Окопники - Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко)

— Димитру!.. Ион!.. Виорица!.. Штефан!.. Мариора!..

Из амбаров без промедления несут лошадям полные торбы овса, он кажется особенно сладким и аппетитным, впервые за всю войну заработанный ими сегодня на крестьянском поле.

А между тем казаки плещутся у колоды с водой, приводят в порядок одежду, обувь. Точь — в-точь как в доброе ми- иое время: вернулись пахари с работы, начищаются, прихорашиваются. Как в родном курене, на частоколе в соседстве с кувшинами и макитрами цветут красными маками башлыки, бешметы, папахн. Гомонят ребятишки у ворот — ох, как давно не приходилось слышать шума играющей детворы! Селение гудит, как пчелиный улей.

Гуржий вышел со двора, задумчивый, грустный, сел на скамейку у ворот. От коновязи к нему медленно идет Побачай, на ходу свертывая козью ножку и закуривая.

— Зажурывся, хлопец? Чи жалкуешь, шо Наташу проводыв?

— Ни — и… Вот гляжу, як тут все похоже на наши края. Дуже похоже! Лесочки, балочки, белые хатки, увитые виноградом… Возле моего дома вот такая же скамеечка, зеленая травка под окном: ложись, отдыхай…

Запахи вареной кукурузы, жареного' мяса и сала доносятся с подворья. И вот, покрывая все шумы, кричат дневальные:

— Станичники! Хозяева кличут снидать!.. Мамалыга ждет!.. Идить ушицу есть!.. Выпьемо цуйки!..

Казаки рассаживаются во дворе у чисто выскобленного стола, на котором дымятся блюда с отварной фасолью, картошкой, казанок с мамалыгой, насыпаны грецкие орехи. Седой длинноусый молдаванин, выйдя из‑за стола, низко кланяется казакам, благодарит за работу. Минута тишины — и застучали по тарелкам вилки и. ложки, рубаки — пахари дружно принимаются за еду, а здесь, у двора, их кони так же дружно трудятся в своих торбах. Обычное завершение трудового дня.

Разговоры у казаков степенные, домашние — об урожаях, о погоде. Дождавшись своей минуты, вздохнут! мехи баяна, и все разговоры притихают, эскадронный запевала, словно в задумчивости, начинает песню:

Шел казак долиною,

Шел дорогой длинною…

К нему присоединяются другие, песня все увереннее, все громче и, вобрав множество голосов в припеве, звучит сильно и мощно:

Ой, Дон мой, Кубань моя — Славный казачий край!..

Ничто не рушит впечатления, что каким‑то чудом оживлено прошлое. Нежен и тих закат, золотеет серп луны, розовато — голубая звездочка разгорается над синим покоем земли, над дорогой, то ныряющей в низину, то взбегающей на пригорок. «Спать пора!» — кричат перепелки. Пробуют свои голоса лягушки, соловьи, сверчки, коростели. В закутке вздыхает корова, жуя жвачку. Журчит вода в родничке. Вегер несет пряные запахи весны. И ничто не рушит веры, что завтра вновь, как и сегодня, выходить с плугом в поле. Главной порукой тому несмолкающие песни казаков, то плавные, то удалые, с высвистом и гиканьем.

…Знаю, знаю, дивчинонька,Чем тэбэ я огорчив,Шо я вчора из вечораКраще тэбэ полюбив.Маруся, раз, два, три,Калына, чорнявая дивчинаВ саду ягоду рвала…

И нет — нет да и взовьется чей‑нибудь возбужденный выкрик:

— Братцы, скорей бы по домам!

— Да уж скоро. Не вечно же тянуться войне треклятой!

— Домой приедем с песнями!

— Возвернемся и будемо землю годуваты!..

На веселье пришли местные музыканты. Сначала скрипка запела, затем к ней присоединились рожок, кобза и тростянки, и все во дворе сдвинулось с места, пришло в движение, завихрилось подобно метели.

Гоп, куме, не журыся,

Туды — сюды поверныся!..

Плясуны ходят по кругу с топотом, с вывертами — и вприсядку, и колесом — под взрывы дружного смеха…

Где‑то под утро — Вектор мог судить об этом по розовеющему небосклону, по зоревому холодку — наведался к нему Хозяин. Опять щедро — за себя и за Наташу — покормил сладостями, укрыл попонкой, добавил в торбу овса и, позевывая, ушел в хату. Побывали у коновязи и другие казаки — задавали корму, ласково окликали своих коней, и те

отзывались — Вектор в своем эскадроне знает по голосам каждую лошадь, каждого человека. И теперь все спят. Нет- нет да и пробормочет что‑то губами иной конь, взвизгнет или взлягнет — значит, снится что‑то. А молоденькая кобылица комэска — знать, сон у нее веселый — все время вроде бы хихикает.

Дремлется и Вектору.

Вдруг — что это, сон или явь? — белогубая Гнедуха целует его, заигрывая и сманивая куда‑то. Он высвобождается — так, словно бы и не был привязан, — и вдвоем они мчатся, нет, летят перед конным строем, мимо шумящего народа, держа путь на свет голубовато — розовой звезды. Позади, радуясь их бегу, смеется Старшой. Откуда ни возьмись, оказываются рядом все соперники Вектора по табуну — лохматый Батько Махно, поджарый Македонский, пегий Чингисхан, дончаки с маршальскими именами и даже белоснежный красавец Бонапарт. Вот они выходят вперед на полкорпуса, на корпус, расстояние между ними все увеличивается. Вектор прибавляет бегу, еще миг — и настигнет их, но тут ноги его теряют опору, и он, кувыркаясь в воздухе, сваливается куда‑то в пропасть. Темно — ни огонька, ни звезда. Пусто — ни людей, ни коней. Бросился искать выход — стена. Кругом стена, куда ни ткнись. Закричал в ужасе, забил ногами, заметался.

Будят Вектора громкие голоса коноводов:

— Шо такэ с коньми, станичник? Никогда так не беспокоились. Чи сны дурные снятся, чи беду чуют.

— День‑то який выдался, хлопец! — голос Побачая. — Як тут не взволноваться!.. Мне и самому страшенный сон ириснився. Бачу, будто хвашисты прорвались в наши тылы, а я в укрытии с лошадьми…

Успокаивающе гудит ровный бас Побачая. Лошади монотонно жуют, мотая головами, выбирают последние овсинки в торбах. Рядом вздыхает Орлик: все еще не может забыться от печальных проводов своей хозяйки. Тихо по — прежнему. Знакомая голубовато — розоватая звездочка висит на небосклоне дрожащей капелькой. Дрема одолевает Вектора.

И опять — что это, явь или сон? — вокруг топот, всхрап, взвизгивание и всхлипы коней. Но ни Гнедухи возле, ни Бонапарта, ни Македонского, ни Батьки Махно — только Орлик и эскадронные кони.

Резкие крики рушат ночную тишину:

— К бою! За мной!

На фоне чуть багровеющего неба мелькают темные фигуры казаков, бегущих в низину, туда, откуда летит гул моторов и лязг ползущего железа. Вспышки огня то и дело слепят глаза, нарастает пушечная пальба.

Побачай заметался у коновязи:

— Поможьте коней увести в укрытие!

К Вектору бросается Чужой, сбрасывает торбу, хочет развязать поводок, дончак, помня обиды, не дается ему, отбивается зубами и ногами. Плюнув со зла, Чужой отступается, спешит к другим коням, но тут он вдруг замирает в ужасе и опрометью кидается во двор.

Глянул Вектор в низину, а оттуда в гору, держа автоматы на брюхе, стреляя и пьяно крича, идут враги — в зеленых мундирах нараспашку, без фуражек, с засученными рукавами. Идут густой цепью и, встреченные пулеметным огнем, валятся — один слой убитых падает на другой слой, а живые продолжают идти.

Нескольким солдатам удается прорваться в селение, но и здесь их ждет погибель, и обнаружив коней на привязи, они кидаются к ним.

Кони визжат, вскидываясь на дыбы. Лошадь комэска крутнулась на месте и с оборванным поводком ускакала. У Вектора привязь крепкая, и приходится только пожалеть, что не дал себя отвязать Чужому: сейчас бы убежал — и ищи ветра в поле.

К нему подскакивает более проворный из врагов, хочет отвязать, но дончак пускает в ход и зубы, и копыта. Тогда солдат пытается завладеть Орликом, но единственное, что ему удается, — отвязать коня, ни криком, ни кулаком не достигает своей цели. И со зла хлещет очередью из автомата по несговорчивому коню. Орлик, коротко вскрикнув, валится с неестественно запрокинутой головой. В ноздри Вектора* ударяет теплый запах крови. Слезы струятся по щекам умирающего Орлика, глаза его огромны.

— Гад! — в ярости кинулся Побачай на солдата. — По лошадям‑то зачем?

Враг хлещет и по нему очередью, коновод, прижимая руки к груди, падает лицом в сухую, прошлогоднюю траву.

Новая очередь приходится на долю коней, и Вектор ощущает знобящий холодок, скользнувший по шерстке, а затем ужасная боль пронизывает все его существо: по передним ногам выше колен словно кто палкой ударил, да так сильно, что невмоготу устоять, — дончак, рухнув на грудь, заваливается набок. Недоуздок, не выдержав тяжести, лопнул — конь теперь свободен от привязи, беги куда угодно.

К этому времени казаки окончательно сминают противника, слышится их мощное «ура». Фигуры в красных бешметах скользят по косогору, гоня врага, разя штыками и саблями. Отставшие бегут к коновязи, разбирают висящие на частоколе седла. Сейчас и Гуржий прибежит. Надо встать.

Вектор пытается подняться. На задние ноги встал легко, а передние не слушаются, разъезжаются, как в гололедицу. И боль неимоверная. Не понять, отчего это. Хочет стать на них потверже, раздается хруст — показалось, будто что‑то под ним обрушилось, будто передними ногами в яму угодил. В испуге рванулся, сделал несколько прыжков, но на ровное так и не выбрался. Осознал, что это не яма, а что‑то другое: если б яма была — выскочил бы! Никогда такого не было. Путы, что ли, на ногах?