Эффект Сюзан - Питер Хёг

так никогда с ними и не связался, — говорит он. — Наверное, я думал примерно так, как ты и сказала. И вообще — об этом неприятно было думать.

— Нужно съездить к Кирстен Клауссен, — говорю я. — Она известный человек. Надо, чтобы она вместе с нами обратилась к журналистам.

Вокруг покойников, рядом с которыми мне доводилось оказываться, каждый раз возникала совершенно разная атмосфера.

Моя старая тетя, умершая в больнице Фредериксберга, была похожа на прекрасные обломки кораблекрушения. Мать Лабана выглядела как человек, выполнивший то предназначение, ради которого он пришел на эту землю, и целиком посвятивший себя служению людям, и вот теперь он, наконец, может закрыть за собой дверь и обрести покой. Девочка, утонувшая в мергельном карьере в Хольмгангене, была похожа на ту, кем и была — ребенком, который звал свою мать, но к ней никто так и не пришел на помощь.

Ингеман и вправду выглядит как человек, только что увидевший ангела. На его губах легкая усмешка, как будто он вот-вот воскликнет: «Ни хрена себе, вы такого точно никогда не видели!»

Полчаса мы сидим, не говоря ни слова. Несколько раз я подхожу к нему и глажу его по лбу. В какой-то момент Лабан встает, исчезает на пять минут и возвращается со скрипкой. Он играет фрагмент из какой-то пьесы. Скрипка никогда не была его инструментом. И все же это звучит удивительно красиво.

За эти полчаса ощущение присутствия Ингемана ослабевает. Может быть, это ранняя стадия разложения, может быть, нам это просто кажется.

Входит Дортея с подносом.

— Мне продлили водительские права. За день до того, как приходил тот господин, который выставил ваш дом на продажу.

Она расставляет тарелки с хлебом и маслом, наливает чай.

— Когда он уехал, я села в машину. И поехала за ним. Он, похоже, ничего не заподозрил. Никто не может представить себе, что его преследует женщина восьмидесяти четырех лет.

Она ставит на стол мед.

— Он оказался благочестивым человеком. Хорошо относится к животным. Поехал к церкви Багсверд. Чтобы покормить собаку. Добермана. У него с собой было свежее мясо. Собака к нему не притронулась. Помню, что в День достопримечательностей в шестьдесят четвертом году кинологи из полиции проводили показательные выступления со своими собаками. Рядом с красными казармами Полицейской школы у Исланс Брюгге. У них были доберман-пинчеры. Им давали мясо, но собаки к нему не прикасались. Пока не получали команду. Та собака вела себя так же. Она не двигаясь смотрела на этого человека. Он несколько раз пытался скормить ей мясо. Но у него так ничего и не получилось. Я хожу теперь не быстро. Когда я в конце концов дошла до машины, он уже уехал.

2

В пристройке Дортеи две комнаты, мы с Лабаном спим каждый в своей.

Просыпаюсь я в пять утра, Лабан крепко спит, мне жалко его будить.

Я выхожу в сад. Солнце еще не взошло, ночью подморозило, у изгороди я останавливаюсь и смотрю на наш дом.

Буковые деревья в саду вот-вот распустятся. Возможно, у них есть какой-то рудиментарный интеллект, я наблюдаю это из года в год, они могут откладывать распускание почек до тех пор, пока не спадут последние заморозки.

Через четверть часа я сижу в машине. В шесть часов останавливаюсь перед церковью Багсверд. Перед самым окончанием «мышьякового часа» — как сказала бы Андреа.

Вокруг церкви и небольшого парка поставили ограду, выглядит это как-то странно. Не потому, что я хорошо помню это здание, а потому, что мы не привыкли воспринимать церкви как частную собственность. Ворота, как и почтовый ящик, сделаны из нержавеющей стали, сваренной аргонодуговой сваркой. Не сомневаюсь, что Кирстен Клауссен сама это делала.

Я вздрагиваю, когда замечаю собаку, добермана, кобеля, который неподвижно стоит перед воротами. Он смотрит на меня с бесчувственностью рептилии.

Над переговорным устройством — видеокамера. Я наклоняюсь к ней.

Проходит несколько минут.

— Вы вообще представляете, который сейчас час?

Одно из положений квантовой физики гласит, что реальность, стремясь к гармоничной целостности, всегда дополняет саму себя. Этот тезис вновь подтверждается: вся ржавчина, которая могла бы осесть на воротах и почтовом ящике, собралась в ее голосе.

Я подношу список имен Магрете Сплид к объективу камеры.

Не проходит и двух минут, как Кирстен Клауссен появляется в дверях церкви. В ночной рубашке, и волосы у нее растрепаны так, будто она только что держала руку над генератором Ван де Граафа.

Она подзывает собаку. Та послушно бежит к ней. Но при этом не сводит с меня глаз. Очень может быть, она действительно ест только по команде. Но десять против одного, что она очень надеялась получить команду сожрать меня.

Ворота открываются.

Если человека внезапно вытащить из кровати, он может схватиться за самые разные предметы. Кто-то потянется за вставной челюстью, кто-то вспомнит про зубную щетку, кто-то немедленно нальет себе рюмку горькой настойки «Ундерберг». Кирстен Клауссен прихватила гаванскую сигару. Меня она разглядывает сквозь облако дыма.

Судя по всему, она задалась целью определить состав сплава, из которого я сделана.

Затем она делает шаг в сторону. Я вхожу в церковь.

Вдоль стен по всей длине помещения стоят коробки для переезда. Кажется, что все упаковано, кроме нескольких предметов мебели и того, что похоже на десять тысяч DVD-дисков, плоского монитора размером два на три метра и акустических систем, которые могли бы стать предметом гордости любого концертного зала. Все это оборудование занимает большую часть дальней стены.

Под двустворчатой дубовой дверью проходит узкий канал, по которому снаружи поступает вода. Через несколько метров от двери канал расширяется и превращается в огромный, асимметричный, неглубокий бассейн с подсветкой, дно которого выложено голубой плиткой. Поверхность воды удивительно неподвижна, почти невидима, так вода может выглядеть только в помещении.

Над бассейном нависает деревянная платформа, где устроена кухня. Здесь она может сидеть по утрам и делиться булочками с собакой.

Если только она готова делиться. Весит она явно за сто килограммов. Лодыжки, выглядывающие из-под ночной рубашки, навевают воспоминания о греческих колоннах.

— Вы не видели добермана? Где-нибудь на улице? Блиду. Суку. Она никогда прежде не убегала. Что-то я беспокоюсь.

Ей не удалось полностью испоганить церковь. Здание по-прежнему невероятно красиво. Возможно, потому что тут почти пусто. Орган — единственное достоверное свидетельство того, что это здание когда-то было церковью. Стены голые. Только в одном месте висит какая-то синяя алюминиевая труба, похожая на канализационную.

— Мне всегда хотелось приобрести здание, построенное Утсоном. Когда у меня появились на это деньги, его уже не было