Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых - Вольдемар Балязин

Третьего ноября на последней станции перед Ореховом — уездным городом Екатеринославской губернии — Александр встретил ехавшего из Таганрога фельдъегеря Маскова. Александр велел ему ехать обратно. После этого ямщик, везший Маскова, погнал лошадей и на повороте, наехав на ухаб, выбросил фельдъегеря из коляски. Тот ударился головой и из-за перелома основания черепа умер на месте. Подоспевший доктор Тарасов мог только констатировать наступившую смерть. Когда Тарасов приехал в Орехов, где остановился Александр, и доложил царю о смерти Маскова, царь заплакал и сказал: «Какое несчастье! Очень жаль этого человека!» «При этом, — писал Тарасов, — я не мог не заметить в государе необыкновенного выражения лица; оно представляло что-то тревожное и вместе болезненное, выражающее чувство лихорадочного озноба».

На следующий день, приехав в Мариуполь, Александр впервые признался Виллие, что заболел. Виллие увидел, что у царя посинели ногти, а тело содрогалось то от озноба, то от жара.

Вскоре лихорадка вроде бы оставила Александра, но слабость и отсутствие аппетита продолжались.

Пятого ноября Александр вернулся в Таганрог и в разговоре с Волконским сказал, что в дороге перенес он приступ лихорадки, но теперь все миновало.

Однако уже на следующий день болезнь повторилась с возросшею силой. Лицо царя пожелтело, его постоянно бросало в жар, и это состояние не оставляло его еще несколько дней.

Девятого ноября он разрешил написать о своей болезни матери, а на следующий день случился с ним глубокий обморок, но дотом больному снова стало лучше, В этот же день он приказал написать о его болезни и Константину.

Десятого ноября в «Записках» Виллие, которые он начал вести со дня возвращения в Таганрог, появилась многозначительная запись: «Начиная с 8-го числа, я замечаю: что-то такое другое его занимает больше, чем выздоровление, и беспокоит его мысли». А на следующий день больной категорически отказался принимать лекарства и делать промывание желудка. Виллие записал, что Александр даже пришел в бешенство, услышав о лечении. И Виллие вынужден был записать 12 ноября: «Сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его принимать их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я — несчастный». А 13-го стало и совсем плохо — царь впал в сонливость, что было дурным знаком, дыхание его стало прерывистым, сопровождающимся спазмами, но от лекарств он по-прежнему отказывался.

Четырнадцатого ноября улучшения не наступило, но Александр снова отказывался от лечения. В 8 часов вечера он попытался встать с постели, но потерял сознание и упал. Все это произошло при Елизавете Алексеевне, и доктора, не находя иного выхода, решились на крайнее средство — психологически воздействовать на Александра, предложив ему совершить причастие, что заставило бы больного поверить, что дела его плохи и ему грозит смерть.

Пока готовили к причастию местного священника Алексея Федотова, Виллие попробовал обмануть больного, примешав лекарство в питье, но Александр отказался и от питья, сказав Виллие: «Уходите». Виллие заплакал, а Александр, увидев это, сказал: «Подойдите, мой дорогой друг. Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это. У меня — мои причины».

Из-за того, что положение больного стало тяжелым, причащение было решено отложить до следующего дня. Однако в 6 часов утра 15 ноября, когда Александр проснулся, он сам попросил священника, чтобы исповедаться и причаститься. Сидевший возле него всю ночь доктор Тарасов записал, что «император, просыпаясь по временам, читал молитвы и псалмы, не открывая глаз», а когда священник вошел, то Александр «твердым голосом сказал: «Я хочу исповедаться и причаститься Святых Тайн. Прошу исповедать меня не как императора, но как простого мирянина».

После исповеди и причастия отец Алексей опустился на колени и с крестом в руках стал просить больного послушать врачей и начать принимать лекарства.

И Александр согласился. Тогда после ухода священника ему поставили пиявки, но он тут же посрывал их все. Потом Виллие писал, что Александр, по-видимому, искал смерти, ибо иначе его поступок объяснить нельзя.

Забегая чуть вперед, скажем, что больному оставалось жить всего три дня. И отметим, что за эти последние три дня записи всех, кто был рядом с императором, необычайно кратки и весьма противоречивы. Следует добавить, что после смерти Александра записи Елизаветы Алексеевны были увезены в Петербург и уничтожены по приказу Николая начиная с 11 ноября 1825 года, а записи других очевидцев событий многие вопросы оставляют без ответа. К тому же беспристрастный анализ такого важного документа, как официальный журнал, который вел П. М. Волконский, показывает, что записи за последнюю неделю болезни Александра переписаны заново. Отметим, что и дневник Марии Федоровны тоже был уничтожен. Наконец, многие документы сильно противоречат друг другу. Так, например, 17 ноября Тарасов записал, что «болезнь достигла высшей степени своего развития», а Елизавета Алексеевна в этот же день написала Марии Федоровне следующее: «Сегодня наступило очень решительное улучшение в состоянии здоровья императора… Сегодня сам Виллие говорит, что состояние здоровья нашего дорогого больного удовлетворительно».

И именно в это время, в ночь с 17 на 18 ноября, произошло и еще нечто плохо объяснимое. «Князь Волконский, — пишет Виллие, — в первый раз завладел моей постелью, чтобы быть ближе к императору. Барон Дибич находится внизу». Возникает вопрос: если больному было совсем плохо, то почему рядом с ним не остался врач, а поселился генерал-адъютант? А если больному стало хорошо, то тем более логично предположить, что место врача скорее других могла бы занять Елизавета Алексеевна. Но этого не случилось — рядом оказался самый доверенный из всех членов свиты, друг детства Александра и его ближайший соратник и спутник всех его походов и путешествий, которому царь верил так же, как Аракчееву. А если это так, то, значит, Волконский в эту ночь был нужнее Александру, чем кто бы то ни было другой, а никого другого в спальне у императора в эту ночь не было.

На следующее утро, 18 ноября, Волконский прислал К одному из таганрогских дворян — Шихматову — просьбу приготовить дом для императрицы, хотя именно утром 18-го, по свидетельству всех, царь чувствовал себя хорошо. Князь проявил большую предусмотрительность в ожидании близкой кончины Александра, хотя в это время о смертельном исходе болезни думать было вроде бы преждевременно.

Однако Волконский оказался провидцем. Вечером Александру стало совсем плохо, и с тех пор он уже более не приходил в сознание. Он умер на следующее утро, 19 ноября 1825 года, в 10 часов 50 минут.

По странному стечению обстоятельств в момент его смерти в комнате была только одна Елизавета Алексеевна. Она закрыла покойному глаза и подвязала платком челюсть. После чего, по одним свидетельствам, тотчас же потеряла сознание, а по другим — около получаса молилась, стоя на коленях, рядом с покойным.

Вскрытие тела было произведено в тот же день.

Девять присутствовавших при этом врачей, от «Дмитриевского вотчинного гошпиталя младшего лекаря Яковлева» до «барона Якова Виллие, тайного советника» согласились с тем, что смерть наступила вследствие «жестокой горячки с приливом крови в мозговые сосуды и последующими затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга».

Когда же один из биографов Александра, князь В. В. Барятинский, попросил четырех лучших врачей России начала XX века дать свое заключение о причинах смерти на основании «Акта о вскрытии», то все они, независимо друг от друга, признали, что данные «Акта о вскрытии» создают впечатление, что речь идет не об Александре, а о другом покойном, ибо никаких данных о том, что покойный страдал именно тем, чем болел Александр, из документа не проистекает.

Кроме того, не все в порядке оказалось и с соблюдением формы «Акта о вскрытии»: доктор Тарасов его не подписывал, о чем впоследствии сообщил в своих «Воспоминаниях».

Лишь 29 декабря 1825 года, на сороковой день после кончины Александра, через полмесяца после восстания на Сенатской площади, когда уже вовсю работала следственная комиссия, гроб с телом Александра повезли в Петербург. Погребальную процессию возглавлял генерал-адъютант граф Орлов-Денисов, прошедший с покойным весь заграничный поход начальником его личной охраны — императорского лейб-конвоя.

В тот же самый день, когда траурный кортеж двинулся в путь, восстал Черниговский полк, поднятый С. И. Муравьевым-Апостолом и его единомышленниками. И в то время, как мертвого императора везли в Петербург, в окрестностях Василькова и Белой Церкви последним эхом Сенатской площади раскатывалась артиллерийская канонада карательных полков правительственных войск.