Сказать почти то же самое. Опыты о переводе - Умберто Эко

Ничто не препятствует нам расширить семантическое поле этого слова, чтобы включить в него явления аналогичные или родственные (в том или ином отношении, под тем или иным углом зрения). Тем не менее в широком разнообразии семиотической деятельности встречаются и такие явления, сходства между которыми зачастую уместно подчеркивают, хотя столь же уместно было бы подчеркнуть и различия между ними – хотя бы с точки зрения той или иной семиотической теории. «Непосвященному» хватило бы заметить, что люди общаются друг с другом, понимают или не понимают друг друга и что порою это получается хорошо, а порою – нет. Но семиотикой занимаются именно для того, чтобы осознать эти различия и понять, какое значение они имеют в процессах семиозиса. И если, несмотря на различия, можно обнаружить и аналогии (а может быть, и нечто большее) и если можно, например, утверждать, что комикс по «Божественной комедии» способен лучше передать глубинные смыслы поэмы, чем ее неуклюжий перевод на суахили, то это проблема, возникающая позже, когда мы уже поняли, что одно дело – пересказать «Божественную комедию» по-итальянски, другое – перевести ее на суахили, а третье – создать комикс по ней.

10.3. Типы интерпретации

Кроме якобсоновской, есть и другие типологии перевода: см., напр., Toury (1986), Тороп (1995, где предлагается перечень переводческих параметров) и Petrilli (2000). Я не хотел бы предлагать какой-нибудь новой классификации, дабы не подвергнуться опасности заключить в тесные рамки определенных типов такую деятельность, которая, происходя посредством постоянных переговоров, текст за текстом (и часть текста – за частью текста), располагается вдоль некоего континуума эквивалентов, вдоль континуума обратимости или верности (называйте как хотите) – и именно к богатству и непредсказуемости этого континуума нужно относиться с уважением.

Напротив, для проведения различий я нахожу более полезной такую классификацию различных форм интерпретации, в которой бесконечное разнообразие модальностей перевода в собственном смысле слова попадает в один весьма емкий раздел, – и так происходит с бесчисленными возможностями перевода интерсемиотического.

1. Интерпретация через транскрипцию

 2. Интрасистемная интерпретация

– 2.1. Интрасемиотическая, в рамках той же семиотической системы

– 2.2. Интралингвистическая, в рамках того же естественного языка

– 2.3. Исполнение

3. Интерсистемная интерпретация

– 3.1. С ощутимыми изменениями субстанции

– – 3.1.1. Интерсемиотическая интерпретация

– – 3.1.2. Интерлингвистическая интерпретация, или перевод с одного языка на другой[194]

3.1.3. Переработка

– 3.2. С изменением материи

– – 3.2.1. Парасинонимия

– – 3.2.2. Адаптация, или трансмутация

Мы можем избавиться от интерпретации посредством транскрипции или автоматического замещения, как это происходит с азбукой Морзе. Транскрипция повинуется строгой кодификации, и потому выполнить ее может даже машина. Отсутствие интерпретативного решения и каких бы то ни было отсылок к контексту или к обстоятельствам высказывания лишает этот случай всякого сколько-нибудь значительного интереса для нашего обсуждения.

В лучшем случае здесь можно отметить следующее: транскрипция – это также отношение между неким алфавитом, выраженным графически, и соответствующими звуками. Структура итальянского алфавита почти схожа со структурой азбуки Морзе: если не принимать в расчет отдельных исключений (вроде букв с и g, которые могут читаться либо как «к» и «ч», либо как «г» и «дж», или же таких сочетаний, как gn и sc, которые читаются как «нь» и «ск» либо «ш»), в целом всякой букве соответствует один определенный звук – особенно в том случае, если используются ударения и, например, è открытое отличается от é закрытого. Как бы то ни было, образцом транскрипции был бы особый алфавит, снабженный диакритическими знаками. Все прочее – это супрасегментные вариации (способы произношения, различные интонации и т. п.), не оказывающие влияния на систему языка. Можно было бы дать компьютеру текст, написанный по-итальянски, и автоматически получить его фонетический «перевод», опознаваемый, по крайней мере, для всех, кто говорит по-итальянски. Супрасегментные вариации были бы значимы только в высказываниях наподобие тех, что делаются в театре, где в счет идет динамика, эмфаза, тембр голоса. Но это именно явления субстанции, которые, как мы увидим далее, обретают значение лишь в текстах с эстетической функцией.

Полностью противоположен этому английский язык. Чтобы показать, насколько он сложен, Джордж Бернард Шоу спрашивал: «как произнести по-английски слово ghoti?» – и отвечал: «fish» (фиш). Сочетание знаков gh в таком случае должно читаться «ф», как в слове laugh («лаф»); буква i – «и», как в слове women («уимин»), а знакосочетание ti – «ш», как в слове nation («нэйшн»). Но можно было бы говорить о некой возможной автоматической транскрипции, принимая во внимание не переход от звука к букве алфавита (и наоборот), а переход от звучания к целому писаному слову (и наоборот), основываясь на сложной совокупности правил, где было бы предписано, ка́к нужно по-разному произносить такие английские слова, как laugh (лаф) и Maugham (Моэм), rush (раш) и bush (буш), plow (плау) и row (pay) – и так далее.

10.4. Интрасемиотическая интерпретация

Интрасистемная интерпретация происходит в пределах одной и той же семиотической системы, и это те случаи, когда Якобсон обобщенно говорил о переформулировке. Есть любопытные случаи интрасистемной, или же интрасемиотической, интерпретации в несловесных системах.

Прибегнув к некоторой метафорической вольности, мы могли бы говорить о переформулировке, когда какое-либо музыкальное сочинение переводится в другой лад, из мажора в минор или (в древности) из дорийского лада во фригийский. Или же в том случае, когда копируется рисунок, когда уменьшается в масштабе или упрощается (либо, напротив, становится подробнее) географическая карта. В этих случаях тот факт, что одно и то же содержание выражается разными знаками, также заставляет думать, что здесь проявилось желание точнее ограничить форму содержания (например, благодаря упрощению карты, более четкой обрисовке контуров той или иной страны или области), но при этом мы всегда остаемся в пределах одной и той же формы и одного и того же континуума, или материи, содержания (звукового, зрительного и так далее). Всякий раз, когда уменьшается масштаб, меняется субстанция выражения, но меняется она и в тех случаях, когда одна и та же фраза произносится двумя разными людьми, криком или шепотом, и это изменение принимается как несущественное благодаря желанию истолковать смысл высказывания.

Предположим, в архитектурном институте выставляется модель Колизея в уменьшенном масштабе. Если нужно, чтобы эта модель сохраняла в неизменности соотношения между различными элементами Колизея, то уменьшение масштаба будет несущественным. Если нужно, чтобы расцветка поверхностей воспроизводила расцветку реального памятника, можно считать несущественным то, из какого материала изготовлена модель: из дерева, гипса или бронзы (или, если имеются умелые ремесленники, – из шоколада). Но тот, кто использует эту модель, должен знать, что он использует именно модель, нечто вроде «пересказа», или «парафразы», Колизея, и ему не следует думать, будто он восхищается каким-нибудь удивительным произведением римского ювелирного искусства, как восхищаются, например, солонками Челлини{♦ 147}.

Во флорентийских магазинах продаются уменьшенные копии «Давида» Микеланджело. Если цель их – служить объектом воспоминаний или научных штудий, то при условии, что пропорции соблюдены верно, материал утратит важность, и налицо будет приемлемый случай интрасистемной интерпретации. Но любой искусствовед скажет, что если копия статуи Давида будет в двадцать сантиметров высотой, то будет утрачена некая часть эстетического наслаждения, ибо для того, чтобы в полной мере наслаждаться произведением искусства, существенны и его действительные размеры; и есть некая разница между тем, как именно рассматривать Сикстинскую капеллу – воочию или по репродукции, пусть даже почти совершенной, на страницах книги или на слайде.