Доспехи бога - Лев Вершинин

Щелкнул застежкой. Морщась от взвихрившейся пыли, раскрыл наугад.

Отшатнулся.

По изволению общины и приговору мудрых, именем Того, кто Предвечен, перед семью свитками с шестьюстами тринадцатью запретами и пятьюстами девятью дозволениями, отлучаем, отделяем, изгоняем, осуждаем и проклинаем…

Древние значки чуть светились, но их слабое сияние резало глаза.

– О, Вечный!

Вудри, зажмурясь, осенил себя охранительным знамением.

Не помогло.

Пылающие письмена он видел и сквозь плотно закрытые веки.

Тем проклятием, которым Юлмум проклял грешников Армон-Анацива…

Которое Вылвыль изрек над продавцами тхе…

Которым Ас-Самуль заклеймил своего колесничего…

И всеми проклятиями, изреченными Отцами Отцов с первого дня и до сего дня…

Этой книги не могло быть здесь, но она была — в переплете из-под «Травника».

Холодный озноб пополз вдоль позвоночника. Как в далеком детстве, когда некоего непутевого сорванца, поставив перед переплетенным в сафьян средоточием древней мудрости, стращали этими самыми проклятиями…

Именем семирогого Бу-Амара, именем великого уничтожителя Бу-Мазена, именем Ра-Аджуба, истребителя младенцев, именем Тахлана, князя темных начал, именем Ра-Антиса, сущего вне всего, именем вездесущего Офиннана, начертанным на скрижалях, именем буйного Мамсиля и Камсиля, брата его…

– Сами будьте прокляты! — хотел гневно выкрикнуть он, но не сумел, сорвался в унизительный взвизг. — Нет надо мной вашей власти! Я не ваш!

И услышал:

– Ты вырос, Мумуль, но совсем не изменился. Все так же самонадеян.

Резко захлопнув книгу, Вудри оглянулся.

Никого.

Только спокойный глуховатый голос, не слышанный двадцать лет, но не забытый:

– Ветвь не может сама себя отрубить от ствола, Мумуль. Она может только сгнить, но даже гнилая дубовая ветвь не станет веткой осины…

Страх исчез, уступив место злой, взвинченной веселости.

– Если ты пришел проститься, прощайся. Только без поучений. Я от них однажды уже сбежал.

– Никто не убежит от проклятия Мудрецов Эру.

– Плевать я на них хотел. Четверо Светлых милостивы ко всем!

– И что, Мумуль, помогли тебе твои Светлые?

– А вам — ваш…

Договорить он не смог, словно кляп из мокрого войлока забил горло.

– Не кощунствуй, Мумуль, — посуровел голос.

Вудри перевел дух и хрипло хохотнул.

– Почему? Я Ему давно уже не раб. Я спутник Вечного.

– Увы, не только Вечного. — Печальный вздох. — С кем ты нынче связался, Мумуль?

– Прекрати называть меня Мумулем! — вскипел Степняк. — Я — Вудри!

– Да, да, малыш Мумуль не умел выбирать друзей, бросил дом и пошел по скверной дорожке. А большой мальчик Вудри ничему не научился, и что с ним теперь будет?

– Тебе-то какое дело? — Растерянность ушла, понемногу подкатывала настоящая злость, и это было чудесно. — Я ни о чем никогда не жалел и не жалею! Я презираю вас всех. Чем жить, как живете вы, лучше умереть на колесе!

– Тебе не раз выпадал такой случай…

– Но я никого ни о чем не просил!

– Но и не отказывался принять помощь от тех, кого, оказывается, презираешь.

Вудри насупился.

– Я принимал помощь не от них. А от тебя.

– Я и есть — они. И ты, племянник, тоже. Хочешь ты того или нет, а решать все-таки Ему. Зато сотворенные наскоро не различают, кто из нас проклят, кто свят. — Незримый, кажется, усмехнулся. — Рискнешь ли, Мумуль, сказать своим лазоревым, кто ты есть? И долго ли проживешь, рискнув?

– Нет, не рискну, — очень серьезно ответил Вудри. — Но это мой путь. Мне некуда сворачивать. И вообще, к чему этот разговор?

– К тому, что род наш не должен прерваться. У меня наследников нет, у брата моего единственный сын — ты. Пока ты бездетен, тебе нельзя умирать. А после тебя должны жить дети твои, и внуки, и правнуки.

– Жить среди вас? — скривился Вудри.

– Нет, конечно. Ты проклят, и потомство твое тоже проклято. До Великого Суда ваша судьба связана с сотворенными наскоро. Но вам, ветвям от древа Яфнафа, негоже быть простолюдинами… — Голос нежданно дрогнул. — Спаси народ свой, мальчик, и вознаградит Он тебя при жизни, и зачтет тебе это на Великом Суде…

Бровь Вудри иронически изогнулась.

– Уже готов. И что нужно для этого сделать?

– Сядь.

– Зачем?

– Чтоб не упасть, — отрезал незримый. — Сядь и смотри.

Степняк, чуть помедлив, опустился в кресло.

И все же не утерпел:

– Почему — смотри? Сказать не можешь?

– Не могу, — в голосе мелькнуло раздражение. — Закрой глаза, Мумуль у-Яфнаф!

…Это длилось всего лишь миг.

Во всяком случае, когда Вудри очнулся, в окно все так же глядела луна, слегка припорошенная облачной пыльцой, и так же густы были тени в углах. Словно и не было ничего, а только привиделось с пьяных глаз. И тупое нытье в затылке, и тягучую, но, хвала Вечному, понемногу проходящую боль в затылке тоже можно было бы списать на лишнюю чару буркарского.

Но теперь он знал, что делать. До мельчайших деталей.

Сомневаться не было ни времени, ни нужды, и лишь мельком проскользнула мысль: очень хорошо, что в сопровождении нынче именно сотня Тоббо. Верных людей много, но этот парень — особый, при Сухих Крутах он, не размышляя, прикрыл вождя от стрелы. Ему можно верить, как самому себе.

Вудри сбежал по лестнице, распахнул дверь.

– Сотенного ко мне! Быстро!

– Сотенного к вождю! — пробежало по саду.

Тоббо явился почти тотчас.

Широкие плечи, обтянутые лазоревой накидкой с золотыми галунами, цепкий, внимательный взгляд — бывалый степной бродяга, да и только, никто и подумать бы не смог, что недавно еще быкам хвосты крутил…

– Слушай внимательно. — Ухватив баэльца за плечи, Степняк притянул его к себе, зашептал в самое ухо. — Все понял?

– Да, вождь. Исполню или умру.

Вудри покачал головой.

– Умирать запрещаю.

Глава 2

Ты — мне, я — тебе

Всегда любил дождь. Теперь — ненавижу. Хотя это, в общем, даже не дождь — так, красноватая водяная пыль, в завихрениях которой мне то и дело мерещатся отблески доспехов «Айвенго». Эта проклятая пыль везде, глина под ногами расплывается розовыми потеками, и только небо, затянутое угрюмыми серыми тучами, напоминает свод собора, где только что завершилось отпевание усопшего.

Сперва, правда, была гроза — почти тропическая, с рвущими небо на части молниями, с раскатами грома, похожими на бомбовые разрывы, однако часа в три пополуночи грохот сник, убаюкивающе зашелестел ровный, ни на миг не ослабевающий ливень, выродившийся на рассвете в мелкую заунывную дребедень, которая и не думает прекращаться. Пепельные клочья, наползающие с востока, все плотнее смыкают строй, сливаются в безнадежную темную тучу и оседают, грозя вот-вот опуститься на город.