Замысел - Владимир Войнович

На другой день я пошла и сделала аборт. Очень неудачный. После которого я уже никогда не могла иметь детей. А он, узнав об аборте, меня бросил и ушел к той самой машинистке, из-за которой все началось.

Чем можем, тем поможем

Чем ближе были немцы, тем больше по городу ходило разных слухов о поимке шпионов, лазутчиков и диверсантов. Кто-то пытался взорвать доменную печь. Какой-то враг через печную трубу светил фонариком, подавая немецким самолетам сигналы, куда именно надо бросать бомбы. Но светил видимо, плохо, потому что бомбы падали каждый pas не туда и за все время даже в такую большую цель, как плотина ДнепроГЭС, не попали ни разу.

Тем не менее налеты происходили каждую ночь., в одно и то же время. Сначала мы ложились спать, как обычно, но потом увидели, что бесполезно. Только начинаешь засыпать, как завыли, заголосили сирены и надо собираться, тащить узлы и – в подвал. А некоторые туда заранее перебирались – захватить уголок получше. А там уже все знакомые. Наша соседка по площадке, старушка по имени Горпина Ивановна, другая старуха, которую все зовут просто Андреевна, еще какие-то женщины помоложе, много детей, от грудных до подростков, и еще два инвалида: у одного правая нога деревянная, а у другого – левая. Фамилии инвалидов: Тимошенко и Чушкин. Говорят, что Тимошенко – дядя знаменитого маршала Тимошенко, а чей дядя Чушкин, я не знаю. Знаю только, что они очень дружат между собой и часто гуляют вдоль дома. Идут сначала в одну сторону, потом поворачивают и ковыляют в другую. И когда они идут в одну сторону, у них обе деревянных ноги снаружи, а когда повернут – обе деревяшки внутри. И в одну сторону – приникают плечом друг к другу, а в другую сторону – при каждом шаге друг от друга отталкиваются.

Сейчас Горпина Ивановна сидит на принесенной с собой табуретке, рядом с ней на каком-то ящике устроился Тимошенко. На другой ящик положил деревянную ногу, и она торчит как небольшая старинная пушка. Чушкин лежит на полу, подстелив под бок телогрейку, а под голову узел с пожитками. Горпина Ивановна, заплетая шестилетней внучке Дусе косичку, собрала вокруг себя слушателей:

– Чи вы не чули, шо зробылося на Верхний Хортици?

– Нет, не слышали, – отвечает кто-то.

– А то зробылося, шо ноччю сив на землю там отой нимецький литак, увесь у крестах и у этих, у головастиках.

– У чем?

– Ну у этих, у головастиках, яких воны на крыдлах малюють.

– А-а, вы имеете в виду свастику?

– Ото ж, – согласилась соседка. – А из литака выйшов, значит, ихний, як бы то сказаты, охвицер, сам такий гарный хлопец, блондин, але увесь у черном и тоже ж отая хвастика на рукави. И пишов по хатам записувати людэй до списку, хто бажае служиты у нимецькой армии. Ну, а там же ж, вы знаетэ, там же ж нимци живуть, колонисты, ну воны, зрозумило, уси тут же и позаписувалысь. А як же ж. Ну, и литак пиднявся у повитря и улетив. А другим ранком приезжае, значить, колонна наших трехтонок та «эмка». А из «эмки» на цей раз выходы кто? А отой же самый летчик. Но вже ж не в нимецькой форме, а в НКВД. И обратно по списку ж усих выкликають и в машины. И одвезлы их до Червоного яру и там усих розстрилялы.

– Ну и правильно сделали, – сказал Тимошенко.

– Как это так? – возражает Чушкин. – Как это отвезли и расстреляли? Без суда?

– А зачем суд? – говорит Тимошенко. – Законы военного времени.

– А хоть какое ни время, у нас без суда не расстреливают. Мы не фашисты.

Ему никто не возражает, кроме толстого грудного ребенка, который на руках у матери начинает вопить и дрыгать ногами.

Чушкин подождал и говорит:

– А я вот слышал совсем другое. Вчера возле коксохимического завода бомба упала, но не взорвалась.

– Ну, значит, оказалась бракованная, – решил Тимошенко.

– А вот и не бракованная, – торжествующе говорит Чушкин. – А как раз даже слишком нормальная. Когда саперы приехали, бомбу-то разобрали, а в ней заместо взрывчатки – песок. И записка «Чем может, тем поможет». Это вот и есть наглядное проявление солидарности немецкого пролетариата с нашим рабочим классом.

Эти мерзавцы

Я давно заметил, что на свете существуют какие-то люди, которые моей тете чем-то очень не нравятся, и одного из них она называет «калмык проклятый», другого «этот рябой», а все остальные из той же компании – «эти мерзавцы» и «эти негодяи», которые не дают людям жить. Эти мерзавцы хвастались, что войны никогда не будет, а если будет, то только на вражеской территории и исключительно малой кровью, д а и то не своей. Когда тетя Аня говорит об этих мерзавцах, дядя Костя делает страшные глаза и прижимает палец к губам, из чего можно заключить, что эти мерзавцы где-то совсем рядом и могут подслушать. Но тетя не унималась. Она сердилась на этих мерзавцев, что они прошляпили начало войны, дают возможность вражеским самолетам прилетать к нам, а тут еще новая беда: эти мерзавцы приказали всем, имеющим радиоприемники, сдать их на временное хранение до конца войны. Тетя Аня свой приемник очень любила.

– На время, говорят, на время. Мерзавцы! Они если отнимают что-то на время, то этого не получишь уже никогда.

Прибежала Горпина Ивановна:

– Наши тикают!

Мы с Витей побежали на улицу. Люди на тротуарах мрачно, но без укора провожали глазами длинную колонну военных грузовиков. Все машины без номеров, фары закрыты жестяными щитками, для света оставлены только узкие щелочки.

Красноармейцы ехали, как заключенные: сидя в несколько рядов и лицом назад. Лица тоже невеселые и смотрят в сторону. Кажется, им стыдно, что они отступают. Некоторые перебинтованы. Во многих ветровых стеклах пробоины от пуль.

– Видишь, – сказал мне Витя, – большинство дырок с левой стороны. Понимаешь, что это значит?

Я понимал. Дырка с левой стороны означала, что недавно этой машиной управлял другой человек.

Вернувшись, мы застали в доме переполох. Дядя Костя в углу комнаты уминал коленями и пытался стянуть веревкой узел из серого одеяла. Сева, стоя на табуретке, снимал с полки какие-то книги, бегло просматривал или совсем не просматривал и кидал на пол.

– Где вы шляетесь? – накинулась на нас тетя Аня. – Разве можно уходить надолго в такое ужасное время? Давайте собирайтесь!

– Куда? – спросил Витя.

– Ты разве не понимаешь куда? Ах, вы проклятые! – сказала она в сердцах, видимо, обращаясь все к тем же неведомым мне мерзавцам. – Вы же нам обещали: чужой земли ни пяди, но и своей вершка не отдадим. Обещали бить врага только на его территории. Вот она и будет его территория. – Успокоившись, сказала Вите: – Уезжаем мы, сынок. Бежим вдогонку за несокрушимой и победоносной нашей армией. Хотя едва ли догоним.