Мастера и шедевры. Том 3 - Игорь Долгополов

В мире искусства, как, впрочем, и во всем огромном мире, происходит ожесточенная борьба добра и зла, света и тьмы, прекрасного и уродства.

И вот поэтому такие, с первого взгляда мирные и, казалось, почти старомодные пейзажи Ромадина оказались весьма современными, боевыми средствами ведения большой битвы за Человека, за Прекрасное, против распада и цинизма.

Таково призвание истинного искусства.

Такова тяжелая обязанность таланта!

Николай Ромадин бесконечно крепок в своей «узловой завязи», в своей горячей, возвышенной любви к Родине, к ее прекрасной, величественной природе.

В пейзажах живописца горят бледные зори северных белых ночей, пылают багровые закаты в могучих сосновых борах, полыхают алые костры пастухов, мерцают холодные звезды в бездонном небе, бурлят неуемные разливы могучих рек.

Русь… исконная, чистая, гордая.

Пейзаж.

Прозрачные глаза реки Царевны, васильковые рассветы, золотые полдни, глухой топот коней в ночном, кружевная вязь молодых березовых рощ, прелесть рдеющих кустов спелой рябины.

Особой, ромадинской прелестью, волшебной, одним им найденной тайной веет от всех его полотен.

И не в особой мудрености мотивов секрет очарования музы Ромадина.

Бесхитростна, напевна лира живописца, но в ней вся не передаваемая словами бездна поэзии, искренняя любовь и восторг познания. Верным сыном, ищущим, истово собирающим и запечатлевающим дорогие приметы лика матери Родины, хозяином своих излюбленных мест гордо шагает по отчей земле Николай Ромадин, порывистый, неуемный…

Взгляните на холсты художника Ромадина.

Всмотритесь, и перед вами откроется море поэзии… Искрится, переливается драгоценными камнями звезд Млечный Путь. Залег он через все небо, и мириады светил мерцают, озаряя путь поэту, художнику — вечному скитальцу…

То мы зрим свинцовые буруны богатырских наших рек, в которых ярость и доброта, сила и нежность; то глядимся, словно в заколдованное зеркало, в тихие заводи лесных озер, обрамленных тонкой паутиной хрупких ветвей со сполохами редких соцветий.

… Смяты подушки, сброшено одеяло, догорает лампа, пепельная, холодная заря глядит в окно. «Бессонница»… В этом холсте — пронзительная грусть, одиночество и раздумья поэта-живописца.

… Багряная прелесть весеннего вечера, розовые, пунцовые лучи зари скользят по ажурному сплетенью тонких ветвей, холодные голубые, сиреневые тени бегут по талому снегу, где-то высоко в золотистом предзакатном небе тает пунцовая тучка…

«Есенинский вечер».

Он напоен какой-то особой, звучащей тишиной, в которой и затаенная печаль, и негромкая радость ожидания чего-то неведомого, желанного… Вся сложность и многогранность метафорического поэтического строя скрыта в этом пейзаже-монологе.

Лирический голос художника проникает в сердце зрителя, заставляя звучать самые сокровенные струны его души.

Есенинский вечер.

Великое умение слушать и запоминать музыку пейзажа и воплощать ее в пластически совершенных образах — удивительное свойство ромадинского таланта. Всмотритесь в белоснежное раздолье его зимних полотен, и вы услышите всю полифонию, всю единственную по своей мощи музыку морозных необъятных просторов, где и пение озорного ветра, и скрип полозьев, и звон бубенцов лихой тройки. Русь…

Страна, которой нет равной по неохватности приволья, по высоте бирюзового звонкого неба, по исполинской мощи неспешно плывущих белопарусных облаков, и все это колдовское движение заключено в поэмах-холстах Ромадина. Глядя на них, начинаешь понимать его личное прочтение непостижимой по тонкости и силе гоголевской лирики, гоголевского ощущения Родины.

Порою перед пейзажами Ромадина меня не покидает ощущение полета, парения над просторами России — так поразителен магический кристалл фантазии мастера, заставляющий нас на миг стать птицей и увидеть мир по-иному, воспарить вместе с живописцем и окинуть взором всю непостижимую красу земли нашей, еще острее ощутить горячую приверженность к Отчизне.

Песня Ромадина поистине безбрежна.

В ней и нетронутая, девственная зелень майского перво-цветья, и чарующие теплые огни декабрьских вечеров, когда лиловое безмолвие вдруг обретает человеческое звучание обжи-тости и душевности.

Невероятны по своей проникновенности и сложности ощущения ромадинских интерьеров — то огненно-густых с глубокими тенями, то серебристо-светлых и певучих, располагающих нас к грезе, к прочтению по-новому строк Тютчева, Фета, самого Пушкина…

Желание понять поэзию, прочесть поэзию наших великих поэтов достигается Ромадиным не сходством сюжетным, не попыткой писать внешне похожий жанр.

Нет!

К этому лирическому состоянию нас зовет колорит, живописный ряд полотен мастера ассоциации, метафоры — вот стихия художника, и мы невольно попадаем в плен его таланта, мощного и тонкого, мудрого и по-детски восторженного.

Никакой иллюстративности!

Только мир высокой поэтики — вот грани ромадинского дарования, столь не схожего ни с кем.

Живописец Ромадин возвращает нам, городским жителям, первозданную прелесть природы.

И мы получаем редкое наслаждение, любуясь пейзажами Ромадина, ощущаем шелест весенней листвы, вдыхаем горький запах дыма осенних костров, любуемся многоцветьем пряных душистых лугов и пушистым инеем, украсившим кружевным убором белоствольные березы.

Глядя на полотна художника, мы невольно приобщаемся к поэзии русского пейзажа, вспоминаем бессмертные строки Пушкина, Тютчева, Есенина, Тургенева, Гоголя, Толстого, Чехова, слышим прекрасную музыку Глинки, Чайковского, Рахманинова, словом, мы прикасаемся к исконным корням нашей русской древней культуры.

Но Ромадин — дитя своего века.

Было бы неверно представить живописца иноком, бродящим по лесной глухомани и не видящим стремительных изменений облика нашей земли, гудящей от строек, грохота стальных путей, не замечающим новых кварталов старых городов.

Николай Михайлович — сверстник и современник Дейнеки, Пименова, Нисского, мастеров, показавших в своих картинах преображенный лик страны.

Ромадин избрал благородную и трудную стезю — воспеть вечную красу нашей Родины, и мы сегодня с особой остротой чувствуем необходимость сохранности заповедной природы, дающей человеку здоровье, духовную свежесть и силу, саму жизнь…

Нам очень нужны истинные картины, картины-вехи, художественно осмысливающие грандиозные изменения нашей страны, но это никак не отрицает воспитания в нашем многомиллионном зрителе высокого чувства ощущения красоты, любви и уважения к нашему национальному богатству — лесам, полям, озерам, рекам, — выраженного в небольших станковых полотнах с таким интимным и духовно близким каждому сердцу именем — пейзажи Отчизны.

ТАИР САЛАХОВ

Это было почти двадцать лет назад.

Москва готовилась встретить новый, 1969 год.

Помню синий, вьюжный, снежный вечер, когда вместе с Александром Александровичем Дейнекой и его женой мы входили в нарядно украшенный зал Центрального Дома работников искусств.

Помню большой стол, веселых людей, музыку.

И то ни с чем не сравнимое мгновение, когда шумный зал вдруг замер и в наступившей прозрачной тишине раздался мелодичный перезвон курантов…

Мерно начали бить главные часы Родины, отсчитывая время… Новый год!

Сколько значения для каждого человека вложено в эти слова! Сколько пожеланий счастья, здоровья, творческих успехов произносилось в эти минуты…

Александр Александрович Дейнека выглядел необычно.

Ведь мы привыкли видеть его в спортивных пестрых рубашках, а не в торжественно белой накрахмаленной сорочке с галстуком, надетыми для этого случая.

Великий мастер был особенно оживлен. Много шутил…

Кто мог подумать, что этот год будет последним в его огромной по масштабу работы жизни?.. Вдруг посреди общего разговора он произнес:

«Кто-то из известных живописцев как-то написал: «Истинный художник должен принадлежать своему времени». Давайте же поднимем бокалы за жизнь!»

Минуты летели, и в яркой карусели новогоднего веселья казалось, что само счастье находилось где-то совсем рядом.

К нам подошел стройный загорелый молодой человек с ослепительной улыбкой и добрыми глазами. Он поздравил Александра Александровича и всех нас с праздником.

Дейнека, как всегда, зорко посмотрел прямо в глаза говорившему, приветливо улыбнулся и сказал:

— Спасибо, Таир.

Он был немногословен, но каждая фраза Дейнеки поэтому звучала особенно весомо.

Таир Салахов — а это был он — крепко пожал протянутую ему большую, массивную руку мастера и произнес негромко: