Ты - Моё Море - Яна Войнова

Лора потерянно взглянула ему в глаза. Она никому не рассказывала. Даже Лаврентьеву. А он ее лучший друг. Да и как о таком расскажешь?!

— Вадик, я… не надо… — взмолилась в отчаянии Лора.

— Говори, — настаивал он. Почему он не может ее просто оставить в покое?!

— Он на полу лежал, пока его избивали. Ну, боец. И руками голову прикрывал. Чтобы по ней не попали. Я так тоже делала. А то в голову ― слишком больно. Отходишь дольше, чем обычно, — выдохнула Лора и замолчала.

— Значит, все же не авария, — с шумом выдохнул Северов.

— Что? — не поняла Лора.

— Ничего, продолжай.

Она высвободилась из его объятий и вновь подошла к перилам террасы. Наверное, если не смотреть в лицо собеседнику, будет проще говорить. Яркие огни города мерцали, переливаясь разноцветными красками. Красивый вид. Завораживающий. Что не скажешь о жутких воспоминаниях, которые всплывали у нее в памяти. Почему нельзя стереть их, словно ластиком на бумаге? Пара движений резинкой ― и не было ничего! Больше никогда не помнишь, не ужасаешься и не должна вновь и вновь погружаться в свой персональный ад, который преследует тебя. Хоть она изо всех сил старается бежать от него, подальше, быстрее, однако тщетно. Он все равно настигает. Пусть и в воспоминаниях.

— Анатолия Ткача все считали идеальным. До сих пор так думают. Идеальный муж, идеальный отец. Светило медицинских наук. Лауреат Нобелевской премии! — Лора горько ухмыльнулась. — Как умилялись учителя и соседи, когда такой великолепный мужчина водил свою маленькую дочурку в школу. Они думали, какой он заботливый, когда поправлял ей ворот свитера и теплый шарф, чтобы не замерзла. Только они не догадывались, что Анатолий Валерьевич это делал, чтобы моих синяков заметно не было, ― Лора прервалась, выдохнула с силой и продолжила: — Летом еще ничего было. Жить можно. Но это понятно, одежда открытая, мог спалиться. Да и дед меня часто забирал к себе на каникулы. Он в Сочи жил. Осенью и зимой совсем тяжко приходилось. Он будто отрывался за потерянное летом время. По лицу обычно не бил. Один раз только, сломал челюсть. Мне лет десять было. Я тогда полгода через трубочку ела. Плохо заживало. А врачам он объяснил, что я жутко неуклюжая. Вечно что-то ломаю себе. Под ноги не смотрю, — Лора скривилась. — И никто, Вадик, никто не задался вопросом, что ж я так часто себе ломаю что-то? Руки, ноги, ребра. Почему ребенок такой зажатый, угрюмый и не хочет возвращаться домой из школы? Всем плевать было. А я как на расстрел шла. Каждый чертов день, — Лора прикрыла глаза и стиснула зубы. ― Матери тоже доставалось. Но меньше. Тоже понятно. Жена, все-таки. Знаешь, я никогда не понимала, а за что? Ну, что я такого сделала, чтобы меня избивать каждый день? Я не прибедняюсь, не подумай. Каждый гребанный день. За что? Ребенок как ребенок. А потом до меня дошло: а просто так! — Лора засмеялась. — Просто потому, что мог, — она затрясла головой, будто пыталась отряхнуться от воспоминаний. — Никто не защищал. Мать его боялась. Или любила. До сих пор не могу понять, почему она с ним живет. Дед не знал. Но это моя вина. Я не рассказывала. Мне было почему-то стыдно. Дурацкое чувство, я знаю. Но мне так хотелось забыться, хотя бы на то время, пока гощу у дедушки. Не вспоминать, не думать, не чувствовать. Быть обычным ребенком, которого любят. Да и что дед смог бы сделать? У Анатолия Ткач хорошие связи. Ничего бы он не сделал. Стало бы только хуже. Он мог легко навредить дедуле, а деда я любила. Сильно, ― то ли себе доказывала Лора правильность своего решения, то ли Северову.

Пока Лора говорила, Вадик, кажется, успел скурить полпачки сигарет залпом. Он очень внимательно ее слушал. А когда она остановилась, он спросил:

— А потом ты сбежала…

— Ага. В семнадцать. Достало просто. Я смогла. Егору тогда папа квартиру подарил. Ну, он мне разрешил там жить.

— Рыжик, не сходится чего-то, — Вадик прищурился и смотрел на нее с подозрением. — Столько лет терпела, а сбежала только в семнадцать? Почему не в пятнадцать, не в шестнадцать? Ты ж, если чего не по-твоему, бежишь сразу, только пятки сверкают! Ищи тебя потом, хрен пойми где. А тут психанула только тогда? И как так вышло, что он не искал? Не пытался вернуть?

Лора не могла. Она не хотела делиться. И так чересчур много рассказала. Однако она прекрасно понимала, что если Вадик задался идеей докопаться до истины, то он не остановится, пока не узнает. Да и врать ему не хотелось. Почему-то…

— Рыжик, что он сделал? — спросил Вадик, заметя, что она не спешит откровенничать. — Я такое в детдоме повидал, закачаешься… Ты мне не рассказывай сказки, что он просто тебя п. здил. Че он конкретно сделал, когда тебе исполнилось семнадцать?

Лора резко развернулась, посмотрела на него с печальной нежностью и улыбнулась. Он догадался. Никто не понял, а Северов в секунду учуял неладное. Может, от того, что у самого жизнь не сахар, а может, по другой причине. Однако такое офигенное сладкое чувство поразило Лору. Вадик. Ее. Понял. Она вытерла ладонью непрошено скатившуюся по щеке тоскливую слезу и заговорила:

— Ничего. Правда. Ничего. Но хотел… Я вернулась домой из школы. Он был дома в обеденный перерыв. Ждал, что ли? Не знаю, ― она небрежно пожала плечами, — Я думала, снова бить будет. Ну, он ударил несколько раз, но так, не сильно. А потом велел снять одежду. Мне было так страшно, Вадик. Так жутко страшно. Очень не хотелось снова попасть в больницу. Я была готова сделать все что угодно, только чтобы он перестал меня бить, — от нахлынувшего невыносимого стыда Лора закрыла глаза. Из ее глаз брызнули слезы фонтаном: — Я разделась, Вадик. Я это сделала. Он снял штаны…

— Твою мать… — выдохнул Вадик, прикрывая глаза трясущейся ладонью.

— Именно моя мать помешала. Он не успел, — хмыкнула Лора, опровергнув его предположения. — Он просто стоял и трогал себя. Знаешь, я часто думаю, что он бы дошел до конца. В тот раз. И в другие. Но она не вовремя вернулась домой, вошла в комнату, увидела офигенскую картину и… просто вышла