Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II - Владимир Пичета

В. Бочкарев

Императорский дворец в Екатерингофе (нач. XIX в.)

Дворец Екатерины Павловны в Твери

IV. Падение Сперанского

Проф. В. И. Семевского

ервыми правительственными мерами, вызвавшими в обществе раздражение против Сперанского, были указы 3 апреля 1809 г. о лицах придворных званий и 6 августа того же года об экзаменах на чины.

Со времени Екатерины II звание камер-юнкера и камергера, как бы ни были молоды лица, их получившие, давали прямо чин: первое — V, а второе — IV класса. Вследствие этого молодые люди знатных фамилий нередко занимали по своим придворным чинам прямо высшие места к ущербу людей, действительно заслуженных и знающих. Указом 3 апреля 1809 г. (данным по предложению Сперанского) лицам, имевшим уже звание камергеров и камер-юнкеров и не состоявшим в военной или гражданской службе (император Александр I называл их полотерами), повелено было избрать в течение двух месяцев род действительной службы, впредь же эти звания, при пожаловании их, считать отличиями, не приносящими никакого чина. Через четыре месяца велено было всех камергеров и камер-юнкеров, не заявивших желания поступить на действительную службу, считать в отставке. С этого времени началась злоба аристократии на дерзкого поповича; недовольные указом говорили, что он нанес последний удар старинному дворянству.

Указ об экзаменах на чины был подготовлен именным указом Сенату (данным 24 января 1803 года), которым было постановлено, чтобы, через пять лет со времени предписанного тогда учреждения училищ, в каждом округе никто не был определяем к должностям, требующим юридических и других познаний, не окончив курса в общественном или частном училище. Однако число учащихся в высших и средних учебных заведениях медленно увеличивалось. Сославшись на это в своей записке, доложенной государю 11 декабря 1808 г., Сперанский обратил его внимание на неудобство чинов, даваемых «большей частью по летам службы». Он указал, между прочим, и на то, что чины дают дворянство, основанное «на крепостном владении людьми», и таким образом увеличивают «массу, народ тяготящую», причем лица, получившие дворянство выслугой, «бывают и горше, и алчнее старых». Доказывая, что «чины не могут быть признаны установлением для государства ни нужным, ни полезным», он считал наиболее целесообразным возвращение к старому порядку, когда чины означали места, действительно занимаемые, когда коллежский секретарь был действительно секретарем коллегии. Но это преобразование требует, по его мнению, мер подготовительных. Сперанский предлагал, между прочим, награждать чином коллежского асессора, дававшего тогда право на потомственное дворянство, только тем, которые «будут обучаться» или выдержат экзамен в университетах[125]. Составленный им проект указа на этот раз утвержден не был, но Сперанский добился осуществления его даже в большем размере в указе 6 августа 1809 г., которым было повелено не производить в чин коллежского асессора, хотя бы и по выслуге определенного числа лет, лиц, не окончивших курса в университете или не выдержавших в нем экзамена. То же требовалось и для производства в статские советники сверх службы не менее 10 лет. Для не обучавшихся в университете установлена была особая программа испытаний. Насколько ненавистна была эта мера для массы чиновничества, видно из слов Карамзина в «Записке о древней и новой России» и Вигеля в его записках, а также и из того, что через четыре дня после ссылки Сперанского был сделан первый шаг к допущению исключений из правил указа 6 августа[126].

Ненависть к Сперанскому быстро возрастала. Сам он в отчете за 1810 г., представленном государю 11 февраля 1811 г., говорит:

«В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства и сделался, наконец, записным иллюминатом. Толпа подъячих преследовала меня за указ 6 августа эпиграммами и карикатурами; другая такая же толпа вельмож со всей их свитой, с женами их и детьми меня, заключенного в моем кабинете, одного, без всяких связей, меня, ни по роду моему ни по имуществу не принадлежащего к их сословию, целыми родами преследуют, как опасного уновителя. Я знаю, что большая их часть и сами не верят сим нелепостям; но, скрывая собственные их страсти под личиной общественной пользы, они личную свою вражду стараются украсить именем вражды государственной: я знаю, что те же самые люди превозносили меня и правила мои до небес, когда предполагали, что я во всем с ними буду соглашаться, когда воображали найти во мне послушного клиента…, но как скоро движением дел приведен я был в противоположность им и в разномыслие, так скоро превратился в человека опасного».

В этой благородной самозащите нельзя не обратить внимания на то, что Сперанского считали «гонителем рабства», а это делало его ненавистным не для одной уже знати, а для всего дворянства. Действительно, мы видели, что даже в основе указа 6 августа 1809 г. лежало отчасти желание уменьшить количество лиц, имеющих право владеть крепостными; во «Введении к уложению государственных законов» он требовал серьезных мер для ограничения крепостного права[127].

Сперанский понимал также связь между самодержавием, опирающимся на дворянство, крестьянской неволей и политическим рабством еще в 1802 г. он писал: «Пользы дворянства состоят в том, чтоб крестьяне были в неограниченной их власти; пользы крестьян состоят в том, чтоб дворянство было в такой же зависимости от престола». Поэтому он находил в России лишь два сословия: «рабы государевы и рабы помещичьи». Понятно, что Сперанский был ненавистен массе дворянства не только как гонитель рабства, но и как «защитник вольности» в политическом смысле, так как всякое либеральное выступление императора Александра (как, например, позднее речь его в 1818 г. на польском сейме) вызывало в дворянах опасение за их власть над крепостными. Желая опровергнуть обвинение, что он старается все дела привлечь в свои руки, Сперанский в отчете за 1810 г. просил государя сложить с него звание государственного секретаря и дела финляндские и оставить при одной должности директора комиссии для составления законов, но просьба его уважена не была.

Вслед за тем в марте того же 1811 года Сперанскому был нанесен тяжелый удар. Для полного понимания хода событий следует сообщить некоторые сведения об отношениях императора Александра к его сестре Екатерине Павловне, женщине умной, резкой и весьма честолюбивой, которую он страстно любил. Честолюбие, желание играть роль было самой видной чертой ее характера[128]. Быть может, не случайно именно ее император Павел хотел обручить с принцем Евгением Вюртембергским, которого он думал в конце жизни сделать своим наследником, а в 1807 г. недовольство в обществе сближением Александра I с Наполеоном вызвало болтовню не только в частных домах, но даже и в общественных собраниях о необходимости возвести на престол великую княгиню Екатерину[129]. В период искания ей женихов императрицей Марий Федоровной, уже в царствование Александра I, Екатерина Павловна готова была выйти замуж даже за безобразного и антипатичного австрийского императора Франца. В апреле 1809 г. она стала женою принца Георгия Ольденбургского, который был назначен главнокомандующим путями сообщения и генерал-губернатором тверским, новгородским и ярославским. Император Александр любил навещать сестру в Твери и продолжал писать ей нежные, иногда даже страстные письма[130]. В переписке с братом она никогда не упоминала об императрице Елизавете Алексеевне, с которой была в дурных отношениях, но зато всегда наведывалась о другой семье государя, М. А. Нарышкиной (имевшей двух детей от императора Александра), зная, что это ему очень приятно. С матерью, Марией Федоровной, она, как и государь[131], не ладила, и та говорила о дочери: «У нее самые лучшие губернии в России, а она все недовольна! Я не знаю, чего хочет Екатерина»[132].

Государь любил беседовать с Екатериной Павловной о самых серьезных вопросах. В конце декабря 1810 г., собираясь навестить ее в Твери в будущем году, он составил заранее программу разговоров, чтобы «вести их в большем порядке и чтобы иметь время поговорить» обо всем: 1) о политике, 2) о военных действиях, 3) о внутреннем управлении. В этом последнем отделе были намечены: 1) отчет государственного секретаря (Сперанского), 2) его частный отчет, 3) мысли о предполагаемых учреждениях и проч. Таким образом то, что писал Сперанский в своем частном отчете для одного государя, становилось известным великой княгине Екатерине, а через нее, вероятно, и лицам, к ней приближенным.

Екатерина Павловна (Тишбейн)

Екатерина Павловна слыла истинной патриоткой; она познакомилась в конце 1809 г. в Москве, куда привез ее государь, с Н. М. Карамзиным; у нее в Твери бывал также гр. Ф. В. Ростопчин, потешавший ее разными курьезными рассказами и, между прочим, об ее отце (которому он был так многим обязан). Оба они враждебно относились к Сперанскому и встретили в этом отношении сочувствие в великой княгине. Нужно заметить, что в заведывании Сперанского находилась официальная переписка с принцем Георгием Ольденбургским, и великая княгиня, очень охранявшая достоинство своего мужа и однажды написавшая из-за него очень неприятное письмо даже самому императору, как говорят, и в этом отношении нашла повод быть недовольной Сперанским[133]. Раздражение Екатерины Павловны доходило до того, что, как рассказывает Лубяновский, она жаловалась ему на слабость брата, на то, что «кому удастся подчинить его своему влиянию, тот им и руководит», говорила, что Сперанский разоряет государство и ведет его к гибели[134], что «он преступник, а брат мой и не подозревает этого». — «Можно ли такого злодея при себе держать», восклицал и принц. Лубяновский сообщил об этом Сперанскому еще в 1810 г. и в своих записках говорит, что с этого времени начал за него опасаться.