Физиология брака - Оноре Бальзак

— Живу! — подхватил тот. — Я живу с ней от силы десять дней в году. У этих проклятых баб вечно то мигрень, то еще черт знает что!

Мигрень играет во Франции роль сандалий, которые в Испании священник оставляет перед дверью комнаты, где он исповедует кающуюся грешницу.

Если ваша супруга ожидает с вашей стороны неких враждебных вылазок и хочет сделаться неприкосновенной, словно Хартия, она разыгрывает небольшой концерт с вариациями на тему мигрени. Со всевозможными предосторожностями она укладывается в постель. Ее тихие стоны разрывают сердце супруга. С превеликим изяществом и ловкостью страдалица придает своим жестам такую томность, словно у нее вовсе нет костей. Какой изверг дерзнет заговорить о своих желаниях, обличающих самое доброе здравие, с женщиной, мучимой недугом? Простая учтивость заставляет его молчать. Так женщина приходит к выводу, что всемогущая мигрень позволит ей в любой момент вывесить над супружеским ложем табличку, подобную той, которая перед самым началом представления ошеломляет любителей театра, явившихся в «Комеди-Франсез», известием, что «Спектакль отменяется из-за внезапной болезни мадемуазель Марс».

О мигрень, покровительница влюбленных, брачная подать, щит, отражающий пылкие притязания законных супругов! О могущественная мигрень! Неужели правда, что любовники до сих пор не воспели, не обожествили, не прославили тебя? О чудесница-мигрень! О мигрень-обманщица! Да будет благословен тот ум, что изобрел тебя! Позор тому врачу, что найдет от тебя лекарство! Да, ты единственный недуг, которому женщины радуются, — без сомнения, из признательности за те услуги, какие ты им оказываешь! О мигрень-обманщица! О чудесница-мигрень!

§ 2. О неврозах

Есть на свете сила, более могущественная, чем мигрень, и, к чести Франции, мы должны признать, что сила эта — одно из недавних изобретений парижского ума. Как все ценнейшие открытия в области наук и искусств, сделано оно гением, чье имя осталось неизвестным. Наверняка можно утверждать лишь одно: ипохондрия появилась во Франции не раньше середины прошлого столетия. В то самое время, когда Папен[337] пытался найти воде, обращенной в пар, применение в механике, некая славная француженка, имени которой мы, к несчастью, не знаем, научила свой пол искусству обращать в пар собственные флюиды. Флюиды, испаряющиеся в виде ипохондрии[338], оказывали столь чудесное воздействие, что навели человечество на мысль о существовании нервов; так, перебирая одну за другой сердечные струны, ученые в конце концов создали неврологию. Эта восхитительная наука уже привела Филипса[339] и изобретательных физиологов к открытию нервного флюида и способов его циркуляции; быть может, в самое ближайшее время они выяснят, как и где он зарождается, как испаряется. Таким образом, благодаря ужимкам нескольких притворщиц мы в один прекрасный день проникнем в тайну неведомой силы, которую мы уже не раз упоминали на страницах этой книги, — в тайну воли. Однако не будем отнимать хлеб у философов-медиков. Рассмотрим нервы и ипохондрию лишь в их отношении к браку. Наша «Физиология» искренне презирает медицинские классификации, поэтому мы подразделяем неврозы (термин из области патологии, подразумевающий все заболевания нервной системы) на два типа в соответствии с тем, какую пользу извлекают из них замужние женщины.

Иначе говоря, мы утверждаем, что существуют:

1. Неврозы классические.

2. Неврозы романтические.

Классические недуги[340] отличаются живостью и воинственностью. Пораженные ими страдалицы неистовы, как Пифии[341], яростны, как Менады[342], неукротимы, как вакханки; они — сама античность.

Романтические недуги[340] нежны и жалобны, словно баллады, распеваемые в туманной Шотландии. Они бледны, как юные девы, которых свели в гроб танцы или любовь. Они в высшей степени элегичны, они — сама северная меланхолия.

Черноволосая розовощекая женщина с пронзительным взглядом и сильными руками, которая неистовствует, сотрясаемая конвульсиями, — воплощение классических неврозов, тогда как юная белокожая блондинка олицетворяет неврозы романтические. Вотчина первой — нервы, удел второй — ипохондрия. Частенько муж, вернувшись домой, застает жену в слезах. «Что с тобой, мой ангел?» — «Со мной? Ничего». — «Но ты плачешь?» — «Я плачу сама не знаю отчего. Мне так грустно!.. Такие облака, как сегодня, всегда предвещают какое-нибудь несчастье... Мне кажется, я скоро умру...» Тут она принимается шепотом толковать вам о своем покойном батюшке, о своем покойном дядюшке, о своем покойном кузене. Она призывает все эти жалкие тени, она ощущает в своем организме ростки всех тех недугов, что свели их в могилу, она сносит все терзавшие их боли, сердце ее готово выскочить из груди, а селезенка вот-вот лопнет... Вы самодовольно думаете: «Я знаю, в чем тут дело!» и пытаетесь ее утешить, но перед вами женщина, зевающая во весь рот, жалующаяся на боль в груди, то и дело заливающаяся слезами и умоляющая вас оставить ее, дабы она могла без помех предаваться меланхолическим воспоминаниям. Она поверяет вам свою последнюю волю, описывает свои похороны, могилу, над которой склоняет зеленый султан плакучая ива... Собравшись пропеть радостную эпиталаму, вы обнаруживаете перед глазами мрачную эпитафию. Вы робко пытаетесь утешить не что иное, как Иксионово облако[343].

Встречаются женщины добропорядочные, которые прибегают к подобным средствам лишь ради того, чтобы выманить у чувствительных супругов кашемировые шали, брильянтовые серьги, деньги на уплату долгов или на абонирование ложи в Итальянской опере, однако чаще всего ипохондрия исполняет роль оружия, решающего исход гражданской войны.

Боли в позвоночнике и стеснение в груди принуждают женщину искать развлечений; томно и вяло одевшись, она выезжает исключительно потому, что подруге, матери или сестре захотелось, чтобы больная восстала с вечного дивана, на котором она с утра до вечера предается сочинению элегий. Она на две недели отправляется в деревню исключительно оттого, что поездку прописал ей доктор. Короче, она ездит куда хочет и делает что хочет. Разве сыщется где-нибудь жестокосердый муж, способный воспротивиться желаниям больной женщины, изнемогающей от невыносимых мучений, — ибо в ходе долгих дискуссий было установлено, что нервы причиняют ужасные страдания.

Но самую важную роль ипохондрия играет в постели. Если у женщины нет мигрени, ее непременно одолевает ипохондрия, если же у нее нет ни ипохондрии, ни мигрени, на помощь приходит спасительный Венерин пояс[344] — вещь, как известно, мифическая.

Среди женщин, которым оружием в войне против мужа служит ипохондрия, встречаются создания особенно белокурые, особенно деликатные, особенно чувствительные, чья стихия — слезы. Плачут они восхитительно. Они разражаются рыданиями, когда пожелают, и рыдают как пожелают и сколько пожелают. Их оборонительная система — возвышенное смирение, и благодаря ей они одерживают блистательные победы, оставаясь притом в добром здравии.

Разъяренный муж настаивает на своем? Они смотрят на него покорными очами, склоняют голову и умолкают. Сия пантомима, как правило, обескураживает мужа. В брачных битвах мужчина всегда предпочитает, чтобы женщина защищалась вслух; тогда он придет в ярость, будет метать громы и молнии; меж тем со смиренницами так не поступишь... их молчание тревожит, вселяет в душу какое-то раскаяние — так убийца, обнаружив, что жертва не оказывает сопротивления, пугается вдвое больше. Он предпочел бы убивать, обороняясь. Вы снова идете к жене. Завидев вас, бедняжка утирает слезы и прячет носовой платок так, чтобы вы поняли: она плакала. Вас это трогает. Вы молите вашу Каролину сказать хоть словечко, вы уже так расчувствовались, что готовы все забыть; тогда она начинает мешать слова со слезами, а слезы со словами; она трещит, как сорока, она оглушает вас слезами и сбивчивыми, путаными речами: вы тонете, вы идете ко дну.

Француженки, и в особенности парижанки, в совершенстве владеют искусством разыгрывать подобные сцены, к которым их предрасполагает все: пол, телосложение, наряды, манера говорить. Сколько раз при виде мужей, спешащих либо разорвать тонкий шелк шнуровки, либо воткнуть гребень в косы, постоянно грозящие рассыпаться по плечам тысячью золотистых завитков, эти пленительные комедиантки мгновенно преображались: слезы на их глазах высыхали, а на устах возникала лукавая улыбка?..

Как, однако, далеко этим современным уловкам до античного гения, до сильных нервических припадков, до брачной пиррической пляски[345]!

О! Сколь многое сулят любовнику конвульсивная живость движений, пламень взоров, мощь тела, хранящего изящество даже в бесчинствах! Подверженная этому недугу женщина бушует, как вихрь, вспыхивает, как огонь, стелется, как волна по белой гальке, она изнемогает от избытка страсти, она пророчествует, она провидит будущее, прежде же всего она видит настоящее, и сражает своего супруга, и наводит на него ужас.