Цесаревич - Денис Старый

Для Катэ было удивительно, когда Петр Иванович Шувалов не только пришел сам на бал, но и со своей женой. Было сюрпризом для всего «Молодого двора», что пришла любимая подруга Елизаветы Марфуша. В отсутствии государыни весь свет общества соизволил развеяться у Екатерины Алексеевны, прознав, что сама Елизавета Петровна публично дала разрешение на прием, да еще и в Петергофе. Без влияния Ивана Шувалова, тут точно не обошлось.

Государыня в этот раз отказалась брать кого-либо на богомолье в Холмогоры, и было странно, что Марфа не сопровождала императрицу. Елизавета сама поехала исполнять епитимью к месту заключения «брауншвейского семейства», часто останавливаясь по дороге и совершая пешие переходы. Ну как переходы, ехала она на карете, гуляла, пила ликеры, а утром останавливалась и шла, не долго, да и как можно совершать дальние переходы, когда отдышка съедает уже через треть версты, заставляя задыхаться и кашлять, да бок правый колоть начинает. Однако, болезненная женщина босиком, своими изнеженными ногами идет по дороге, придерживается строжайшего аскетизма на время этого пути, расстоянием редко более полверсты — это нужно было действительно согрешить, чтобы так себя мучить. Уж какие грехи государыни были причиной такой епитимьи стоило только гадать.

— Ах, Екатерина Алексеевна, сколь чудесный прием, сколь много кавалеров, аж томно становится, — ворковала рядом с женой цесаревича фрейлина Кошелева, уже разродившаяся сыном от Николая Чоглокова и только с неделю назад вновь прибывшая ко двору.

— Милая, — на манер своей свекрови обратилась к назойливой бывшей фрейлине Великая княгиня. — Я мужняя жена, и нечего засматриваться на кавалеров.

— Простите за дерзость, Ваше высочество, но это мовитон. В век Просвещения и галантных нравов ревность мужа? — Кошелева состроила пренебрежительную рожицу.

Екатерина ничего не ответила. Будучи еще Фике, она много насмотрелась на похождения матушки, оправдывая их как раз свободой нравов. Видела еще тогда девочка, как мать, пусть и не всегда удачно, управляла мужчинами, получала от каждого некие преференции. И при этом матушка не была сильно порицаема в обществе. Понимая и осознавая поведение матери, явным ударом по психике девочки Софии Фредерики было то, что та же матушка ее, будущую Великую княгиню, воспитывала в строгом аскетизме, при отсутствии примеров благочинных нравов. Порой мать могла рассказывать о добродетелях жены, только что выгнав очередного любовника. Елизавета Августа недооценивала прозорливость и понятливость своей дочери.

Петр ясно дал понять свое отношение к изменам, после чего Катэ только еще больше стала томиться. Екатерина Алексеевна всегда желала запретного, жаждала ощутить опасность.

Полный кавардак в голове, а тут еще половина фрейлин, как по заказу, только и судачат о кавалерах, возбуждая фантазии Екатерины.

— Ваше Высочество! Взгляните на этого красавца. Вот это жеребец! — восхищенно произнесла Матрона.

В девичестве Балк, ныне Салтыкова, уже переставшая в связи с замужеством быть фрейлиной, была лично приглашена Екатериной, даже в отсутствии ее мужа Сергея, который где-то там, что-то инспектирует.

— Матрона, ты же мужняя⁈ — притворно возмутилась Екатерина, вглядываясь в кавалера, который был действительно великолепен.

Мужчина был высок, черняв, с правильными, в меру волевыми, в меру смазливыми, чертами лица с пухлыми, как показалось Екатерине, очень чувственными губами. Новый мундир прапорщика сидел на Аполлоне, как влитой и придавал мужчине бравый вид блистательного офицера. А этот томный взгляд, который пронзал Великую княгиню…

— Познакомить? — спросила Матрона, выдержав паузу, и наслаждаясь проявившейся несдержанностью Екатерины.

Матрона Салтыкова оказалась мстительной особой. Она была влюблена в своего мужа, а тот, видимо, не мог забыть конфуза с женой наследника. Да и в том, что Сергей чаще в разъездах, чем дома, бывшая фрейлина винила именно Екатерину. На Великую княгиню, бывшая в девичестве Балк, перекладывала и вину за частые измены мужа. Поэтому, когда к Матроне подошел неизвестный ей человек и предложил подвести некого молодого господина к Екатерине Алексеевне, Салтыкова долго не сомневалась.

— Не стоит… я не знаю… если сочтете нужным… — растерялась Екатерина.

Матрона подошла к кавалеру, который и не думал теряться из виду. После, буквально, пары фраз, мужчина, не отрывая взгляда от жены наследника, направился к Екатерине.

— Позвольте, Ваше Высочество, представить Вам Казимира Кейстутововича Карповича, — сказала Матрона Салтыкова и, словно, испарилась.

— Я необычайно рад, Ваше Высочество, — произнес Карпович слегка проскакивающим польским акцентом.

— Вы поляк и на службе Российской империи? — решила все же завязать светский разговор Екатерина.

— Мои предки из пленных литвинов, что еще в середине минувшего века стали служить Алексею Михайловичу, но да, родители чаще говорят на польском языке, чем на французском или русском, — ответил Карпович.

Потом было много разговоров. Казимир сыпал цитатами из Монтескье и Вольтера, поражал знанием истории Германии, рассуждал о Просвещении и необходимости увеличения свободы женщины. Карпович ранее практически наизусть заучивал все так называемые «свои мысли», которые были грамотно составлены Петром Ивановичем Шуваловым и отредактированы Иваном Ивановичем, лучшим знатоком французских просвещенцев в семействе Шуваловых. Дамского угодника готовили лучшие знатоки философии. Знал Александр Шувалов и какие книги особенно понравились жене наследника, поэтому Карпович и говорил только на те темы, которые наиболее волновали Екатерину Алексеевну.

Уже гости начали разъезжаться, наметился рассвет, а Казимир все говорил и говорил, спорил и уступал мнению Екатерины, всячески возвеличивая ее ум и принимая мнение женщины. Вот только Карпович уже стал терять терпение. Намеки на близость Екатерина отвергала, руку свою всякий раз выдергивала из захвата лапищ ловеласа.

— Ваше Высочество, а не желаете выкурить очень модного в Китае и уже в Англии состава? — решился на крайние меры Казимир.

Екатерина была уже немного во хмели, но недостаточно, чтобы совершить некие предосудительные действия. Тем более, опытный сердцеед уже чувствовал, что жена наследника больше наслаждается именно что разговором, чем воспринимая его, Казимира, как мужчину. Проходил первоначальный эффект восторженного внимания к внешности, перестарались Шуваловы с подготовкой Казимира. Нужны были серьезные меры, благо они заранее были предусмотрены. И, если дама сама не идет в спальню, то опиум ее туда затащит.

Екатерина Алексеевна, хотела было отказаться от курения. Петр Федорович негативно относился к тому, что она нюхала табак и уж тем более пробовала курить трубку. Но, в конце концов, может, хватит запретов? Может же хотя бы в этом Екатерина пойти против мнения своего мужа? Прав Казимир — женщины существа возвышенные, но вместе с тем и достойные самостоятельности. Физически слабые, но часто сильнее мужчины волею своею.

— Срочно просыпайтесь! — звенело в голове Екатерины, словно бил Царь-колокол.

Екатерина не знала, насколько громко может бить этот самый колокол, если он расположен прямо над головой, но точно громко, как и те звуки, что вокруг.

— Да прикройте же ее, наконец! — прошипел смутно знакомый голос.

Степану Ивановичу Шешковскому о происшествии сообщили сразу же, как только Екатерина Алексеевна начала предаваться любовным утехам с неизвестной личностью. Глава канцелярии Военной коллегии отправился в Петергоф, но в пути прояснилась вся сложность положения. Мало того, что жена наследника изменила обожаемому начальнику-цесаревичу, так и ее любовник не подает признаков жизни. Но двое соглядатаев в Петергофе не решались зайти в спальню, где спала непробудным сном абсолютно голая Великая княгиня.

— Что происходит? — с большим усилием Екатерина выдавила из себя слова, даже не понимая, что полностью нага.

— Внимательно, Екатерина Алексеевна, нужно взять себя в руки! — жестко сказал Шешковский намеренно «забыв» упомянуть титул. — К Вам пришел мужчина, но ночью он через окно выпрыгнул и убежал.

Данная легенда была уже практически готова. В карауле был офицер, завербованный Шешковским, он и подтвердит, что видел убегающего человека. Скрыть связь не получится, слишком многие слышали, а, может, и видели, как изменяют Петру Федоровичу.

Вот как не старался Степан Иванович оправдать Екатерину тем, что она стала жертвой некой жестокой интриги, все равно отношение к Великой княгине у него изменилось, он был уверен, что и Петру Федоровичу сложно придется в принятии решений. Шешковский ни разу не был тем самым приверженцем вольных взглядов галантного века, пусть и не страдал излишним