На полпути в рай - Саид Насифи

Господин Али Фаразджуй первый собрал несколько нахальных, бесстыжих молодых людей и подговорил их начать носить аба и чалмы, таким способом вновь подняв движение, уже однажды потерпевшее фиаско. Первой женщиной, которая вышла из дому на улицу, укутавшись в чадор-намаз, была Махин Фаразджуй — чтоб ей напороться за нож! — которую сейчас вы можете наблюдать на всех аристократических собраниях Тегерана размалёванной и расфуфыренной. В годы диктатуры, когда госпожу Махин Фаразджуй называли Хаджар-хатун и в регистрационных книгах пятого района имя её ещё не было записано как Махин Фаразджуй, а имя её мужа Сафара Али — как Али Фаразджуй, они иногда варили в большом котле, который Махин-ханум принесла из отчего дома в качестве приданого, то ли для того, чтобы привлечь к себе внимание жителей квартала, то ли по обету, данному богу, жёлтое шоле[104] и рассылали его чашками друзьям и знакомым. Но какой-нибудь нищий, почувствовав запах приготовленного шоле, мог разбиться в лепёшку и не получить от них даже ложечки.

Теперь опять наступило время достать этот пресловутый котёл, почистить его песком у бассейна и, поставив в кухне на огонь, приготовить то самое шоле, которого уже многие годы никто не видел, и, разлив его в чашечки и нарисовав на нём толчёной корицей месяц, звёзды и другие узоры, послать соседям. Но только на этот раз их соседями были вновь испечённые аристократы эпохи диктатуры, постепенно снова поднимавшие свои головы.

Спустя тридцать-сорок дней после прихода «демократии», когда новая власть постепенно набиралась сил и авторитета, повсюду стали возникать благотворительные общества, которые даже и ломаного гроша не дали беднякам, но быстро реорганизовывались в различные партии… Инициатива создания этих обществ принадлежала господ дину Али Фаразджую. Он первый организовал с участием нескольких начальников главных управлений, бывших министров и нескольких ахундов партию и тем самым подал пример другим. Программа этой партии была полным и фактическим отражением многолетнего опыта господина Али Фаразджуя на различных административных постах. В этой игре в партии больше всего Али Фаразджую помогало то, что он, слава богу, — тьфу-тьфу, как бы не сглазить, — имел личные связи с огромным количеством влиятельных людей столицы. Ведь он провёл свои юношеские годы среди столичной и провинциальной аристократии, некогда наклеивавшей на почтамте марки, затем служил в десяти-пятнадцати различных учреждениях, во время эпохи диктатуры долгое время был доверенным лицом министра юстиции, а потом вместе с покойным Давером перешёл из министерства юстиции в министерство финансов и довольно долго проработал там. Теперь всюду у него были знакомые, друзья, товарищи, компаньоны, единомышленники, которые понастроили себе дома по всему городу, начиная от привокзальных районов и до самых высот Тахте Джемшида и Сарабе Кереджа[105]. Однако господин Али Фаразджуй не был похож на тех нахальных, но легкомысленных и пустых людей, которые могли, сделав шаг вперёд, потом отступить на десять шагов назад, то есть, став однажды министром, просить после этого должность хотя бы начальника канцелярии министерства, на которую, кстати, его не хотели назначать. Он был мужчиной солидным, разумным и опытным. Каждый свой шаг он тщательно продумывал, чтобы потом не приходилось отступать. Он не торопился быстро пройти по политической и административной лестнице, чтобы не вызывать удивления и зависти окружающих, которые в этом случае постарались бы навредить ему, заставить его поскользнуться, а после в один прекрасный день выкинули бы его из игры. И ведь неспроста в Тегеране не было более прочного поста, чем тот, который занимал господин Али Фаразджуй. Люди приходили и уходили, многие, подобно струе фонтана, взвивались ввысь и друг за другом летели вниз, а он сидел за своим столом, словно гранитная скала, и никто не был в силах сдвинуть его с места. Все помнят, что даже сам Айрем, который вмешивался в чужие дела и обирал всех, не смог взять с господина Али Фаразджуя хотя бы соломинки или немного пошатнуть его положение.

В служебных и политических делах господин Али Фаразджуй придерживался особой тактики, суть которой не всякий мог разгадать. Он создал свою теорию и разработал тактику, которую, и то не до конца, усвоили из его соотечественников только два-три человека. То есть, если выражаться словами журналистов, они «принадлежали к его школе». Эта мудрая тактика предписывала: совершайте карьеру так, чтобы это не бросалось в глаза, не вызывало удивления и ненависти людей и чтобы занятие вами более высокого поста люди считали столь же законным, как получение наследства или какое-нибудь другое естественное дело.

Поэтому господин Али Фаразджуй старался дружить со всеми и с каждым имел какие-то, пусть хотя бы небольшие, дела. Он был вхож в любую партию, ладил и с евреями, и с гябрами, и с христианами, и с армянами, и с мусульманами. Сколько раз случалось, что, выйдя из дома ахунда, он шёл в дом аристократа. Любая вновь создаваемая партия первым своим членом зачисляла его и ему первому выдавала свой членский билет. Одновременно господь бог наделил его удивительным нюхом. Он быстрее, чем кто-либо другой, улавливал признаки слабости и возможность поражения партии, раньше всех чувствовал, что дальнейшее пребывание в этой партии бесполезно. Он первым, прикидываясь больным или ссылаясь на занятость, отрекался от своих уважаемых единомышленников и внезапно появлялся среди членов другой партии. Опытнейшие интриганы и политические мошенники Тегерана считали господина Али Фаразджуя наилучшим показателем повышения или падения акций политических партий, оживлённости или затишья политического рынка, положения различных политических деятелей и поэтому внимательно следили за тем, где он бывает и с кем общается. Как только они замечали, что господин Али Фаразджуй перестал посещать чей-нибудь дом, они сразу догадывались, что тут дела обстоят плохо. Господин Али Фаразджуй завязывал отношения с очень большим кругом лиц, знал сокровенные тайны почти всех людей, и все с ним очень считались. Каждый человек по крайней мере хоть— один раз попадал в зависимое от него положение. Единственным начальником отдела или начальником управления, который на протяжении всей истории Ирана сидел на занимаемой им должности, до тех пор пока не уходил с неё сам, является наш господин Али Фаразджуй.

Ещё одно дело приносило господину Фаразджую исключительную выгоду. Стоило где-нибудь возникнуть каким-либо разногласиям, как он становился посредником и, подыгрывая и нашим и вашим, получал куш от обеих сторон, каждую из них превращал в своего благожелателя. Порой, когда он задумывался, он видел, что в этой стране, где политическая обстановка постоянно меняется, в стране, которая с первых дней своей истории и до настоящего времени была объектом нападений со стороны различных западных и восточных держав, где никогда не было ничего устойчивого и никогда не оправдывались никакие расчёты и только случайные события, происшествия и превратности судьбы были основой жизни людей, человек не имел иного выхода, как быть сыном своего времени, уметь ладить со всеми, чтобы после смерти магометанин обмыл бы его водой святого источника, а индус предал его прах огню.

В последнее время господин Али Фаразджуй приводил ещё один довод, оправдывающий эту гибкую политику. Он постоянно повторял: «Гвоздя, вбитого крепче, чем гвоздь Реза-шаха, не существовало, однако ты видел, как его постепенно расшатали и вытащили из гнезда». Много раз ночью, оставшись один на один со своей дорогой Махин, он садился в углу спальни и делился с ней тайнами сердца: «Ты увидишь, в конце концов в этой стране всех выметут вон, кроме нас. Мы с тобой как галька на дне реки, Что бы ни случилось, мы останемся на месте, а песок унесут воды». Вот и сегодня на этот банкет, который господин Али Фаразджуй организовал для того, чтобы официально объявить всем ответственным и неответственным лицам Тегерана о своём депутатстве от провинции Саве, он пригласил лидеров всех партий, групп и даже руководителей профсоюзов и правительственных синдикатов.

Господин фаразджуй всё ещё был занят расстановкой пепельниц., а его дорогая Махин-ханум наливала воду в стоявшие на камине вазы для цветов, когда господин Джавал Аммамеи, очень уважаемый депутат от Тегерана, громко стуча ботинками и тяжело дыша, поднялся по лестнице и прямо в шляпе, с тростью, с чётками и папиросой, торчавшей в углу рта, словно внезапная смерть, вошёл в комнату. Махин была настолько увлечена своим делом, что не заметила почтенного депутата и бывшего министра без портфеля. Услышав его голос, она вскрикнула от неожиданности и, если бы её не поддержали толстые руки дорогого гостя, обхватившие её сзади и стиснувшие её дряблую грудь, растянулась бы на дорогом хорасанском ковре, за каждый зар которого было уплачено по восемьдесят туманов.