Пандемониум - Лорен Оливер

Я вижу черную машину, узкое белое лицо Томаса Файнмэна, он бесстрастно смотрит на меня. Если бы я могла высвободить руку, то ударила бы его кулаком сквозь стекло. Осколки вонзились бы ему в лицо, и тогда я посмотрела бы, какой он бесстрастный.

— Эй! Эй! Эй! — Полицейский, который стоит дальше по дороге, машет нам рукой и указывает рацией на полицейский фургон.

На ярко-белом борту четко виден черный трафарет: «НЬЮ-ЙОРК, ДЕПАРТАМЕНТ КОРРЕКЦИИ, ИСПРАВЛЕНИЯ, ОЧИСТКИ».

В Портленде у нас была всего одна тюрьма — «Крипта». Там держали преступников и участников Сопротивления плюс психически ненормальных, большинство из которых потеряли рассудок после неудачной процедуры исцеления. В Нью-Йорке и его пригородах целая сеть тюрем, и название у этой сети такое же мерзкое, как у тюрьмы в Портленде,— «Крэпс».

— Сюда! Сюда! — Теперь уже другой полицейский машет в сторону другого фургона.

Возникает заминка. Вокруг движение и суета, такой неразберихи я даже во время рейдов не видела. Слишком много людей, слишком много машин на холостом ходу, рации трещат, люди переговариваются и перекрикиваются. Регулятор и спецназовец спорят о юрисдикции.

У меня раскалывается голова, солнце слепит глаза. Из-за выхлопов от металлической реки из машин и мотоциклов воздух мерцает, словно мираж в пустыне.

Внезапно меня охватывает паника. Я не знаю, где Джулиан. Его нет сзади, я не вижу его в толпе.

— Джулиан! — кричу я.

Ответа нет, только какой-то полицейский поворачивается на мой голос, качает головой и сплевывает коричневый сгусток слюны мне под ноги. Я снова пытаюсь вырваться из рук своей конвоирши, но она крепко держит меня за запястья, и чем яростней я вырываюсь, тем крепче ее хватка.

— Джулиан! Джулиан!

Ответа нет. Паника превращается в большой ком и застревает у меня в горле. Нет, нет, нет, нет. Я не хочу новой потери.

— Хватит, иди вперед.

Искаженный противогазом женский голос гонит меня дальше. Она толкает меня мимо вереницы ожидающих машин. Регулятор возле одной из машин быстро говорит что-то по рации, выясняет у начальства, кто должен меня забрать. Когда мы идем через толпу, он почти не смотрит на нас. Я продолжаю вырываться изо всех сил, хотя женщина держит меня так крепко, что резкая боль пронзает мои руки от кистей до плеч. И даже если мне удастся вырваться, я все равно в наручниках и вряд ли пробегу больше нескольких футов, прежде чем меня схватят.

Паника и уверенность нарастают. Я должна найти Джулиана. Должна его спасти.

А за всем этим все настойчивее звучат старые слова:

«Только не это, только не сейчас».

— Джулиан!

Я бью ногой назад и попадаю женщине по голени. Она чертыхается и на секунду ослабляет хватку, но потом так сильно задирает мои руки кверху, что я сгибаюсь пополам и не могу вдохнуть от боли.

А потом, когда я делаю шаг назад и, сдерживая слезы, ловлю ртом воздух, женщина наклоняется ко мне так, что маска противогаза стукается о мое ухо.

— Лина,— тихо говорит она,— пожалуйста, я не хочу сделать тебе больно. Я борец за свободу.

Меня парализует от неожиданности. Эти слова — тайный код сочувствующих и заразных. Я перестаю вырываться, и женщина ослабляет хватку, но продолжает подталкивать меня вперед мимо очереди из машин.

Впереди в канаве, которая проходит параллельно дороге, стоит белый фургон. На борту фургона тоже трафарет «КРЭПС». Правда, буквы какие-то не такие, они чуть меньше, чем положено, но заметить это можно, только сильно вглядевшись. Мы сворачиваем по дороге, и гора из металлического хлама и обломков бетона скрывает от нас детали полицейской операции.

Женщина подводит меня к фургону, достает из кармана связку ключей и открывает задние двери. Внутри фургона темно и пахнет чем-то прокисшим.

— Залезай,— командует женщина.

— Куда вы меня везете?

Меня тошнит от собственной беспомощности, несколько дней подряд я не могу разобраться в том, что со мной происходит, я чувствую, что меня втянули в какую- то сложную игру.

— В безопасное место,— отвечает женщина, и даже через противогаз я слышу, что она теряет терпение.

Мне остается только поверить ей на слово. Она помогает мне залезть в фургон и командует повернуться, чтобы снять наручники. Потом она закидывает в фургон мой рюкзак и захлопывает двери. Замок щелкает, и сердце у меня сжимается. Я в ловушке. Но это все же лучше, чем оказаться в руках полицейских и регуляторов возле Убежища. Я думаю о Джулиане, и мне становится дурно. Что с ним будет? Может, с ним не станут обращаться жестоко, учитывая, кто его отец? Может, они решат, что произошла ошибка?

Это и было ошибкой: поцелуи, то, как он меня обнимал.

Или нет?

Фургон дергается с места, и я падаю на локоть. Мы едем по неровной дороге, дно фургона трясется и подскакивает. Я мысленно пытаюсь проследить маршрут нашего движения. Сейчас мы, наверное, около свалки, едем мимо старой железнодорожной станции к туннелям, которые ведут в Нью-Йорк. Через десять минут фургон останавливается. Я на карачках подползаю к переднему сиденью и подставляю ухо к окну, которое отделяет меня от водителя. Стекло закрашено черной краской. До меня доносится женский голос. Потом я различаю еще один, мужской. Наверное, она разговаривает с охранником на пограничном контроле.

Ожидание как пытка. Они будут проверять ее идентификационную карточку через Эс-эл. Секунды растягиваются в минуты. Женщина молчит. Возможно, система легализации перегружена запросами. Несмотря на холод в фургоне, я начинаю потеть. Иногда на проверку уходит много времени.

Потом я снова слышу мужской голос. Он что-то грубо командует. Двигатель фургона выключается и вдруг становится очень тихо. Дверь водителя открывается и захлопывается. Фургон слегка покачивается.

Почему она вышла? Я лихорадочно перебираю в уме все варианты. Если она — член Сопротивления, ее могли опознать и арестовать. И следующей буду я. Или (даже не знаю, что хуже) они меня не найдут. Я останусь в запертом фургоне и умру от голода или задохнусь. Мне вдруг не хватает воздуха. Стены фургона давят со всех сторон. Пот струится по шее и бисером выступает на лбу.

Потом дверца водителя открывается и двигатель оживает. Я выдыхаю и почти готова разрыдаться. Интуитивно я чувствую, что мы въезжаем в туннель Холланда, в эту длинную, темную и сырую кишку. Я представляю мерцающую серую реку у нас над головой и вспоминаю глаза Джулиана, то, как они менялись, словно вода, отражающая разный по яркости свет.

Фургон попадает колесом в выбоину на дороге, мой желудок взлетает вверх и снова падает. Потом — подъем. Сквозь металлические стены фургона я изредка слышу звуки автомобильного движения, далекое завывание сирен, гудки проезжающих мимо машин. Должно быть, мы уже в Нью-Йорке. Фургон может остановиться в любую минуту. Всякий раз, когда фургон затормаживает, я жду, что двери откроются и женщина в противогазе, хотя она и говорила, что на моей стороне, потащит меня в «Крэпс». Но проходит двадцать минут, и ничего не происходит. Я бросаю попытки определить наше местонахождение и сворачиваюсь калачиком на грязном полу. Пол вибрирует у моей щеки. Меня все еще подташнивает. В фургоне пахнет человеческим телом и старой едой.