Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов) - Шоу Ирвин

Мать у него красавица и очень смешная. Имел он и любовную связь -самой красивой девушкой в колледже, и она, по ее словам, его любила. Время от времени он говорил ей, что тоже любит ее,-- говорил, конечно, искренне, во всяком случае в тот момент.

Те, кто ему дорог и, не отправились еще на тот свет; все члены семьи вернулись с войны живыми и здоровыми.

Окружающий мир звонко приветствовал его. Он не реагировал, сохраняя спокойствие.

Стоит ли удивляться, что он всегда, просыпаясь чувствовал себя отлично?

Декабрь не за горами, но жаркое калифорнийское солнце превращает зиму в лето; девушки и юноши, в вельветовых юбках и брюках и рубашках с открытым воротом, гурьбой шли в колледж, на десятичасовую лекцию, по зеленым лужайкам, пересекая длинные тени деревьев, еще не расставшихся с листвой.

Проходя мимо дома женского землячества, где жила Адель, он заметив, что она вышла из подъезда приветливо помахал ей рукой. По вторникам первая лекция начиналась ровно в десять, и путь его к зданиям гуманитарного отделения лежал мимо землячества. Адель -- высокая девушка с черными, всегда аккуратно причесанными волосами, ростом повыше его плеча. Нежное по-детски свежее лицо; но походку детской никак не назовешь, даже если она несет стопку связанных книг; его всегда забавляло, что все студенты бросают на него завистливые взгляды, когда она идет рядом с ним по усыпанной гравием дорожке.

-- "Она идет во всей красе,-- начал цитировать Стив,-- как ночь в безоблачных краях над звездным небом; и все, что ярко иль темно, в глазах ее увидеть суждено".

-- Как приятно слышать такие слова в десять утра! -- отозвалась Адель. Ты, что, специально для меня раскопал эти строчки?

-- Нет,-- признался он,-- сегодня у нас зачет по Байрону.

-- Так ты не человек, а... другое существо.

Он рассмеялся.

-- Идешь со мной на танцы в субботу вечером, Стив?

Он скорчил кислую гримасу -- не любил танцевать; ему не по вкусу музыка, которую обычно играют на танцах, да и танцуют сейчас, по его мнению, без всякой грациозности.

-- Попозже тебе скажу! -- заверил он ее.

-- Нет, мне нужно знать сегодня! -- настаивала Адель.-- Меня уже два парня пригласили.

-- Тогда за ланчем,-- пообещал н.

-- А в какое время?

-- Ну, знаешь... Не могут твои ухажеры потерпеть, что ли?

-- Едва-а ли...-- с сомнением протянула Адель.

Но он-то прекрасно знал -- все равно пойдет на танцы с ним или без него. Страшно любит танцевать, и ему приходится согласиться: девушка, которую он видит почти каждый вечер, вправе рассчитывать, что н поведет ее на танцы хотя бы раз в неделю -- на уик-энд.

Себя он чувствует зрелым, почти взрослым мужчиной,-- не намерен уступать и париться четыре часа в жуткой жаре и адском грохоте. Покамест крепко пожал руку, и они расстались. Он смотрел ей вслед, когда она шла по дорожке,-- да, походка ее та еще: нельзя не обратить внимания. Ему приятно, что все вокруг пялятся на нее. Улыбнулся и пошел своей дорогой, дружески помахивая рукой тем, кто с ним здоровался на ходу.

Еще рано, преподаватель английского языка Мллисон пока не появился. В наполовину пустой аудитории до Стива не долетали обычные сопрано-теноровые звуки -- сегодня не идет оживленная беседа между ожидающими начала лекции студентами. Все сидят на стульях тихо, не разговаривают: с подчеркнутым тщанием приводят в порядок книги, изучают сделанные накануне записи. Время от времени бросает искоса взгляд на черную доску: худенький паренек, с рыжими волосами, быстро, аккуратно пишет на ней повернувшись спиной к столу преподавателя:

О, плачь по Адонаису -- ведь умер он! Проснись ты, Матерь печаль,-проснись и зарыдай! Куда же дальше?.. Пусть от горящего их ложа Просохнут жгучие слезинки; Пусть громко бьющееся сердце Примолкнет, словно в тихом сне. Ведь он ушел туда, где мудро все и справедливо. Не думай, что бездна пламенной любви Его вдруг воскресит, наполнит соком животворным. Смерть радуется гласу его немому И лишь смеется громко,-- отчаяние наше ей нипочем!

На второй доске рыжий заканчивал писать последние строки следующего станса:

Вознесся он над тенью вечной ночи. Ни зависть и ни ложь, Ни ненависть, ни боль -- Ничто волнующее страстно людей Его уж не достигнет и не подвергнет мученьям: Его теперь не запятнать, Зараза мира не посмеет его коснуться, Он в полной безопасности отныне. О, кто оплачет холод, наступивший На месте прежнего биенья жизни, И голову -- всю в сединах?1

1 Два стихотворения английского поэта П.-Б. Шелли (Перевод с англ. Л. Каневского.)

В аудиторию стремительно ворвался профессор Моллисон, с полуизвиняющейся улыбкой на устах свойственной человеку, знающему, что он всегда опаздывает,-- и резко остановился у двери, озадаченный необычной тишиной в аудитории; такого, как правило, не бывало по вторникам утром. Преподаватель английского близоруко уставился на Крейна, а тот продолжал торопливо писать круглыми, большими буквами, мелом на черной доске.

Наконец Моллисон извлек очки и прочитал написанное; не вымолвив ни единого слова, подошел к окну и долго стоял там, глядя наружу,-- седеющий, с мягкими чертами, розовощекий старик; яркий солнечный свет подчеркивал всю серьезность его гримасы.

В полной тишине Крейн продолжал скрипеть мелом по доске:

Нет, и тогда, Когда сам дух сгорит дотла, Груз пепла, искры лишенный, Лишь отяготит ту неоплаканную урну.

Крейн, закончив писать, сделал шаг назад -- полюбоваться тем, что сотворил. Через открытое окно в аудиторию ворвался смех девушки вместе с дивным запахом скошенной травы; странные шорохи раздались в ответ -- то были непроизвольные, прерывистые вздохи студентов.

Задребезжал звонок, призывая начать занятия. Когда он смолк, Крейн повернулся к сидевшим перед ним рядами товарищам. Долговязый, кожа да кости, юноша, девятнадцати лет, он уже начал лысеть. На лекциях почти никогда не говорил, но если и нарушал молчание, все слышали лишь низкий, хриплый шепот.

У него кажется нет друзей; никто не видел его в компании девушек; все то время когда не слушал лекции, он проводил в библиотеке. Брат Крейна играл защитником в футбольной команде, но братья почти не встречались; сам факт, что эта громадина, высокий, грациозный атлет, и это чучело, книжный червь, выходцы из одной семьи, студенты считали какой-то необъяснимой причудой евгеники.