу, что было в пергаментах.

— Генеалогическое древо?

— Да. И кое-что еще.

Мак-Маллин делает вдох, задерживает дыхание и медленно выпускает воздух через зубы. Все вместе кажется одним глубоким вздохом.

— Намеки на то, что на самом деле произошло?

— На самом деле?

Он сильно трет руки, как будто пытаясь снять невидимые перчатки.

— В прошлый раз ты не был готов воспринимать мои слова.

— Вы имеете в виду распятие?

Мак-Маллин отвечает не сразу. Кажется, что он вообще ничего не хочет рассказывать.

— Распятие Иисуса на кресте, — произносит он, — является одновременно историческим событием и религиозным символом. Фундамент христианства — догма о воскрешении Иисуса из мертвых.

— Мак-Маллин, — спрашиваю я и наклоняюсь на стуле вперед, — какую религию вы исповедуете?

Он пропускает вопрос мимо ушей.

— Если Иисус не умер на кресте, если воскрешение — ложь, то кем он был?

— Бунтовщиком. Проповедником. Великим гуманистическим философом, — предполагаю я. — Все это мы уже прошли.

— Но не божеством, — уточняет Мак-Маллин. — И вряд ли Сыном Божьим.

— Вы, видимо, иудей?

— Моя вера не имеет никакого значения. Я не принадлежу ни к одной церкви. Я верю в Силу, которую нельзя описать словами или запрятать в толстый переплет. Которая не является собственностью священников или пророков. — Он качает головой. — Но то, во что я верю, мы можем обсудить в другой вечер.

— Объясните мне, — прошу я, — почему вы считаете, что Иисус выжил после казни?

Мак-Маллин поднимает бокал с шерри к свету и начинает его вращать.

— У меня есть искушение сформулировать вопрос по-другому.

— Вы хотите сказать — почему он умер?

— Вернее будет спросить — почему он умер так быстро?

— Быстро?

Мак-Маллин ставит бокал на низкий круглый столик, стоящий между нами.

— В Евангелиях очень мало сведений о том, что раны Иисуса, по сути дела раны мягких тканей, должны привести к быстрой смерти.

— Его же распяли на кресте! — восклицаю я. — Гвоздями прибили к кресту! Это больно! Почему же он не мог умереть быстро?

Мак-Маллин соединяет кончики пальцев рук:

— Каждый верующий человек, каждый медик, каждый историк имеет право на свою трактовку. Но абсолютно точно, что если только у тебя нет тяжелой болезни или серьезных повреждений внутренних органов, то умирание на кресте продолжается долго. Человеческий организм очень вынослив. Его функция состоит в том, чтобы поддерживать жизнь.

— Насколько я помню, Иисус провел на кресте долгие часы?

— Это ничего не значит. Проходили дни, прежде чем смерть милостиво освобождала распятых. Часто много дней. Если только охранники не были милосердными и не раздробляли им ноги или не наносили смертельный удар пикой.

Я пытаюсь представить себе эти страдания.

— Для того чтобы понять мои рассуждения, — продолжает Мак-Маллин, — ты должен знать, как римляне проводили процедуру распятия на кресте. Все происходило по четко определенным правилам.

— Я не уверен, что хочу слышать об этом.

— Летом 1968 года группа ученых под руководством археолога, которого звали Тцаферис, обнаружила четыре погребальные пещеры под Гивэат ха-Мивтар к северу от Иерусалима. В пещерах нашли тридцать пять скелетов. Смерть произошла в период между концом второго века до нашей эры и семидесятым годом. Каждый скелет рассказал свою страшную историю. Трехлетнему ребенку вонзили в череп стрелу. Мальчик-подросток и женщина постарше были сожжены. Женщине лет шестидесяти разбили череп. Тридцатилетняя женщина умерла при родах. Останки плода еще лежали в ее чреве. Но самый интересный случай — распятый мужчина.

— Иисус?

— Нет, — возражает Мак-Маллин, — это было бы сенсацией. Этот мужчина был моложе Иисуса. Но человек, которого, судя по надгробной надписи, звали Иехоханан, был распят в том же столетии, что Иисус. Его распяли не только в то же время, но и в том же месте, поблизости от Иерусалима, и к тому же римляне. Поэтому мы можем предположить, что казнь Иисуса имела много общих черт с этим распятием.

— Я не хочу вникать в подробности.

— Методика казни была, прямо скажем, жуткой. Невероятно варварской. После вынесения приговора жертву били хлыстом и мучили. Потом руки прикрепляли — либо ремнями, либо гвоздями — к тяжелой деревянной балке, помещенной горизонтально за затылком на плечах. Эту перекладину он был вынужден нести к месту казни, где балку прибивали к вертикальному столбу.

Мак-Маллин опускает руки на колени и инстинктивно сжимает кулаки.

— В предплечьях Иехоханана были обнаружены следы гвоздей, — продолжает он. — Другими словами, гвозди вбивались не в ладонь, а в кости рук. Ладони не выдерживают веса взрослого мужчины. Далее, ноги Иехоханана были развернуты коленями наружу. Пятки были пробиты одним гвоздем. Ученые предположили, что крест имел небольшой выступ, на который Иехоханан опирался. Он висел в совершенно неестественной позе.