Штормовая пора - Николай Михайловский

Начальник штаба, стоявший рядом, не теряя времени звонил артиллеристам: «У Павлова получился затор. Пришлите ему пару самоходок…»

Я смотрел на часы: время неумолимо шло, а напряжение в штабе полка не спадало. Только к вечеру, когда доложили, что взят опорный пункт Науцвинкель, Соленко повеселел и приказал подать ужин.

Теперь он наспех закусывал, объясняя мне:

— Вы думаете, это сплошной лес? Ничего подобного! Тут сколько угодно помещичьих усадьб, и из каждого подвала, из каждой подворотни стреляют… Так что в основном действуют штурмовые группы, ликвидируют немецкие огневые точки, засады автоматчиков. Вот так, шаг за шагом, мы сегодня продвигались вперед… А что будет завтра — увидим…

Нашу беседу прервал вестовой:

— Товарищ подполковник, к вам женщины, — сказал он, как будто даже радуясь.

Соленко пожал плечами:

— Какие еще там женщины?

— Наши, русские. Ну, и одна немка с ними…

— Веди их сюда, — приказал Соленко и поднялся.

В следующий миг вошло несколько девушек с чемоданами и узелками. Они наперебой стали рассказывать, что эта вот немка была надзирательницей в женском лагере, мучила их, била, издевалась. После взятия Кенигсберга она убежала.

И надо же было встретиться палачу со своими жертвами.

Очень кстати тут оказался лейтенант, хорошо знавший немецкий язык. Он помог нашему «знакомству» с палачом в юбке Мартой. Вероятно, встретив на улице немецкого городка, мы не обратили бы на нее внимания: обыкновенная фрау, мать семейства.

В отличие от многих, разыгрывавших из себя противников Гитлера и его режима, Марта была цинично откровенна.

Впрочем, она и не могла себя вести иначе, ведь рядом стояли грозные обличители…

Она вытянулась по стойке «смирно», как, вероятно, не раз вытягивалась перед комендантом лагеря, и отвечала на вопросы командира полка чеканным голосом вымуштрованного солдата. Она не собиралась скрывать свою принадлежность к национал-социалистической партии и о том, что работала в концлагерях…

В последний год под ее началом было тысяча семьсот русских, полек, от шестилетних детей и до седых старух. Семь немок и двое эсэсовцев с собаками помогали Марте.

Слишком профессиональный она палач, чтобы маскироваться и прятать концы в воду.

— Моя обязанность была водить их на работу и воспитывать… — объясняет она.

— Пусть расскажет, как она нас избивала, — требуют девушки.

Марта бросает в их сторону презрительный взгляд и выпрямляется. Отчего ж, она и об этом расскажет.

Она показывает руками, как провинившихся женщин укладывали на «козлах», вздергивали за ноги к потолку и секли розгами. Это за разговоры, за плохую дисциплину во время работы.

— Вы лично их секли или кто другой? — спрашивает подполковник.

— Я… я… — ничуть не смутившись, подтверждает она.

— Ты о собаках расскажи, — кричат девушки, бросая в ее сторону ненавидящие взгляды.

— Собак применяли только к беглецам.

Да, горе было лагерникам, пытавшимся бежать. Тогда всех выстраивали на плацу и целые сутки заставляли стоять в строю. А пойманных загоняли в хлев и натравляли на них собак.

Подполковник Соленко не выдержал и, сжав кулаки, крикнул:

— Вон отсюда!

И даже хладнокровная немка вздрогнула, качнулась.

— Видели?! — сказал он, обращаясь к находившимся в блиндаже. — Запомните, вот против кого мы воюем…

Три машины. Три бронированные крепости были замаскированы среди густой листвы. Если бы не Филиппыч, я никогда бы их не приметил.

— Смотрите — вон у дороги наши самоходки, — крикнул Филиппыч и через минуту подкатил к одной из них. Тут же откинулся люк, и сперва показалась голова в шлеме и белые бинты на лице, а потом офицер выбрался из машины и, узнав, кто мы, представился:

— Лейтенант Довгань!

Теперь я разглядывал его удивительно юное, прямо-таки мальчишеское лицо со светло-голубыми глазами Вся нижняя часть лица была в бинтах, сквозь которые выступали пятна крови.

— Что с вами? — спросил я.

— Осколочком поцарапало щеку.

— Почему же вы не в госпитале?

— Добьем их, гадов, тогда и в госпиталь, — важно произнес лейтенант. — Мы тут вроде скорой помощи. Стоим в готовности.

— Подполковнику Соленко вы тоже помогали?

— А как же! Мы им приданы, — обрадовался лейтенант. — Наши никак не могли свернуть шею этому укрепленному пункту. Как только они его не атаковали — в лоб, потом с флангов. Ничего путного не выходило. Тут-то нас и вызвали. Мы подошли, и представляете, на пятьсот метров прямой наводкой били. Глядим, вроде все подавлено, а подошли — нас шарахнуло. Осколочек-то чертов мне щеку и задел…

Лейтенант Довгань вынул из планшетки карту и показал:

— Сейчас бой идет за укрепленный район Зеерапен. Как пить дать без нас там не обойдется. А дальше к Пиллау прямая дорога…

Мы не успели договорить — из люка показался радист и сообщил, что командира вызывают на связь. Довгань исчез. Несколько минут его не было. Вернулся он деловой, озабоченный.

— Снимаемся с якоря, — бросил он в нашу сторону. Потом что-то стал показывать на карте и объяснять командирам самоходных орудий, а затем скомандовал: «По машинам!» Его самоходка первой вырвалась на шоссе и в облаках пыли понеслась вперед. За ней устремились еще две машины. А за ними — мы. Впрочем, скоро мы их потеряли. Впереди шел жаркий бой. Потом мы услышали басовые голоса орудий.

— Наши заговорили, — обрадованно сказал Филиппыч. — Наши самоходки.

Борьба шла за укрепленный узел Зеерапен, что прикрывал аэродром, станцию железной дороги, шоссе и лесной массив с подземными складами боеприпасов.

Одиннадцать часов длилось сражение, прежде чем самоходки лейтенанта Довгань ворвались на северо-западную окраину Зеерапена. А немцы все равно не сдавались. У них был приказ — любой ценой держаться. Если Зеерапен сдадут — его защитники и даже их семьи будут строго наказаны. Но это не помогло… Зеерапен был взят.

Мы видели Зеерапен сразу после окончания боя. Навстречу нам по шоссе вели колонну пленных — усталых, рыжих от кирпичной пыли. Саперы извлекали деревянные ящики — мины, расставленные в шахматном порядке. На перекрестке дорог лежал разбитый бомбардировщик, превращенный в баррикаду; отсюда немецкие автоматчики вели огонь — и здесь им было суждено распрощаться с жизнью…

Мы ходили по огромному аэродрому, откуда еще накануне взлетали немецкие самолеты. Теперь не узнать было ангаров и не различить самолетов. Все превратилось в груды кирпича и металла. Уцелела лишь столовая летчиков: на столах стояли хлебницы, тарелки с борщом и бифштексами…

Везде были следы панического бегства. И это можно понять. Ведь до Пиллау оставались считанные километры. Уже никто, кроме Марты и ей подобных, не мог поверить, что существует сила, способная предотвратить крах гитлеровской Германии. И те немцы, что лежали в траншеях, отстреливаясь до последнего, все чаще смотрели в сторону Пиллау, считая счастливчиками своих соотечественников, грузившихся на корабли.

Мы жили наступлением. Каждый день и даже каждый час приносил новые известия, и мы, военные корреспонденты, из действующих частей мчались на телеграф, набрасывая в машине свои корреспонденции.

Казалось, за три года войны мы научились ценить фактор времени. И все же случалось, что мы не поспевали за развитием событий. Так было в эти дни, когда наши войска сражались на подступах к городу-порту Фишхаузен. Успех достигался в тесном взаимодействии пехоты с артиллерией. Ударной силой, прокладывающей путь нашим пехотинцам, были орудия прямой наводки. Без них, как без рук… И потому можно понять людей, которые готовы были на любые лишения, только бы пушки шли вперед. А как им пройти, если в полосе наступления леса и болота… Во многих местах солдаты буквально, обливаясь потом, по принципу «эй, ухнем…», волоком тянули или тащили на руках орудия прямой паводки.

К полковнику Басанец мы приехали накануне решающего штурма Фишхаузена. Вся часть сосредоточилась в лесу, чтобы с наступлением темноты пройти двухкилометровый болотистый участок и неожиданно ударить немцам во фланг.

— Вот видите, — полковник показал на карте-километровке большой участок местности, заштрихованный черным карандашом.

— Тут не пройти машинам и тягачам. Даже лошади увязнут. Только солдат все может…

Я стал свидетелем аврала: стучали топоры, сколачивались деревянные щиты, к ним подгонялись ременные лямки. И на щиты-волокуши бойцы устанавливали пушки.

В сумерках по болоту началось движение. Солдаты шли чуть ли не по пояс в воде, подобно бурлакам на Волге, тянули за собой пушки. Каждый метр пути по болоту требовал куда больших усилий, чем километры, пройденные по обычной дороге. Зато, когда они оказались у гавани Фишхаузен и навстречу ринулись немецкие самоходные орудия «фердинанд», весь нечеловеческий труд окупился сторицей — в ночной темноте сверкнули вспышки. Десятки пушек открыли прицельный огонь по «фердинандам». И мало сказать, вывели их из строя. Нет, они были подожжены и стояли факелами, освещая нашим солдатам путь в гавань…