Не от мира сего - Александр Бруссуев

— Погоди, они обязательно привяжут к этому слову нечто постыдное, нечто отвратительное, нечто неестественное.

— Зачем? — удивился Илейко.

— Да затем, — печально улыбнулась хозяйка. — Чтобы отвратить всех вас от истины. Чтобы само понятие Птицы-счастья приобрело дурной оттенок и, в конце концов, укрепилось в сознании: счастья — нет. А раз его нет — нет и Надежды. Без надежды человек жить не может. Он ее будет искать, даже там и у тех, кто по сути своей занимается как раз обратным: убивает ее своей ложью.

Наступило молчание. Святогор, откинувшись на спинку своего персонального, сделанного из дуба, высокого кресла с улыбкой смотрел на супругу. Пленка, присев на краешек скамьи рядом с Илейко, рассматривала свои руки, будто пытаясь найти в них, изящных и ухоженных, какой-то изъян. Ливу в ногу под столом что-то ткнулось. Он осторожно, боясь совершить лишнее движение, отклонился и увидел обыкновенного мохнатого кота пестро-серой масти. Кот, обнаружив запах нового для себя человека, увлеченно бодал лбом, прижав уши, его ногу. Илейко, сразу же улучив момент, наступил другой ногой животному на хвост.

— А! — закричал кот, выдернул из-под давившей пятки свой хвост и, едва не перевернув скамью, убежал к двери. Там он сел, злобно огляделся по сторонам и начал вылизываться.

Пленка вздрогнула от неожиданности, поймала взгляд мужа и, не выдержав его, рассмеялась.

Илейко в мыслях обозвал себя нехорошим человеком и приготовился извиняться за обиженную животинку.

Но на поведение кота никто не обратил внимания, да и сам он, вызывающе задрав хвост, важно ушел куда-то вон.

— Переведи, — дождавшись, когда супруга отсмеется, сказал Святогор.

— Ну, а что тут переводить, — ответила Пленка. — Надежду человек дает себе сам. Если за него это делает кто-то другой — то это обман. Когда-то герцог Готфрил Бульонский, граф Раймон Тулузский да герцог Боэмунд Тарентский с сотоварищами поскакали в Палестину, всех муслимов погнали с Иерусалима, вернулись домой, овеянные успехом и отягощенные богатством. Они никому ничего не обещали, они надеялись на себя. И все получилось самым лучшим образом. Позднее, кто бы ни брался за эти самые Крестовые походы, наобещав с три короба, вел за собой окрыленный чужими надеждами народ — и получал болезни, лишения и смерть. Предводители сулили пустыми словами все блага, подчиненные в эти слова верили. Те врали, эти охотно поддавались вранью. Да что там далеко ходить: возьмем викингов и слэйвинов. Первые кричали: "Мы пойдем, мы поборем". Вторые говорили: "Я вас поведу, я вас научу, я вам обещаю". Викинги — получалось у них, или нет — помирали довольные и счастливые: была у них надежда, да сорвалась, эх, какая досада. Совращенный же князьями народ ждал, ждал, надеясь на чужие слова, да и помирал в крайней нужде, отчаявшись. Не на себя они надеялись, а на чужую ложь. И этим обязательно воспользуются.

— Кто? — спросил Илейко.

— Как — кто? — удивился Святогор. — Самозванец, конечно же. Он рвется в этот мир, он его хочет взять. И ему в этом помогают люди. Нечисть разная — тоже Враг, но это свой враг, изначальный человеческий. Она же, нечисть, как и все в этом мире — Божье творение. Стало быть, без борьбы с нею никак не получится настоящий Человек. Не тот, что когда-то сидел в Эдемском саду и плевал на всякие яблоки. А тот, что будет достоин туда вернуться.

"Вот ведь, как завернули!" — подумал Илейко. — "Не разделяют метелиляйненов и людей. Да и ладно. Они — великаны. Люди — не совсем. Но про самозванца Святогор правильно говорит. Ложь разрастается везде, куда бы ни взглянуть. Ложь способствует омертвению души. И это для самозванца, как пригласительный билет". Вслух же он произнес:

— Ты, Ленка, очень правильно заметила про этого герцога. Как его там — с куриной фамилией? Во — Бульонский! Был у меня тоже герцог знакомый. Стефан — замечательный человек. Где он теперь?

— Все, мальчики! — сказала Пленка. — Гость с дороги. Пусть отоспится. Завтра будете решать свои дела.

Илейко с удовольствием выбрался из-за стола: поспевая за хозяином, пришлось много съесть, еще больше — выпить. Хотел пристроить Заразу, но ее уже Святогор, подняв, как кошку, за живот, отнес в стойло, где с независимым видом пережевывала свою жвачку прирученная Пленкой корова.

В отдельной светелке, где самой важной частью интерьера была кровать, Илейко почему-то почувствовал себя, будто в детстве. В комнате пахло смолой и деревом, а еще — чистотой, словно никакой пыли и в помине не существовало. За маленьким слюдяным окошком угасал летний день, ветер стих, словно тоже уйдя на покой до утра. В углу резались в догонялки невидимые мыши. Знать не напрасно наступил он тому коту на хвост — совсем мышей, подлец, не ловит. Лив, мельком посочувствовав себе, что не сходил сегодня в баню — должна же быть она у метелиляйнена — улегся под мягкое одеяло из шкуры оленя. Только сейчас он догадался, отчего же так мнится детство: все вокруг было большим, а он, стало быть, маленьким.

Казалось, еще немного — и отец зайдет поговорить на ночь, а потом мама расскажет сказку. Илейко внезапно вздрогнул и резко сел на кровати. Он сначала пошевелил пальцами на ногах, потом поочередно согнул ноги в коленях, даже пощупал их руками — нет, это, слава Богу, не детство. Это гораздо серьезнее.

Лив проспал крепким сном весь следующий день и последующую ночь. Его никто не будил, а самому проснуться было невозможно. Привычные шумы леса заглушали толстые стены дома, а редкое чувство безопасности приказывало организму насыщаться покоем, насколько это возможно. Только под утро перед пробуждением ему приснился сон, в котором он летал. Это было прекрасно: парить в ослепительно синем небе и не бояться упасть на раскинувшийся далеко внизу лес, ламбушки, блестящие, как серебряные артиги, речки, толстые, как нити. Ничто не могло помешать свободному полету, разве несколько беспокоила появившаяся почти под ним тень. Он вглядывался в нее и понимал, что она принадлежит не ему. У него нет таких крыльев, такой шеи и таких голов. Поспешно обернувшись, Илейко увидел совсем близко от себя давешнее чудовище, Змея Горыныча. Тот кивнул ему всеми тремя головами и, вдруг, открыв все свои пасти, ринулся на сближение. Лив сразу же проснулся.

16. Постижение знаний и их применение

Святогор не задавал лишних вопросов. Илейке показалось, что его смиренная просьба, научить искусству выживания, была излишней: хозяин Сиверских гор будто заранее ждал прихода ливонского богатыря. Он охотно делился своими умениями и навыками, порой, как-то даже торопясь. Временами складывалось ощущение, что метелиляйнен боялся что-либо упустить, о чем-то важном забыть, и это было для него неприемлемо. Великан словно избавлялся от груза своих знаний.

С каждым успешно усвоенным уроком лицо Святогора светлело, словно ему становилось легче. Пленка тоже разделяла настроение мужа, но временами Илейко заставал их сидящих вдвоем у крыльца, держащихся за руки и не произносящих ни одного слова. Только дорожки слез на щеках женщины и две огромные слезы, застывшие в уголках глаз мужчины говорили о том, что они присели не просто отдохнуть после очередного дня. Лив мог только предположить, что таким вот образом, молча, они вспоминали былые годы и прошедшую жизнь. Он старался в это время исчезнуть и ничем не напоминать о своем существовании.

Сделать это можно было только на берегу озера. Но тишина и умиротворение возле воды почему-то требовала создать шум. Пусть небольшой, но доказывающий всем и вся, что он, Илейко Нурманин — жив, что он полон сил и, как ни странно, желаний. В такие моменты ливу хотелось поговорить, спеть дурным голосом пару-тройку песен или сплясать дикий танец повелителя стихий. Разве что перед рыбами — кругом ни единой живой души. Даже Зараза, продолжая отчаянно бояться Пленку, редко выходила из своего загона. Они с коровой нашли общий язык, стояли и вздыхали друг на друга.

Тем временем наступила осень, не успев, как следует, проплакаться, сменилась зимой. Метелиляйнены никогда не используют человеческого оружия, зато прекрасно умеют обходиться без оного. И все это, естественно созданное природой, как правило, было достаточно крупным по размерам: камни, бревна, даже куски льда. Илейко не пытался подобрать для себя что-нибудь по руке, он упорно подчинял большие габариты для своих целей и нужд. Конечно, это было очень утомительно, порой, под вечер, ни руки нельзя было поднять, ни ногой пошевелить. Но сила его, и без того могучая, росла.

— Я теперь будто бы не умения свои тебе передаю, — смеялся Святогор. — Словно половину силы вручаю.

Главное было то, что лив обучался прикладывать эту свою мощь в правильном направлении, не тратя понапрасну ни крупицы на пустяки. Например, можно было взять бревно прямо с земли двумя руками и, теряя в штаны позвонки, бросить его на пять шагов. Но была в этом случае альтернатива: поднять всего один конец этого самого бревна, подсесть под него и положить себе на плечи, а потом швырнуть на десять шагов. И все довольны: и удивленно придавленный стволом соперник, и сам, не особо при этом устав.