Вожди комсомола. 100 лет ВЛКСМ в биографиях лидеров - Леонид Михайлович Млечин

хорошо говорят те, кто хорошо думает. Кто привык к самостоятельному мышлению. А не те, кто полжизни барабанил подготовленные другими отчетные доклады.

Высокие руководители, которым избиратели выразили недоверие, прилюдно жаловались: они проиграли потому, что «людей настраивают против аппарата». Искали виновных в своем поражении. На политбюро первый секретарь ЦК ВЛКСМ заметил, что «нет большей глупости для политика, чем обижаться на свой собственный народ». На пленуме ЦК КПСС вышестоящие партийные товарищи жестко критиковали комсомол. Требовали создать комиссию «для расследования деятельности ЦК ВЛКСМ».

– Жестко централизованная бюрократическая структура, которую мы еще недавно считали и некоторые еще и сейчас считают нормальной для ВЛКСМ, уже не принимается молодежью, – отвечал Виктор Мироненко. – Выход из положения – не в возврате к старому, а в решительном, смелом продвижении вперед… Если мы повернем назад или будем топтаться на месте, мы потеряем молодежь, потеряем ее доверие, а значит, потеряем все, что удалось с таким трудом сделать за годы перестройки. Я не хотел бы, чтобы на этот счет оставались какие-либо иллюзии.

Зал реагировал недовольно:

– Не надо нас пугать!

– Я никого не пугаю, – ответил Мироненко, – я просто говорю о том, что произойдет.

Прибалты уходят

Сначала комсомол перестал существовать в Прибалтике.

Ранней осенью 1988 года автор этой книги проехал по всей Прибалтике и был потрясен тем, что увидел: Литва, Латвия и Эстония бурлили и требовали независимости, а в Москве этого никто не замечал. Прежде недовольство существовало как бы только на бытовом уровне и проявлялось в заметной даже у флегматичных латышей недоброжелательности к приезжим. Это можно было принять за недовольство массовым притоком отдыхающих и туристов в летний сезон. На самом деле это была лишь внешняя сторона процесса, имеющего глубокие корни.

В трех республиках с утра до вечера шли жаркие споры. Присоединение к Советскому Союзу летом 1940 года, после чего сразу начались массовые репрессии и депортации, рассматривалось как историческая катастрофа. Вступление советских войск в Прибалтику называли оккупацией, а секретные протоколы, подписанные советским наркомом иностранных дел Молотовым и имперским министром иностранных дел нацистской Германии Иоахимом фон Риббентропом в августе 1939 года, преступными, означавшими раздел Польши и Прибалтики между двумя державами.

Республики раскололись по национальному признаку на «коренных» и «некоренных» жителей. Латыши, литовцы и эстонцы хотели остаться одни на своей земле. Остальные – те, кого когда-то убедили переселиться в Латвию, Литву и Эстонию, ощутили себя лишними.

16 ноября 1988 года чрезвычайная сессия Верховного Совета Эстонской ССР приняла Декларацию о суверенитете, определив, что высшая власть на территории республики принадлежит республиканским органам власти. Примеру Эстонии через полгода – 18 мая 1989 года – последовала Литва, причем в Вильнюсе оперировали уже более жесткими формулировками, записав, что союзные законы вступают в силу только в случае их утверждения республиканским парламентом.

В Вильнюсе из правительства убрали бывшего руководителя литовского комсомола и бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Чеснавичюса. После ухода из комсомола он двенадцать лет был заместителем главы правительства Литвы. В 1988 году его досрочно отправили на пенсию.

В начале июня 1989 года в Вильнюсе собрался XXI съезд ЛКСМ Литвы. Руководил республиканским комсомолом Альфонсас Мацайтис, сделавший завидную карьеру – за пять лет из секретарей горкома в первые секретари ЦК ЛКСМ; его избрали членом бюро ЦК компартии республики. Съезд поставил точку в истории литовского комсомола… В независимой Литве Альфонсас Мацайтис стал губернатором Вильнюсского уезда.

25 ноября в Таллине завершился XXI съезд ЛКСМ Эстонии. Он тоже оказался последним. Первый секретарь ЦК ЛКСМЭ Арно Альманн стал заметной фигурой в самостоятельной республике.

Из-под власти Москвы уходили не только прибалты.

Пролилась кровь

Принятый 23 сентября 1989 года Конституционный закон о суверенитете Азербайджана утвердил новый подход: «На территории Азербайджанской ССР действуют законы СССР, не нарушающие суверенные права Азербайджанской ССР». И дальше следовал весьма практичный вывод: «Земля, ее недра, леса, воды и другие природные ресурсы Азербайджанской ССР являются национальным богатством, государственной собственностью республики и принадлежат народу Азербайджана».

Азербайджан декларировал свое право вступать в непосредственные отношения с иностранными государствами, заключать с ними договоры, обмениваться дипломатическими представительствами. С опозданием стало ясно, что в Баку происходят тектонические сдвиги.

Почему республики жаждали обрести суверенитет? Почему автономии не хотели мириться со своим подчиненным положением? Повышение статуса автономии, свобода от московских чиновников – все это упование на то, что «свой» властитель, «свой» чиновник окажутся демократичнее и справедливее. Люди торопились понадежнее огородиться республиканским палисадником, чтобы завести дома такой порядок, какой им хочется.

1989-й был тяжелым годом.

Кровь пролилась в Сумгаите, Нагорном Карабахе, в Абхазии, в Фергане… Национальная проблема стала уже не проблемой языка, культуры, экономической самостоятельности. Она стала вопросом жизни и смерти. Этнические конфликты приобрели кровавую окраску, гибли люди. Войска превратились в команды скорой помощи, рассылаемые по разным регионам.

Республики были поглощены национальной идеей, все силы брошены на борьбу с врагом, на обличение его коварства и подлости. Между Азербайджаном и Арменией шла настоящая война. Когда сход лавины начался, ее уже не остановишь. На каждое оскорбление отвечали ударом, на брошенный камень – выстрелом, на остановленный поезд – взрывом моста. И было ясно, что даже лучшие московские сыщики, ведущие особо важные дела, не сумеют распутать цепочку причин и следствий: что было сначала – армяне стали забрасывать камнями азербайджанских машинистов или азербайджанцы ломать и калечить вагоны с грузами для Армении?

Действие от противодействия уже невозможно было отделить, они слились, создав бесконечно взвивающуюся вверх спираль насилия. И уже нельзя рассадить противников по партам и сказать: «Ты первый начал, ты и виноват, а теперь помиритесь». В обеих республиках массовое сознание было охвачено истерией жертвенности: «Все погибнем, но не уступим!» Рассказы о коварстве, жестокости, подлости другой стороны только укрепляли веру в собственную правоту и готовность идти до конца.

Безумие – иначе нельзя было назвать ситуацию, когда по национальному признаку убивали или изгоняли людей, таким образом пытаясь избавиться от собственного экономического и политического бесправия.

Сама атмосфера в обществе была заражена националистическими настроениями, и потому оскорбительные выражения уже не казались предосудительными. Националистическая лексика проникла в словарь комсомольских секретарей.

Войну в Нагорном Карабахе, которая вспыхнула через семь с лишним десятилетий после армянской резни 1915 года, многие армяне считали продолжением давней борьбы с турками, с Турцией, с Оттоманской империей. Армяне потеряли Западную Армению, лишились национальной святыни – горы Арарат. В Нахичевани больше нет армян. Готовность умереть за Карабах в немалой степени была порождена памятью о резне 1915 года. Карабахские армяне азербайджанцев называют «турками» или «тюрками». За сто лет вражда не стала слабее.

Память о старой Армении, о предках, уничтоженных, как здесь принято говорить, кривым турецким ятаганом, не ослабевала. Ненависть к Турции и туркам не утихала. «Турок приносил