Темная роза - Синтия Хэррод-Иглз

Летнюю атаку парламента на церковь, которую Пол, как и большинство людей, счел давно назревшей и благотворной реформой, Эмиас воспринял как ужасное кощунство, предвещающее неслыханные бедствия вследствие Божией кары и грозящее каждому согласившемуся с ней вечным проклятием. Он непрерывно бранил Кромвеля, парламент, Совет и короля и в самых непристойных выражениях отзывался о королевском разводе. Пол делал все для того, чтобы сгладить впечатление от его выпадов, но Эмиас из-за его вмешательства только начинал громче кричать, и Пол жил в вечном страхе, что его обвинят в сообщничестве с Эмиасом. Хорошо бы он только выступал против нападок на священников, но ставить под сомнение приоритет власти короля и перейти на сторону осуждавших развод значило почти наверняка оказаться под угрозой ареста за измену.

Более того, хотя Пол с материнским молоком впитал презрение к дому Тюдоров, он не был сторонником правления королевы и полагал, что королеве Екатерине давно следовало отречься и удалиться в монастырь. Он был другом Болейнов и Норфолков, и его собственная племянница могла пострадать из-за того, что ее родственники выступили против развода. Так что он то и дело ругался с Эмиасом, что только добавляло неудобств в жизни в этом холодном доме.

Единственной отрадой Пола были дети – они недолюбливали отца, хотя и относились к нему с должным почтением. Так как только их дед проявлял к ним внимание и любил их, то и они выказывали ему предпочтение, смешанное с искренним уважением. Он наблюдал за тем, как они учили уроки, прислушивался к их болтовне, играл с ними в часы отдыха, следил, как они натаскивают соколов, рассказывал им разные истории, когда они, полусонные, укладывались вместе с щенками на пол у камина вечером. Дети всегда просили его рассказать о Робин Гуде, маленьком Джоне и гиганте Джеке.

Пол учил Роберта ездить верхом и драться на турнире, готовя его к тому дню, когда ему придется на настоящем турнире в честь какого-нибудь праздника защищать честь черного льва на своем шлеме. Он поправлял хватку лука у Эдуарда и его стиль борьбы, когда тот схватывался с пажом старших мальчиков, Барнаби. Он учил молодого Пола играть на лютне и арфе и совершенствовать песенки, сочиненные им самим. Для Элеоноры он мало мог что сделать, только разве держать ее на колене, пока рассказывал очередную историю, и исправлять ее французское произношение. Она не отличалась большим умом или талантами, зато была доброй и, кроме того, единственной женщиной, оставшейся в семье в Морлэнде, так что она одна могла оказать на них благотворное женское влияние.

Пол любил детей, ему нравилась компания Джеймса, и у него было много работы по восстановлению поместья, но ночами, когда он пытался уснуть и ему мешала боль в искалеченной руке, а чаще – пустота в собственной душе, его мысли обращались к Нанетте. Если бы она вернулась домой, тьма рассеялась бы и горечь покинула его. Она такая легкая, такая теплая, такая добрая. Он молился за нее Святой Деве, и ему никогда не приходила в голову мысль о неуместной иронии этой просьбы. В глубине же сознания он молился безымянной матери-земле, каждой весной производившей на свет нежные зеленые ростки. Нанетта сказала, что может вернуться, когда станет не нужна госпоже, – и тогда все снова зацветет, зазеленеет и возродится. В этом он видел свое утешение, не менее важное, чем сама месса, – она сказала, что может вернуться.

Пробиваясь сквозь шелк палатки, свет отбрасывал странные тени от перемещающихся внутри людей со свечами и факелами, и тонкая ткань не заглушала какофонии голосов и музыки. Два мальчика ожидали музыкального сигнала, чтобы откинуть полы входа палатки. На их голубых ливреях были вышиты белые французские лилии, и мальчики нервно поглядывали на восьмерых дам в масках, которые ожидали сигнала для входа.

Дамы тоже нервничали, но если они и дрожали, то скорее из-за того, что в Кале в октябре довольно холодно, а их сшитые специально для представления алые атласные платья, поверх парчовых рубашек, золотые маски и легкие головные уборы, украшенные жемчугом, служили слабой защитой от осенней прохлады. Волосы дам не были убраны и свободно струились по спине, вызывая, как это и было рассчитано, волнение у мужчин. В палатке собралось большое общество, возглавляемое двумя королями – Франции и Англии, для которых эти дамы должны были танцевать.

Нанетта стояла второй в этом ряду. Впереди была Анна, маркиза Пембрукская, которой предстояло вскоре стать королевой Англии, а рядом – Мэри Ховард, дочь герцога Норфолка, невеста внебрачного сына короля, герцога Ричмонда. Нанетта получила это почетное место за свою красоту – леди Анна избрала семь самых красивых фрейлин, независимо от их статуса, так как королю Франции он безразличен, король будет оценивать танцовщиц по их внешности. Он, однако, не согласился принять маркизу как королеву, поэтому и был устроен этот маскарад.

Нанетта слегка дрожала от влажного морского бриза, обдувающего ее обнаженные плечи и грудь, и нетерпеливо поглядывала на пажей. Внезапно она вспомнила своих давно умерших маленьких братьев – Джеки и Дикона. Наверно, эти пажи были не старше Джеки и Дикона, когда их унесла чума. И отец – как бы он был горд, если бы смог увидеть ее сейчас! Нанетта не сомневалась, будь он жив, он сумел бы попасть на эту королевскую встречу. Впрочем, будь он жив, ее бы здесь не было – она давно была бы замужем и сидела дома с детьми.

Внезапно шум внутри смолк, и все они испуганно вздрогнули от торжественного пения труб и подпрыгнули, как испуганные мыши, когда мальчики откинули ткань, закрывавшую вход, и оттуда, подобно водопаду, хлынул золотистый свет. Подняв голову, маркиза твердым шагом двинулась вперед, а за ней, парами, ее фрейлины. В палатке было жарко, ее наполняли запахи пищи и горящего жира от факелов. Прямо перед ними находилось возвышение, на котором под шелковыми пологами стояли два огромных кресла, где и восседали помазанники. Пространство перед возвышением оставалось пустым, а по сторонам образовавшегося квадрата столпилась свита королей – только мужчины, высшая аристократия двух стран.

Их выход был хорошо отрепетирован, и они знали, что нужно делать. Дамы прошли к возвышению, низко присели в реверансе, а затем выстроились в исходное положение для начала танца. Ожидая, когда зазвучит музыка, Нанетта успела из-под маски спокойно рассмотреть обоих королей. Вот хорошо знакомая, величественная фигура Генриха в блестящем костюме, облокотившегося на подлокотник и довольно улыбающегося. Французский король был столь же высок, как Генрих, но очень худ, темнокож и некрасив. Тонкая черная линия усов только подчеркивала чрезмерную величину его носа, кожу испещряли угри и оспины, а рот казался длинным неподвижным шрамом над мощным подбородком с куцей бородкой. Его улыбка была скорее цинична, и он казался очень опасным. Каким бы прекрасным и великолепным ни был их король, подумала Нанетта, он все же выглядел рядом с французом как ребенок рядом со взрослым или простой ученик рядом с изощренным мастером.