Лютер - Гвидо Дикман

Главный викарий фон Штаупиц ожидал Мартина в его прибежище. Это был скромный постоялый двор с камышовой крышей, черными балками фахверка и крохотными окошками, на которых, к великому облегчению Ульриха, были прочные ставни и кованые железные решетки.

Комната Мартина была гораздо больше любой кельи, в которой он когда-либо жил. Она занимала почти весь верхний этаж Стены здесь, как и во всем доме, были голые, без всяких украшений, но зато сухие и аккуратно побеленные. В нише стояла старинная резная кровать необъятных размеров с высокими бортами, от которой исходил приятный запах свежей соломы и сухого лугового сена. Деревянный пол был чисто выскоблен, и в свете масляной лампы поблескивал песок в щелях между досок Тяжелый дубовый стол, два стула с мягкой обивкой и сундук с навесным замком, на крышке которого лежала стопка грубых шерстяных одеял, довершали обстановку комнаты.

Тут-то Мартин и Ульрих увидели фон Штаупица. Викарий нес большую глиняную миску, наполненную водой, и чистые льняные полотенца.

Пристроив все это на столе, он взял бритву и провел ею несколько раз по старому кожаному поясу.

— Всю дорогу я молился о встрече с вами, ваше преподобие! — воскликнул Мартин, сияя от радости. Он уронил на пол узел с пожитками и бросился к старику, который с притворной досадой пытался уклониться от его бурных объятий.

— Сядь-ка сюда, сын мой, — сказал викарий, закончив точить бритву и придирчиво осмотрев лезвие в свете лампы. — Я подумал, что в спешке ты не успеешь найти цирюльника. — Он обстоятельно намылил Мартину лицо и начал острой бритвой снимать пену с подбородка и щек.

— Почему вы всегда знаете, что мне нужнее всего, даже если я ничего вам не говорю? — Мартин наклонял голову, чтобы облегчить работу своему наставнику. Он был несказанно рад присутствию своего старого учителя. Честно говоря, в последние часы здесь, в Вормсе, он пал духом, но теперь в нем снова затеплилась надежда. Умиротворенно прикрыл он усталые глаза и полностью доверился заботливым рукам викария. Тихие скребущие звуки бритвы убаюкивали его, как монотонное мурлыканье кошки.

— Я думал, вы давно махнули на меня рукой, ваше преподобие, — тихо сказал он. — Когда я ехал по улицам Вормса, и потом, во дворе у епископа, я все время думал… Вы знаете, меня не покидает мучительная мысль о том позоре, который моя смерть принесет моим родителям. Они и так уже достаточно настрадались из-за меня.

— Не вертись, Мартинус, сиди спокойно!

Задорная мальчишеская улыбка мелькнула на намыленном лице Мартина.

— А что? Вот я сейчас дернусь посильнее — и избавлю императора от неприятной обязанности устраивать судилище. Жаль только, папский посланник расстроится. У него наверняка насчет меня совсем другие планы.

— Мне уже сообщили, что Алеандр в Вормсе, — с досадой сказал фон Штаупиц, отводя бритву подальше от шеи Мартина. — Во дворце епископа поговаривают, что именно он убедил императора в том, что ты еретик Он и завтра попытается навредить тебе. Так что шутки в сторону!

— Да я шучу только потому, что мне очень страшно. Я боюсь не Алеандра и даже не кары императора. Больше всего я боюсь проснуться однажды утром и понять, что все постигнутое мною лишь дьявольское наваждение и что я — послушное орудие в руках Сатаны.

Фон Штаупиц обменялся взглядом с братом Ульрихом, который молча сидел в углу и потихоньку угощался из миски жареной рыбой и солеными огурцами. Потом викарий принялся умело выравнивать тонзуру на голове у Мартина, словно всю жизнь только этим и занимался.

— Иногда сомнение есть более верный знак искренности, нежели желание настоять на своей правоте, — спокойно сказал он. — Твоя критика, направленная на тех, кто терпит несправедливость, несомненно верна. Но Церковь пребудет вечно, несмотря на все ее грехи. Что есть дитя без семьи его? Каково будет людям, когда они, беспомощные, в страхе своем будут предоставлены сами себе? За долгие годы моего служения ордену я хорошо узнал мир, который больше ненавидит зло, нежели любит добро… Взываю к тебе, Мартинус, забудь все свои сомнения! Ты преодолел их в нелегкой борьбе. Отныне обрати свой взор на добро!

Мартин вздрогнул: бритва слишком сильно надавила на кожу. «Он сейчас высказал именно то, о чем я когда-то мечтал. Освободить людей от гнетущих их представлений. Вывести их из того состояния, когда они, подобно улиткам, беспомощно копошатся в грязи, да еще и благодарны за это», — подумал Мартин. Он сильно сжал морщинистую руку старого монаха:

— Тогда, в монастырском саду в Эрфурте, когда вы отослали меня прочь, наказав мне изменить мир, — вы тогда действительно верили, что я смогу это сделать, не поплатившись жизнью?

— Я не представлял себе, что ты расколешь этот мир, а может быть, и создашь новую Церковь, — тихо сказал фон Штаупиц. Он тяжело вздохнул и поспешил закончить свою работу.

Тем временем стало уже совсем темно. Внизу, под окнами, переговаривались какие-то люди. Фонари, которые они держали в руках, отбрасывали причудливые тени на белые стены комнаты.

— Вот ты и готов, Мартин! Теперь, во всяком случае, ты не явишься к императору как разбойник с большой дороги.

Викарий снял с плеч Мартина белую простыню и подал ему полотенце, чтобы тот стер с лица остатки мыльной пены.

Большой зал епископского пфальца, отведенный для официальных заседаний и слушаний рейхстага, сиял в свете множества факелов и восковых свечей. Маленькие глиняные светильники, пламя которых источало аромат благовоний, создавали легкую голубоватую дымку, на фоне которой четко выделялось обтянутое красным бархатом кресло императора, стоявшее на некотором возвышении, над креслами князей и церковных сановников.

Пажи и слуги проворно взбирались по приставным лесенкам, спешно закрывая голые стены фламандскими гобеленами, несли серебряные подносы с фруктами и серебряные кубки с вином. Но даже эти попытки оживить суровую обстановку перед визитом императора не могли разрядить ту грозовую атмосферу, которая, подобно тяжелой черной туче, висела под закопченными сводами, витая среди балок над деревянной галереей. Когда князья рассаживались по своим местам, напряжение в воздухе достигло предела.

Мартин в сопровождении герольда Штурма, брата Ульриха и рейхсмаршала с трудом пробирался сквозь толпу. В коридоры дворца набились сотни людей. Большинство из них прибыли сюда, чтобы приятно провести время. В основном это были знатные люди, которым в зале не нашлось места, да любопытные богатые дамы в шелках, ожидавшие начала увеселений и банкета. Для них рейхстаг означал желанное развлечение среди однообразия повседневной жизни, к тому же можно было поглазеть на суд над известным всему миру еретиком. Здесь же были слуги епископа, чиновники имперской канцелярии, а также писцы, которые, заложив за ухо гусиные перья, сновали вниз и вверх по лестницам с важными бумагами в руках.