Бриллиантовый маятник - Алексей Ракитин

Однако, Карабчевский эти противоречия не упустил. Выйдя для перекрёстного допроса на свободную площадку перед скамьёй подсудимых, он процитировал доктору его же выводы о причине смерти Сарры Беккер годичной давности и взял долгую паузу, давая тому возможность вникнуть в смысл услышанного. Затем просто спросил:

— Что же произошло за этот год такого, что изменило Ваши выводы, доктор?

Горский был сбит с толку, вопрос застал его врасплох. Шумилов хорошо видел, как забегали глаза растерявшегося врача; ему надо было как — то выкручиваться, причем срочно.

— Видите ли, здесь налицо субъективность восприятия, вступающая в нетождественное перекрещивание с объективностью изложения…

— Что — что? — с убийственным сарказмом переспросил Карабчевский.

Это был настоящий театр, где разворачивавшееся действие ничуть не уступало шекспировским коллизиям.

— Иными словами, по сути, речь идет примерно об одном и том же, — взял себя в руки Горский, — но выраженном несколько в иной, усложненной и модифицированной форме, — стал он лепетать. — Оба воздействия — и рана на голове, и удушение — были равнозначно смертельны, весь вопрос только во времени, которое повлекло бы наступление смерти… — кое — как, очень коряво выкрутился судебный медик.

То есть теперь он уже противоречил тому, что утверждал 10 минут назад… Всё это, разумеется, производило самое тягостное впечатление на присутствовавших.

Карабчевский, однако, этим не ограничился. Он предъявил суду записку, подписанную помощником окружного прокурора Саксом, в которой доктору Горскому указывалось на то, что он, дескать, при подготовке заключения о смерти Сарры Беккер пропустили частицу «не» перед словосочетанием «исключается попытка к изнасилованию». Записка была приобщена к делу как вещественное доказательство. В то время, как записку рассматривали присяжные, обвинитель Дыновский сидел потупившись, опустив взгляд куда — то под стол; выглядел он чернее тучи.

Карабчевский между тем, продолжал методично давить:

— По сути дела Вам, господин Горский, было предложено изменить ваши выводы на прямо противоположные. Как Вы восприняли такое предложение помощника прокурора? Как попытку оказать давление?

По залу пробежал ропот. Бедный доктор промокнул лицо платком, выпил воды, потом, собравшись с мыслями ответил:

— Я воспринял эту служебную записку как рядовой рабочий момент. Я не усмотрел в ней никакого давления, это просто уточнение моих выводов со стороны прокуратуры. И, как видите, мои выводы касательно отсутствия попытки к изнасилованию убитой Сарры Беккер нисколько не изменились.

На него было тяжело смотреть, доктор Горский имел весьма жалкий вид. В эту минуту он, должно быть, чувствовал себя самым несчастным человеком на свете: он добросовестно попытался подыграть официальной линии, но сделал это половинчато, неловко и неубедительно, вызвав гнев как оппонентов, так и собственных руководителей. Что же в такой ситуации может быть хуже?

Безусловно, важным моментом суда, своего рода вторым его апогеем (если первым считать выступление профессора Сорокина) явилось оглашение результатов психиатрического наблюдения за Семёновой и заслушивание экспертов — психиатров. Они представляли науку во многом ещё малоизвестную широкой публике, молодую, находившуюся в стадии активного формирования. В России уже были известны труды Ломброзо, одного из отцов криминальной психиатрии; отечественная школа психопатологии стояла на передовых научных позициях; Санкт — Петербург имел, пожалуй, лучшую в мире систему наблюдения и лечения психиатрических больных (может показаться невероятным, но факт: после 1917 г. в Петербурге не было открыто ни одного медицинского заведения этого профиля; все подобные учреждения, действующие ныне, были созданы в царское время!).

Для оценки общего психического состояния Семёновой и решения вопроса о её вменяемости в момент совершения убийства Сарры Беккер были приглашены в качестве экспертов профессор психиатрии Военно — Медицинской академии Леонтьев, профессора Петербургского Университета Балинский и Чечот. Все они продолжительное время наблюдали подсудимую в течение предварительного следствия, хотя и делали это разновременно.

Секретарём суда были оглашены данные предварительного следствия, согласно которым Семенова в 1879 г. провела в общей сложности 4 месяца в психиатрических отделениях 2–х петербургских больниц и тогда же была выписана по настояниию матери и под её ответственность «не вполне выздоровевшей». В дальнейшем она ещё раз попадала в психиатрическое отделение; случилось это после попытки самоубийства или имитации оного весной 1883 года. Врач Диатроптов сделал официальное заявление в полицию о том, что 29 мая 1883 г. его приглашали к Семеновой при её попытке покончить жизнь самоубийством посредством отравления крысином ядом. Резких признаков отравления он тогда не нашел, предположил имитацию самоубийства и заподозрил наличие у пациента психического отклонения. По его настоянию Семёнову доставили 30 мая 1883 г. в Рождественскую больницу, где она провела только 4 дня и, не закончив всех назначенных процедур, покинула больницу с явившимся за ней Безаком.

К немалому удивлению Шумилова все выступившие затем эксперты высказались практически в унисон. Они однозначно квалифицировали Семёнову как психопатку. Особенно жесткую характеристику обвиняемой дал профессор Чечот:

— Душевное состояние психопатизма не исключает для лица, одержимого таким состоянием, возможности совершения самого тяжкого преступления. Такой человек при известных условиях способен совершить всякое преступление без малейшего угрызения совести.

«То — то таким странным было поведение Семеновой в кассе Мироновича и даже ещё раньше, когда она рассказывала об убийстве, — подумал Алексей Иванович, услыхав эти слова психиатра. — Теперь — то понятно и её равнодушие, и каменное спокойствие. Она начинало волноваться только когда речь заходила о Безаке».

Профессор Балинский подробно рассмотрел отношения в паре Семенова — Безак. Он предложил адвокатам не аппелировать к любви, как мотиву действий Семёновой. Он напомнил о том обстоятельстве — кстати, не скрывавшемся обвиняемой — что она с ведома Безака несколько раз выходила на панель как проститутка.

— Какая же это любовь, когда она способна в то же время ради удовлетворения самых грязных, животных инстинктов отдаваться другим! — воскликнул профессор Балинский.

В конце перекрёстного допроса Балинского адвокат Семёновой С. П. Марголин задал эксперту вопрос:

— Профессор, но если Вы утверждаете, что поведение Семёновой определялось её болезненным психическим состоянием, то как следует поступать с таким больным?

Вопрос провоцировал ответ «лечить», а это означало бы для Семеновой шанс избежать каторги, но эта адвокатская уловка, не сработала. Профессор, видать, сам был мастер по части заковыристых вопросов, а потому ответил очень интересно:

— Свобода приносит такому больному безусловный вред. Поставьте психопата в какие угодно благоприятные условия, как материальные, так и нравственные, дайте ему полную свободу — и он вернется на прежний путь лжи, разврата и порока. Все действия психопата основаны вовсе не на непременном желании причинить вред, а на невозможности с его стороны поступить иначе.

Шумилов поймал себя на желании зааплодировать тому, насколько ладно профессор Балинский отбрил адвоката.

Вообще же все психиатры на процессе по делу Мироновича выступили в пику профессору Сорокину: никому из них и в голову не пришло утверждать, будто Семенова не могла быть убийцей Сарры Беккер.

Уже ближе к окончанию суда два дня — 2 и 3 декабря — были посвящены исследованию обстоятельств совершения Семёновой и Безаком различных мелких хищений до момента гибели Сарры Беккер. Рассматривавшиеся деяния, независимо от их юридической и нравственной оценки, не имели с гибелью 13–летней девочки ни малейшей связи и к Мироновичу никак не относились. Обвинитель с самым серьёзным лицом обсуждал хищения Семёновой серёжек стоимостью 3 рубля 50 копеек, а также некоторые другие преступные эпизоды, казавшиеся на процессе по убийству ребёнка прямо — таки смехотворными. Ничтожность инкриминируемых деяний была всем очевидна; именно поэтому, кстати, Семёнову после задержаний её полицией всегда отпускали. Никому в голову не могло прийти, что подобные хищения — да какие там хищения, так, мелочёвка! — станут объектом самого пристального рассмотрения в суде. Да ещё в каком! Однако ж, стали…

«Театр абсурда какой — то», — мысленно досадовал Шумилов, наблюдая за ходом процесса в эти дни, — «Дыновский совершенно некритично воспринимает самое себя! Как можно на процесс по убийству ребёнка — серьёзнейший, сложнейших, спорный процесс! — вытаскивать этакую лабуду?! Или, возможно, обвинение нарочно «забалтывает» тему; отвлекает присяжных от не вполне успешных обвинений против основного фигуранта? Карабчевский был тысячу раз прав, утверждая, что нельзя столь разнородных обвиняемых и столь разнородные обвинения сводить в один процесс. Вот уж воистину, в огороде бузина, а Киеве….»