Глобальное политическое прогнозирование - Александр Панарин

Обратимся теперь к понятию классического культурного наследия. В отличие от национального менталитета, традиции и других продуктов стихийного духовного накопления классика принадлежит к духовному производству. Иными словами, она связана с творением произведений — культурной продукции непреходящего значения. Культурная классика характеризуется двумя основными чертами: универсальностью и долговременностью. Этим она отличается от современного массового духовного производства, которое хотя и универсально, но не долговременно: его продукты, как и продукты современного материального производства, подвержены моральному старению.

Теории модерна и модернизации хотели бы лишить культурную классику ее основной привилегии — не подверженности моральному старению и объявить устаревшей, не соответствующей требованиям и ритмам современности и т. п. Парадокс, однако, состоит в том, что сама "современность" подвержена моральному старению: ни в чем не проявляется столько нетерпимой запальчивости, как в отношениях сегодняшних адептов модерна ко вчерашним. Следовательно, мы поспешим с выводами, если предположим, что арбитром, определяющим пригодное и непригодное, устаревшее и не устаревшее в культурном наследии, выступает современность. Механизмы и системы, в которых она в первую очередь воплощается — техника и экономика, отнюдь не являются такими арбитрами.

Правда, в рамках марксистской традиции были попытки реабилитировать культуру посредством аргументов технико-экономической целесообразности. В частности обращалось внимание на закономерности перехода от конвейерного к автоматизированному, от энергоемкого к наукоемкому производству { См. в частности: Васильчук Ю. А. Научно-техническая революция и рабочий класс. // Вопросы философии. 1970, № 10. } . Аналитики утверждали, что если конвейерное производство предполагает роботоподобных людей, от которых требуется бездумное исполнительство и пассивное следование машинной ритмике, то автоматизированное производство требует информированного и инициативного работника, выступающего уже не придатком машины, а интеллектуально и психологически активным "диспетчером" производственного процесса. Законотворческая роль переходит от машины к человеческому агенту, а максимальная экономическая эффективность — к инвестициям в "человеческий капитал".

Несмотря на эту частичную реабилитацию человека и духовной культуры, приходится признать, что и в контексте постконвейерного или даже так называемого "постиндустриального" видения нормативная или законотворческая функция осталась за "постчеловеческим" миром техники и экономики. Это они диктовали человеку и культуре, какими им надлежит быть и что именно им позволено или не позволено. Иными словами, западный модерн мыслит процесс гуманизации лишь в контексте внечеловеческой рациональности, критерии которой ищутся вне морали и культуры в техно-экономических системах.

Проблема, сегодня вплотную вставшая перед человечеством, заключается в том, как перевернуть эту перспективу, преодолеть то роковое извращение модерна, когда человек выступает в роли подчиненного, лишенного самоценности объекта, а техно-экономические системы — в роли законотворческого субъекта. Чтобы пробиться к решению данной проблемы, надо отдать себе отчет в том, чем соблазнили человечество искусители модерна, во имя чего большая часть наших современников решились пожертвовать человеческим первородством. Ответ напрашивается сам собой: они соблазнили его "светлым будущим". Вся более или менее искусная аргументация всякого рода "авангардов" и наставников "прогрессивного человечества" основана на софизмах игры с нулевой суммой. Дело представляется таким образом, будто путь в будущее может быть оплачен решительным отказом от традиционализма, к которому причисляются все новые и новые стороны культурного наследия. Сегодня эта культурная экспроприация достигла таких масштабов, что мы, того и гляди, окажемся в пучине открытого варварства, не обремененного какой бы то ни было культурной памятью. Конфликт между культурой-памятью и культурой-проектом достиг сегодня такого накала, что модернизаторы новейшей формации выглядят откровенными, беззастенчивыми культурофобами. Путь, прочерченный мировой "горизонталью вестернизации", оказался путем непрерывных культурных и моральных потерь.

Следовательно, по собственно духовным критериям наш век убедительно демонстрирует правоту традиционной исторической метафизики, открывшей в истории не закономерности восхождения, а закономерности нисхождения — от золотого века к серебряному, медному и железному. Гесиод, Платон и Овидий, изобразившие эти вехи трагической исторической энтропии, ошибались только в одном: они называли "железными", т.е. вконец испорченными и духовно прохудившимися свои эпохи, которые мы, вкусившие горчайших плодов XX в., пожалуй, склонны считать золотыми.

5.5. Общее информационное накопление как континентальный принцип

Решающий историософский вопрос современности состоит в том, возможна ли такая реконструкция классического культурного наследия, которая позволила бы ему пройти цензуру утилитарно-прагматической современности и без потерь перейти с нами в новое будущее. Тысячелетние культурные эпохи, делавшие акцент не на сиюминутно полезном, а на вечном и непреходящем, могут быть оценены нами как время великого культурного накопления — в том смысле, в каком экономисты говорят об экономическом накоплении.

Накопление означает, что мы производим больше того, что нам требуется для сегодняшнего потребления и что излишек мы пускаем в дело — инвестируем в будущие предприятия. Почему же люди, прошедшие экономическую выучку и знающие, какую роль играет накопление, сегодня так осуждают накопление культурное — "избыточность" культурной классики, дающей больше того, что затребовано современной прагматикой? Может быть то, что эта прагматика называется "пережитком", относится как раз к духовному накоплению — к тому, что наши прозревшие потомки признают самым ценным и научатся лучше использовать, чем мы.

Наши драмы и грехопадения, противоречия нашей эпохи связаны не с устремленностью в будущее и даже не с модерном как таковым, а с тем, что машина модерна, классифицирующая и отбирающая наше культурное наследие, оказалась неудачно сконструированной, не способной организовать процесс накопления действительно рационально — отбирать и сохранять на будущее действительно самое ценное и долговременное. Может быть, все дело в том, что эта машина модерна была сконструирована не на Континенте, а нетерпеливыми "пиратами Атлантики", не умеющими ждать и считающими пригодным лишь то, что немедленно идет в дело и сулит скорую отдачу?

Если это так, то континентальная культурная революция, в которой нуждается все человечество, должна состоять в том, чтобы сконструировать принципиально иную "машину времени", в которой великое культурное наследие не бракуется, а используется. Учитывая назревший социальный заказ нашей эпохи, можно сказать, что эта революция одновременно должна явиться и культурной и моральной. Тот факт, что она пойдет по горизонтали Север — Юг и, таким образом, возьмет на себя труд реабилитации "нищих духом", неадаптированных изгоев и маргиналов модерна, как раз и указывает на ее моральные задачи. Такова уже природа морального сознания, что его пристрастия больше относятся к непреуспевающим, чем к преуспевающим, больше к изгоям и отверженным, чем к господам мира сего.

Если человечество не хочет, чтобы большинство "третьего мира" превратилось в отверженных и вконец озлобленных варваров, которые предъявят свой счет к ограбившей и унизившей их цивилизации, ему предстоит в первую очередь мобилизовать высоко чуткое моральное сознание, способное сбить волну поднимающегося социал-дарвинизма. Если моральный арсенал богатых цивилизаций Севера будет вконец опустошен новейшими социал-дарвинистами, адептами безжалостного рыночного отбора, то человечеству непременно придется столкнуться с непредсказуемой реакцией отчаявшегося Юга. Только мобилизованное моральное сознание способно спасти цивилизацию от глобальной гражданской войны Севера и Юга. Моральному сознанию предстоит выполнить роль вселенского интегратора человечества, которому грозит распад на две непримиримых расы — рабов и господ.

Но наряду с этой задачей восстановления распадающегося мирового пространства, встает задача восстановления распадающегося исторического времени. С этой задачей и связаны те вопросы общего культурного накопления, о которых говорилось выше. И если моральные откровения грядущей эпохи раскрываются нам посредством понятия мировой геостратегической вертикали, объединяющей Север и Юг (и персонально цивилизации России и Индии), то задачи совершенствования модернистской машины времени — коррекции ее отношения к культуре и к культурному наследию в значительной степени раскрываются посредством экспликации смыслов, заключенных в геополитических понятиях: Континент, хартленд (центральная земля), географическая ось истории.