Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор

И вот всё бы хорошо… да только у меня тут немного другие цели!

— Слушай, эээ… Лавниния, да? — громким шёпотом произнёс я. — Лавиния, я с удовольствием задержался бы тут у тебя, но только тут рядом в беде находится мой приятель: он, верно, сейчас в ужасе. Я просто сам тут впервые и не знал, что у вас тут так скоро и запросто переходят к делу…

— Неужели ваш почтенный приятель так нов в обращении с женщиной, что дрожит и пужается, оставшись с нею наедине? — грудным голосом отвечала мне дамочка. — Вот уж напрасно: мы совсем даже не ужасны!

— Да говорю, не знали мы! — ответил я, решительно выпутываясь из её голых рук. Приникнув к соседней ширме, я громким шёпотом спросил:

— Эй! Николай! Ты здесь?

В ответ мне раздались какие-то сдавленные звуки, шёпот спора, шум быстрых шагов, и мой соучастник просунул руку ко мне за ширму.

— Ну что, пойдём отсюда? Или, эээ, останемся?

— Немедленно вон! — свистящим шёпотом отозвался мой смущённый компаньон, и мы, выбравшись из-за загородок, быстро прошли из тёмной залы вон.

Проскользнув по лестнице, я обернулся и тут лишь заметил, что Николай тащит за собой девицу!

— Это ещё что?

— Бедная Арталия — узница этого ужасного места! Мы должны спасти её от разврата!

— Гм. Арталия, — обратился я к девице, стараясь не пялиться на её крепкую грудь, высоко вздымающую тончайшую материю греческого платья, — желаете ли вы быть спасенной?

— Да что вы, господа хорошие? — возмутилась та, вырывая руку от моего приятеля. — Мне и тут неплохо!

— Вы крепостные или свободные? Вы как попадаете в этот «Селадонов сад», — уточнил я, — и можете ли выйти отсюда?

— Ну, попадаем мы в общество случайно, — отвечала белокурая Арталия, — и, оказавшись здесь, действительно, уже не пользуемся особой свободою. Мы можем только прогуливаться в саду сего дома, обнесенном высокою оградою. Однако, как скоро которой из нас наскучит, она может просить, и ее выпустят с обязательством не открывать тайны и местоположения дома. Но можно ли наскучить райскою жизнию?

Она, иронично улыбнувшись, повела глазами с накрашенными ресницами в сторону, будто покидая взглядом этот особняк, проникая в юдоль скорби, называемую «наружный мир».

— Говорят, — продолжила девица, — что во все время существования сего ордена был такой пример один, и то потому лишь, что некто из собратий, человек именитый, прельстясь красотою этой счастливицы, не хотел видеть ее предметом наслаждения других, да и уговорил просить выпуска, который она без затруднения получила.

— Ну, понятно. Счастливо оставаться! — произнёс я, и мы, оставив девицу, поспешили к моей карете.

Оказавшись в закрытом со всех сторон экипаже, Наташа стащила с себя маску, и мрачно уставилась в беспроглядную темень окна.

— Это ужасно, — наконец произнесла она. — Ужасно. Неужели все мужчины таковы?

— Не могу сказать вам насчёт всех, я не имел чести знать всех мужчин не то что мира, а и Петербурга. Но да, многие именно такие и есть — отвечал ей я, старательно прислушиваясь к интонации её голоса. Да, несомненно, она страшно расстроена…

— Конечно, мы ещё не повенчаны, — продолжала Наталья Александровна, — и, вроде бы, он может делать, что душе угодно.И всё равно — это мерзко. Брак — есть таинство. Так меня учили всю жизнь. А тут какая-то, прости меня господи, случка! Ещё и обставили всё, как языческий обряд… Отвратительно! Ужасно! И ведь все посетители из благородных семейств! И он среди них! Как же он мог…

— Ну, видите, что мы только что услышали с такой откровенностью от этой девицы, Арталии: многих женщин это устраивает. А когда есть предложение — возникает и спрос! Я, конечно, никого не оправдываю, но ведь не все способны побороть искушение!

— О, не защищайте его!

— Ни в коем случае. Мне так жаль…

Короче, не будет брака между Николаем Зубовым и Наташей Суворовой. Полагаю вопрос этот навсегда решенным.

Но каков Мелиссимо!

Глава 28

Лето 1795 года заканчивалось; с наступлением осени двор переселился в Таврический дворец. Между тем, приближалось время, когда должно наконец решиться, кто из польских помещиков получит назад свои имения, а кто останется с носом. Зубовы, не говоря уж об их секретарях,в этот год страшно обогатились; впрочем, раздавая авансы, они не переставали оговариваться, что одной их доброй воли недостаточно, что они не в силах добиваться всего, ими желаемого. Они действительно не могли определить решение императрицы: всё-таки моё мнение в этом вопросе тоже учитывалось.

Между тем разгоралась борьба притязаний: наряду с лицами, хлопотавшими о возврате их имений, явилось множество других, пускавших в ход все средства, чтобы воспользоваться секвестрированным имуществом. Все, начиная от самых высокопоставленных лиц и до самых последних, все хотели урвать свою часть из добычи, так как Екатерина до сих пор не сообщала еще своего решения ни относительно судьбы огромного количества конфискованных частных имуществ, ни относительно имуществ, отобранных ею у церквей и у государства.

Это был очень интересный момент в государственной жизни России, и все с трепетом ожидали его разрешения. Сколько людей строили на этом надежды расширить свои владения и увеличить душ! Поэтому раболепство и низкое угодничество развернулись с новой силой не только в салонах самого фаворита, но и вокруг его секретарей, которые, как обезьяны, подражали графу во всём, даже в его смехотворных приемах при утреннем туалете, чтобы показать свою спесь перед презренной толпой, набивавшейся в его переднюю. Среди спекулянтов, искавших, как грабители на поле битвы, обогащения за счет побежденных, имелось и огромное множество поляков. Во имя прежних заслуг перед Россией они ожидали теперь вознаграждения за счёт потерпевшей поражение партии. Разумеется, желая обогатиться, все, не стесняясь, прибегали к клевете на противников: ведь чем больше они рассыпали подозрений, тем более подымались их шансы поживиться.

Вопрос распределения секвестированных поместий неоднократно обсуждался в Непременном совете. В основном споры шли о частностях: кого лишить поместий, кого вознаградить, какие польские фамилии подлежат инкорпорации в элиту Российской империи, а какие следует придать забвению и отправить в изгнание. Мне эти споры довольно скоро надоели: я имел свои представления на сей счёт, и когда в совете спросили моё мнение, я вполне откровенно высказал его:

— Я предложил бы поступить следующим образом: конфисковать решительно все поместья, за исключением тех, что принадлежат подданным нашей короны, а крестьян сделать государственными.

Воцарилось молчание. Императрица в изумлении смотрела на меня, не веря, видимо, своим ушам. Да и остальных членов Совета такое предложение поразило до глубины души.

— Но, Александр Павлович, — мягко ответил мне Пётр Васильевич Завадовский, — ведь это же будет несправедливо! Среди польских магнатов есть немало наших сторонников, составивших Тарговицкую конфедерацию, и сражавшихся за наше дело. Ведь тот же Браницкий, Потоцкий, Ржевуский, старательно и верно действовали в видах короны нашей! Немало и тех, кто, хотя и колебался, но может почитаться полезным для дальнейшего устройства новоприобретённого края, скажем, князья Чарторыйские.

— У нас, Пётр Васильевич, несколько разные представления о справедливости. Вы говорите, что у нас в Польше были сторонники, но мы говорим сейчас не про людей, а про собственность, про поместья. И если мы возьмемся за труд немного подумать, то увидим, что поместья эти на протяжении вековпринадлежали нашим врагам, верно служившим Польше. Возможно, последние годы — десять, двадцать или даже тридцать лет назад, некоторые владельцы этих поместий, видя, как Польша разваливается из-за дурного устройства, и как крепнет наша держава, решили сменить хозяина,став вдруг друзьями России, но не забывайте, что до этого предки этих людей веками были нашими яростными врагами.