Москва про Романовых. К 400-летию царской династии Романовых - Александр Васькин

Известия о талантливом инженере дошли и до России, и в 1808 году Александр I пригласил Бетанкура на службу с зачислением в армию в чине генерал-майора. В 1816 году Август Бетанкур возглавил «Комитет для приведения в лучшее устройство всех строений и гидравлических работ в Санкт-Петербурге и прикосновенных к оному местах». Этот комитет руководил всеми крупными архитектурно-строительными работами тогдашней российской столицы. Здесь служили крупнейшие зодчие того времени К.И. Росси и В.П. Стасов. Работа под руководством Бетанкура оказала большое влияние на начинающего свой профессиональный путь Константина Тона. Бетанкур помог ему освоить принципы архитектурной организации городских пространств, что сказалось впоследствии на необыкновенной точности, с которой Тон вписывал свои постройки в городскую среду.

Когда знакомишься с результатами кипучей деятельности Бетанкура, удивляешься широте его интересов. Наверное, России он принес больше пользы, чем Испании. Вот лишь небольшой список добрых дел Бетанкура: переоборудование Тульского оружейного завода с установкой там паровых машин, созданных по его же проекту; постройка в Казани новой литейной для пушек; углубление порта в Кронштадте и сооружение канала между Ижорским заводом и Петербургом с применением изобретенной им же в 1810 году паровой землечерпательной машины; проектирование и сооружение здания Экспедиции заготовления государственных бумаг в Петербурге (ныне Гознак); строительство Гостиного двора в Нижнем Новгороде…

В 1819 году Александр I поручает Бетанкуру руководить строительством российских дорог – он назначается главным директором путей сообщения России (министром путей сообщения на современный лад). Вскоре появился и первый значительный результат: к 1822 году в России построена первая большая шоссейная дорога Петербург – Новгород – Москва. Но и этого Бетанкуру оказалось мало, он обратил свое внимание на судоходные пути России, добившись и здесь больших успехов.

Вернемся, однако, к главному, как у нас многие считают, творению Бетанкура – Манежу. Возводилось это здание под руководством не самого автора проекта, а инженера Льва Львовича Карбонье (1770–1836). При строительстве Манежа были применены уникальные не только для архитектуры того времени, но и для современного зодчества методы создания огромного внутреннего пространства («79 сажен длины и 21 сажень ширины») на деревянных стропильных фермах из вековой лиственницы. Здание было перекрыто кровлей, которая поддерживалась полностью деревянной конструкцией. Огромные фасады Манежа словно прорезывались арочными окнами. Всеобщую архитектурную гармонию дополнял пояс строгих дорических колонн.

Открыли Манеж в присутствии Александра I менее чем через год после начала строительства, 30 ноября 1817 года, в пятилетнюю годовщину победы над Наполеоном, отмеченную парадом. Событие это и впрямь было выдающееся – посреди сгоревшей Москвы, можно сказать, на пепелище, выросло новое, красивое здание.

Дадим слово очевидцам открытия Манежа: «Внутренность здания представляет собой гигантскую залу, где свободно может маневрировать целый полк солдат, и над всем этим пространством прямой потолок не поддерживается ни одною колонною. Зала так велика, что огромные камины по стенам и окна, которые везде могли бы служить огромнейшими дверьми, кажутся только соразмерными в этом здании. Фундамент здания углублен на две сажени. Толщина стен 4,5 аршина»[179].

Среди тех, кто маневрировал в Манеже, были и солдаты Семеновского полка, батальон которого приходил сюда из Хамовнических казарм под командой полковника Леонтия Гурко. Однажды произошел в Манеже такой случай: «Когда полк пришел в манеж, людям, как водится, дали поправиться, затем учение началось, как всегда, ружейными приемами. Гурко заметил, что один солдат не скоро отвел руку от ружья, делая на караул, и приказал ему выйти пред батальоном, обнажить тесаки, спустить с провинившегося ремни от сумы и тесака.

Брат мой повысил шпагу, подошел к Гурко, сказал, что солдат, выведенный из фронта, числится в его роте, поведения беспримерного и никогда не был наказан. Гурко так потерялся, что стал объясняться с братом перед фронтом по-французски. И солдат не был наказан.

Когда ученье кончилось, солдатам дали отдохнуть, а офицеры собрались в кружок пред батальоном, тогда я взял и поцеловал руку брата, смутив его такой неожиданной с моей стороны выходкой»[180], – вспоминал поручик Матвей Муравьев-Апостол.

Оценили по достоинству Манеж и солдаты, целыми днями занимавшиеся муштрой не на открытом воздухе, под солнцем или дождем, а в отапливаемом помещении. Но не прошло и года, и то ли от бесконечных парадов, то ли по причине чересчур скорого строительства, две стропильные фермы дали слабину, короче говоря, треснули. Их довольно быстро заменили опять же под присмотром того же Карбонье.

Но уже через год в 1819 лопнули еще несколько ферм. Тогда наконец эту череду происшествий связали с недостаточной проработанностью проекта. Якобы кровля здания не предусматривала естественных отверстий для проветривания, а потому, раскаляясь на солнце, медная крыша, отдавала свое тепло стропилам, приходящим в негодность вследствие такой щедрости. Тогда и прорезали в кровле специальные окна, названные по имени сработавшего их мастера Слухова слуховыми. Такая вот занимательная московская легенда.

Официальная же история гласит: Бетанкур сам предложил переделать кровлю, что и было предпринято особой комиссией по обследованию конструкции кровли под руководством инженера-полковника Я. Де-Витте.

В 1823–1824 годах по проекту и под руководством военного инженера полковника Р.Р. Бауса и при участии инженера А.Я. Кашперова был произведен монтаж новой кровли, основание которой покоилось уже не на 30, а на 45 фермах.

В 1824 году за Манеж взялся известный русский зодчий, приверженец стиля ампир Осип Иванович Бове (1784–1834), который уже ранее участвовал в архитектурном оформлении здешних мест. Бове принадлежит главенствующая роль в создании облика послепожарной Москвы на основе утвержденного в 1817 году генерального плана, по которому уже весь город должен был стать своеобразным памятником Отечественной войне 1812 года.

Включенный Александром I в Комиссию о строении Москвы, Бове отвечал за восстановление центра города: Тверской, Арбатской, Пресненской, Новинской и Городской частей. А в 1814 году он стал главным архитектором «фасадической части», наблюдающим за проектами и их «производством в точности по прожектированным линиям, а также выдаваемым планам и фасадам»[181].