Не могу отвести глаза - Кейси Майклз

Шелби мысленно поздравила себя с тем, что не подскочила от радости. Она скучала по Куинну весь день, гадала, где он, беспокоилась о нем. Прокручивала разные варианты разговора, пытаясь выйти на тему их взаимной лжи со всех возможных сторон, так что у нее закружилась голова и она попала большим пальцем в миску с огуречным салатом для миссис Миллер. И только дядя Альфред убедил эту даму не жаловаться Тони на то, что Шелби пыталась ее отравить.

— Спасибо. Это было бы здорово. — Шелби закрыла! ящик кассового аппарата, не глядя на Куинна. — Ты ел? Тебя не было целый день.

— Вообще-то я бы что-нибудь съел. Мы можем пойти ко мне и заказать пиццу, а?

И поговорить, закончил он про себя.

— Я только предупрежу Тони, что ухожу, — сказала Шелби, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. — Он… э-э… все равно будет здесь как минимум до полуночи.

— Играя в покер, — с ухмылкой добавил Куинн. Когда она, нахмурясь, посмотрела на него, он предложил: — Давай скажем, что прошел такой слух. Неужели начальник полиции еще не в курсе? Я бы поспорил, что да, а я не из тех, кто спорит.

Шелби кивнула и пошла к Тони. Она догадывалась, что Куинн знает про игру от дяди Альфреда. Да, только от него, поскольку Куинна целый день не было в ресторане. Как мило, что эти двое могут «поболтать». Она не сомневалась, что далеко не только об игре, а уж Шелби-то точно была не из тех, кто спорит.

— Идем. — Вернувшись из кухни, она прошла мимо Куинна и толкнула дверь.

Он последовал за ней, как щенок, только что окончивший школу хороших манер, затем взял за руку, попросив идти медленнее.

— Давай насладимся вечером.

Ей не хотелось наслаждаться вечером. Шелби хотела поговорить, черт возьми. Или не хотела. Может, она хотела, чтобы говорил Куинн.

Или предпочла бы, чтобы никто из них не говорил.

Они поднялись наверх. Шелби ждала, пока Куинн отопрет свою квартиру.

— К дверной ручке у Бренды привязан розовый шарф, — сообщил он, и Шелби, глянув напротив, состроила гримаску.

— Отлично. И что мне теперь делать?

— Съесть пиццу. — Куинн подтолкнул ее в свою квартиру и повернул лицом к себе. — Я закажу пиццу… через минуту. — Он наклонился к Шелби, сознавая, что это, возможно, первый из их последних поцелуев. — Через минуту…

Шелби почувствовала прикосновение его губ, легкое, дразнящее. Раз, другой, третий. Куинн не обнимал ее, даже не целовал по-настоящему. Она четко поняла, что он ждал приглашения.

И оно последовало. Шелби положила руки ему на плечи и шагнула к нему. Потом обхватила лицо Куинна ладонями и впилась в его рот. Ее жажда заглушила все остальное… даже то, что она называла доводами рассудка.

Этот человек был нужен ей. Шелби хотела его. Она любила его.

Ничто другое сейчас значения не имело. И не могло иметь.

Шелби вздохнула у его губ, когда он взял ее на руки и отнес в спальню. Слепо потянулась к Куинну, когда он опустил ее на кровать, а потом оставил на несколько мгновений, показавшихся целой жизнью, прежде чем снова вернулся. Он медленно раздел Шелби, следуя теплыми губами за своими пальцами по мере того, как освобождал ее от одежды, и прижимаясь к ней своим обнаженным телом.

Его поцелуи были долгими, дурманящими, и, прильнув к нему, Шелби почувствовала подступающие к глазам жгучие слезы, потому что не хотела отпускать Куинна. Потому что отпустить — значило потерять его, столкнуться с правдой, разрушить гармонию.

Губами и ладонями Куинн отыскал ее груди, пробуя их на вкус, проводя по ним пальцами, упиваясь тихими стонами Шелби, ее непосредственной реакцией на его прикосновения, непритворной, искренней.

«Я люблю тебя, я люблю тебя», — мысленно повторял он, не смея произнести эти слова вслух. Не сейчас. Чуть позже. Куинн уже произнес их однажды и напугал ее. Он должен сказать Шелби правду, всю правду, иначе его признание в любви будет бессмысленным.

Куинн медлил, приподнявшись над Шелби и запоминая каждый изгиб ее тела, пока она не потянулась к нему и, обняв, прошептала:

— Пожалуйста, пожалуйста. Прошу тебя, сейчас.

Слезы хлынули у Шелби потоком, когда Куинн опустился на нее, скользнул между ее бедер и глубоко вошел в нее. Она обхватила его ногами, заведя их ему за спину, а ее ладони ласкали, подгоняли, пленяли. Шелби хотела его целиком, так же как целиком отдавала себя, желая, чтобы ее тело сказало ему, как сильно она его любит, хотя и скрывает недоверие к нему.

Их губы слились, и теперь никто из них не мог ни солгать, ни сказать правду. Потому что ложь ранила, но правда все разрушила бы.

После они вместе принимали душ в старомодной ванне на ножках, и яркий цветастый полог отгораживал их от внешнего мира. Они смеялись, стоя вместе на резиновых маргаритках, которыми было выложено дно ванны, и их смех умолк, когда Куинн намылил руки и начал мыть Шелби, а она внезапно засмущалась, отворачиваясь и пытаясь оттолкнуть его ладони.

Но Куинн не сдавался, не спешил и сделал все, чтобы Шелби не вырвалась, дождался, пока она обмякнет в его руках, откинет голову с потемневшими от влаги волосами и отдастся его манипуляциям, пока ее тело станет единым пульсирующим центром, пока ее мышцы расслабятся и она почти выскользнет из его рук.

Он вынул Шелби из ванны, когда вода остыла, завернул в большую банную простыню, которую захватил с собой из Филадельфии, посадил на скамеечку, вытер маленьким полотенцем ей волосы. А Шелби сидела, глядя на него, время от времени прижимаясь к нему, вздыхая у него на груди.

— Проголодалась? — спросил Куинн и почувствовал, как она покачала головой, а затем зевнула. Он улыбнулся, поцеловал Шелби в кончик носа, поднял на руки и отнес в кровать. — Нам надо поговорить, — сказал Куинн, когда она легла на бок, свернувшись калачиком.

— Знаю. — Шелби закрыла глаза и поглубже зарылась в подушку.

Куинн выключил свет и лег рядом с ней.

— Ты хочешь поговорить?

— Нет, — ответила Шелби, которая провела две почти бессонные ночи. — Я хочу поспать. Здесь, с тобой. Можно?

Куинн заправил ей за ухо влажную прядь волос.

— Но ты знаешь, да? — спросил он, пристально наблюдая за ее лицом.

— Да, знаю. Ты негодяй, — пробормотала Шелби секунду спустя, ощущая себя, как во сне, в полной безопасности среди фантазий, где она может получить все, что пожелает, сказать все, что захочет, всегда побеждать и никогда не проигрывать. — Я люблю негодяя. — Она снова зевнула, вздохнула и провалилась в сон.

Куинн долго смотрел на Шелби, по которой скользили темные и светло-серые полосы лунного света, пробивавшегося сквозь жалюзи, потом осторожно встал, натянул шорты и вернулся в гостиную.

Включил там телевизор, оставил только одну лампочку и сел на диван. Куинн знал, что больше ничего не сможет сказать Шелби. Никаких объяснений, длинных или кратких, никаких графиков и диаграмм самоусовершенствования, никакого гладкого или не слишком гладкого препарирования правды, чтобы сделать себя попригляднее.