Охота за темным эликсиром. Похитители кофе - Том Хилленбранд

– Вы хотите сказать, что провианта нам не хватит?

– У нас его слишком мало, поскольку в Ницце пришлось сняться с якоря прежде, чем все было на борту. С тем, что мы взяли на борт, мы не дойдем до Смирны, особенно при восточном ветре.

К сожалению, не хватало не только провианта. Проведя тщательную инспекцию, Овидайя вынужден был констатировать, что не хватает маленького ящичка с отшлифованными специальным образом линзами, который был среди его багажа. Вероятно, он все еще стоит в Ницце у причальной стенки. Линзы были частью его плана, их нужно вернуть, прежде чем они попадут в Моху.

– Я за то, чтобы идти вперед как можно медленнее. Наверняка позднее мы можем где-нибудь взять воду и провиант, если это необходимо, – заявил Вермандуа.

– Мы могли бы сделать это… адмирал, – ответил Янсен. – Или нет?

– Но просветите же невежу… капитан, – отозвался француз.

Овидайя увидел, что Янсен сжал кулаки, и поспешно произнес:

– Полагаю, наша проблема – Ионическое море?

Янсен едва заметно кивнул.

– Как только пройдем Сицилию, впереди будет только синее море. И только потом появятся порты, в которые мы можем зайти: Каламата, Ханья, Пирей.

– Одни османские порты, – произнес Овидайя. И все они слишком маленькие и захолустные, чтобы найти там первоклассного шлифовщика линз.

– А как насчет Мальты? – спросил Вермандуа.

Предложение было неплохим. Эта территория Мальтийского ордена считалась нейтральной и поэтому наиболее надежной гаванью.

– Если вы хотите заболеть чумой, – ответил Янсен.

– Она там по-прежнему бушует?

– Да. В качестве альтернативы могу предложить Неаполь, Палермо или Триполи. Причем последнее – это очень большой крюк. Кроме того, там орудуют берберские пираты.

Овидайя на миг задумался, а затем принял решение:

– Едем в Неаполь.

Графиня нахмурилась:

– Разумно ли именно сейчас заходить в крупнейший город Италии?

– В обычной ситуации я сказал бы, что нет. Однако, если я ничего не путаю, мы прибудем в такое время, когда никто нами не будет интересоваться.

Лицо да Глории прояснилось:

– Конечно! Сейчас ведь карнавал!

Гатьен де Полиньяк, как это часто бывало в последнее время, сидел в «Прокопио». Вообще-то он должен был радоваться, что наконец может снова ходить в парижские кофейни, прогуливаться в Тюильри без цели и спешки, как положено дворянину, однако вместо этого настроение у него было препаршивое. Он ненавидел сидеть сложа руки, тратить время впустую, в то время как этот Челон творит черт знает что бог знает где, задумывая заговор против его величества. Город тоже с недавних пор приводил его в ужас: люди, променады – абсолютно все. Однако дело было не только в этом. После происшествия в Лимбурге всем его существом завладела беспричинная ярость, никак не желавшая утихать.

В окно он видел однорукого мужчину, который, прихрамывая, брел по улице. Он был одет в темно-синий камзол с двойным рядом ярких красных цинковых пуговиц. Форма выдавала в нем инвалида королевской армии. С тех пор как для пострадавших во время войны открыли огромный госпиталь в Фобуре[75], таких жалких фигур в городе стало слишком много. Они получали жилье и кое-какой пансион. Если их еще можно было хоть как-то использовать, их отправляли в какой-нибудь богом забытый форпост, куда никогда не должна была прийти война. Если же солдат, как вот этот вояка, был не годен даже на это, его предоставляли самому себе, и тогда эти синие камзолы бродили по Парижу, словно заблудшие духи. «Я хотя бы могу ходить, ездить верхом и сражаться, – подумал Полиньяк, – и скорее позволю пристрелить себя, чем стану инвалидом».

Подняв голову, он подал знак официанту и увидел при этом себя в большом зеркале, висевшем на другом конце зала. Зеркала, повсюду зеркала. Когда появилась эта дурацкая мода – развешивать повсюду зеркала? Их он ненавидел больше всего. Полиньяк заказал у подбежавшего официанта еще одну чашку кофе. Когда вскоре тот поставил ее на стол перед ним, отпил большой глоток и задумался, сколько времени пройдет, прежде чем он начнет ненавидеть и кофе.

Только мушкетер собрался подняться, чтобы принести себе один из разложенных в кофейне журналов, как увидел, что кто-то направляется прямо к нему. Остановившись в двух футах от стола Полиньяка, он слегка поклонился.

– Что тебе нужно? – поинтересовался Полиньяк.

– Мой господин ждет в карете на улице и просит вас почтить его своим присутствием, месье капитан.

Мушкетеру очень хотелось спросить, почему этот господин, как бы его там ни звали, не способен сам пройти несколько футов, однако в последний момент передумал и вместо этого спросил:

– А как зовут твоего господина?

Кучер передал ему визитку, Полиньяк взял ее в руки и прочел имя: Николя де Ла-Рейни. Ни тебе титула, ни адреса. Не то чтобы в этом была необходимость. Шеф полиции был в Париже, пожалуй, самым известным лицом после короля. И многие считали, что с Ла-Рейни нужно считаться больше, чем с Людовиком Великим. Перед ним пресмыкалась даже высшая знать.

Однако Полиньяк страха перед Ла-Рейни не испытывал, в лучшем случае презрение. Несмотря на то что он, как и мушкетер, был ищейкой его величества, если угодно. Вот только Ла-Рейни был не солдатом, а мелким поместным дворянчиком, который каким-то чудом сумел пробиться наверх. Ходили слухи, будто он – ставленник военного министра, Лувуа. Он же купил ему и титул генерал-лейтенанта полиции.

Полиньяк не знал, правда ли это, однако в любом случае Ла-Рейни был интриганом, коррумпированным и бесчестным человеком. Главной его задачей были, как однажды в насмешку написал один придворный, «хлеб и буквы». Последнее относилось к цензуре прессы, которой должен был заниматься начальник полиции. Ла-Рейни отвечал за то, чтобы обеспечить сохранность множества провозимых во Францию крамольных трудов, попадавших в страну главным образом из Швейцарии, ликвидировать типографии, не имеющие королевской лицензии, размножавшие эти трактаты. А первое было связано с парижскими булочниками. У них была привычка не придерживаться государственных предписаний в отношении веса, цены и состава теста, что регулярно приводило к народным восстаниям. В задачи Ла-Рейни входило обеспечить неизменное качество хлеба, и он был бичом пекарей. Только на прошлой неделе он приказал высечь кнутом троих из них. При этом ребята отделались значительно легче, чем пекарь, который несколько месяцев тому назад использовал испорченную и смешанную с известью муку. Его Ла-Рейни приказал зашить в один из его мешков с мукой и живьем сбросить с одного из мостов через Сену.

Что могло от него понадобиться начальнику полиции? Полиньяк поднялся и, не говоря ни слова, последовал за кучером.