Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. - Алексей Лебедев

Одержав верх над своими противниками (представителями другой партии — политиками), сторонники зилотизма иногда пользовались благоприятным случаем, чтобы досадить членам побежденной партии, причем дело доходило до явного безобразия. Но предоставим слово историку, который в следующих словах описывает торжество зилотов над противниками, имевшее место в конце XIII в. Раз зилоты, как показавшие ревность по вере, «собрались в Византию, где поделили между собой митрополии и другие высшие места или же решили поделить, и, пользуясь благоприятным случаем, без всякого снисхождения присудили к полному облучению архиереев и всех клириков, соглашавшихся относительно догматов с императором Михаилом Палеологом (т. е. прямо или не прямо соприкосновенных унии). Очень многие из них, — замечает историк о зилотах, — принадлежали к площадному, необразованному и своенравному классу людей; вчера или третьего ддя они не осмелились бы даже посмотреть в лицо царю, а теперь они так загордились своим положением, что стали точно пьяные. 0ни собрали, как овец, в великий Влахернский храм всех тех, кого предназначали к лишению священства. Последние старались возбудить в них сожаление и внешним своим видом, и словами, но, несмотря на это, они не отступались от своего решения: все чувства сострадания и милосердия, какие могли быть в них, точно унесли волны и схоронили их на дне Атлантического океана. Но у кого найдется, — говорит историк, — такое жестокое и такое каменное сердце, чтобы рассказать о той наглости и том необычайном бесчеловечии, какие они обнаружили в отношении к несчастным епископам и другим священным лицам? После ругательств, главари собрания приказали прислужникам снимать с голов виновных покрывала и бросать их на землю с троекратным провозглашением: ανάξιος; у других же снимать другие одежды и, заворачивая подолы на голову, возглашать тоже: ανάξιος, а потом, толчками, пинками и пощечинами, как каких‑нибудь убийц, Выгоняли из храма. И это праведные судии, люди, посвященные В'Тайны Евангелия», — восклицает историк.[784]

Так поступала иногда партия зилотов, если ей удалось захватить побольше епископских кафедр и быть в силе и во власти; иначе они вели себя, если они не успевали «получить управления над митрополиями, настоятельства над монастырями, ежегодного содержания»; они отпадали от церковного единения и «начинали жить особняком в расколе».[785] Отщепенство являлось как бы выражением мести с их стороны. К сожалению, сами патриархи–зилоты, если им приходилось не добровольно, или в пылу гнева на действительную или воображаемую несправедливость — приходилось оставлять архипастырскую кафедру, то своими действиями они показывали пример, малопоучительный для своих сторонников. Так, известно, что один патриарх–зилот, лишенный патриаршего сана, на самом смертном одре не хочет забыть нанесенной ему обиды и даже осмеливается в своем духовном завещании назвать Церковь «пещерой разбойников и πορνεΓον»;[786] [787] другой патриарх–зилот, сам добровольно оставляя кафедру по неудовольствию на то, что, как ему казалось, его недостаточно ценили, наложил тайную епитимью «на архиереев, на всех священнослужителей» и пр.; [788] третий, возвратившись снова на кафедру, с которой он был низвержен, в чувстве торжества над противниками, «принялся мстить и преследовать епископов и пресвитеров, запрещая одним священнослужение на несколько лет, другим до самой смерти».[789] Разумеется, такие примеры могли поощрять и прочих приверженцев зилотской партии не стесняться в борьбе с противниками.

Деятельность патриархов–зилотов, часто направлявшаяся не к созиданию Церкви, а к ее разорению и оборачивающаяся катастрофой для лиц, им неугодных, главным образом для священнослужителей, понятно, возбуждала неудовольствия. И случалось острословы, не имея других средств досадить патриарху зилотического духа, сочиняли на нелюбимого пастыря сатиру и пускали ее в ход, в публику. Так, на одного патриарха–зилота сочинена была такая сатира (она вращалась в обществе, в изустной передаче). «Жил–был сапожник (под этим ремесленником, очевидно, разумелся император) и держал у себя белую кошку. Однажды кошка как‑то попала в ведро, в котором сапожник держал ваксу; оттуда она едва выбралась, сделавшись уже черной (изображение патриарха–зилота). Мыши же подумали (под мышами нужно понимать византийское духовенство), что она, переменив свою одежду на черническую, конечно, не станет есть мяса. Поэтому они бесстрашно высыпали на пол и принялись обнюхивать там и сям, чем бы поживиться. Пришла кошка и, увидев такую богатую добычу, не могла, конечно, изловить всех мышей, хоть и очень хотела; однако схватила двух и съела (указание на необыкновенную ловкость кошки: двух зараз). Прочие все бросились бежать, изумляясь, каким образом она с тех пор, как облеклась в черную одежду, стала еще больше жестока». Автором этой сатиры, или аполога, был человек почтенный, Александрийский патриарх, гостивший в то время в Константинополе.[790]

Нет спора, у зилотов было много недостатков, но зато им принадлежит одна заслуга, ради которой можно забыть их недостатки: они обратили в ничто униатские стремления светского и духовного правительства при Михаиле Палеологе. Это их заслуга. Такой заслуги нельзя находить в деятельности другой партии — политиков имевшей притом же не меньше зилотов разного рода недостатков.

Сделаем характеристику другой иерархической византийской партии — политиков, или умеренных. Она значительно отличалась от прежде рассмотренной нами партии зилотов как своими принципами, так и деятельностью.

Рассматривая политиков, прежде всего со стороны умственных качеств, можно наблюдать, что между ними было немало лиц, видающихся по уму, хорошо образованных, иногда блестяще образованных. Вот некоторые отзывы в этом роде о патриархах партии умеренных. Об одном из патриархов изучаемой партии Григора пишет: «Он превосходил других редкой рассудительностью и обдирной ученостью как по части духовных, так и светских наук. Эго был человек ученейший, выдававшийся из ряда всех чистым афинским произношением».[791] Еще до патриаршества он известен был сочинениями, «написанными языком изящным, способными возбуждать к себе удивление даже в людях образованных».[792] О другом патриархе той же партии встречаем такой отзыв: «Он был человек, известный ученостью, принадлежал к придворному духовенству. При богатых дарованиях и примерном трудолюбии он, можно сказать, вывел на свет и оживил аттически звучавшую речь, с незапамятных времен скрывавшуюся в глубинах забвения».[793] По очень понятному побуждению, этот патриарх давал духовные Места преимущественно «лицам ученым, знатокам церковных законов». По суждению историка того времени, патриарх поступал так именно с той «прекрасной целью, чтобы христианский народ имел ученых наставников и учителей, и чтоб у него были твердые защитники веры, которые могли бы служить твердыми скалами, если бы появились враги Церкви и угрожали ей бурей».[794] О третьем Патриархе — еще более лестный отзыв. По словам историков, он обличался «ученостью», «красноречием и церковно–административной опытностью»,[795] был «человек умный, наделенный такими Дарами природы, какими никто из его современников. Свободной и плавной речью, гибким и в высшей степени находчивым умом — воем этим природа щедро наделила его как бы для того, чтобы имя с уважением произносили цари, правители и все ученые. Пo части знания церковных догматов все казались пред ним (как бы) детьми». [796] О четвертом патриархе этой же партии, отзываясь как о человеке замечательно ученом, историки сообщают, что его искренним желанием было поднять уровень образованности в среде Византийской церкви. Патриарх рассуждал, что для пользы Церкви нужно, чтобы она была богата наставниками для юношества, учеными и образованными. Ввиду этого патриарх с большим старанием отыскивал способных учителей для образования юношества, открывал школы, ласкал наиболее выдающихся по своим достоинствам учителей, привлекал во вновь открытые школы детей, не разбирая сословий [797] и пр. Еще другой патриарх, несмотря на многочисленные занятия по управлению Церковью и патриархатом охотно давал уроки красноречия желавшим учиться у него, причем сановный наставник ради занятий наукой с учениками готов был лишить себя даже ночного покоя.[798] Все это такие черты, которые рекомендовали патриархов–политиков с лучшей стороны. Находясь под такими влияниями, сторонники партии — разумеем епископов — считали себя вправе смотреть с пренебрежением на патриархов зилотской партии, если их необразованность и невежество слишком резко бросались в глаза. Так, по заявлению историка, некоторые архиереи (очевидно, приверженцы партии политиков) открыто «презирали» одного патриарха–зилота «за его необразованность и простоту и подвергали его порицаниям».[799] Патриархи–политики, как люди образованные, находились в связях и близких отношениях с более просвещенными людьми своего времени и вообще образованными классами общества.[800] В направлении мышления политиков, по сравнению с зилотами, можно отметить следующую черту: зилоты для доказательства правоты тех или других своих воззрений дерзали прибегать к «суду Божию», объявили себя способными сотворить чудо (примеры приведены были раньше); политики, напротив, такой способ доказательства считали самомнением, гордыней, не выражали сочувствия такой притязательности в обращении с явлениями, не могущими быть в зависимости от воли человеческой. Один из патриархов–политиков объяснял, что нет необходимости домогаться «знамений», где решение вопроса возможно путем разумного рассмотрения.[801]