Trust: Опека - Чарльз Эппинг

Алекс поняла, что произошло, только когда он осел на пол и она заметила кровь на гобелене, висевшем за его спиной.

Она бросила взгляд на де Сузу — от его пистолета поднималась тоненькая струйка дыма. Он направил оружие на Алекс. Внезапно Циннер бросился на де Сузу. Алекс видела, как пуля разорвала ему правое плечо. Он выронил пистолет. Алекс бросилась вниз — поднять его.

Де Суза снова прицелился в Алекс и уже было спустил курок, когда Циннер отбросил его к стене. Здоровой рукой он схватился за дуло пистолета, развернул его, направив в лицо де Сузы. Но тот крепко держался за рукоятку. Они начали ругаться по-португальски. Алекс подняла оружие Циннера.

— Убей его! — прокричал Циннер. Он засунул дуло пистолета в рот де Сузы. Но де Суза не отпускал рукоятку — и не убирал палец со спускового крючка.

— Сделай же что-нибудь! — завопил Циннер. — Мне нужна твоя помощь. Или ты убьешь его, или он прикончит нас обоих!

Алекс не шелохнулась.

— Убей его, и все будет кончено — и для тебя и для меня. — Он старался грузом своего тела удержать де Сузу прижатым к стене.

Алекс уставилась на пистолет в своей руке. На рукояти был выгравирован пучок стрел. Она подняла руку и направила пистолет на де Сузу. Чтобы пистолет не дрожал, ей пришлось держать его обеими руками.

— Нет. Не так! — заорал Циннер. — Стрелять нужно из его пистолета. Заставь его нажать на курок. Представим все так, как будто он застрелился. А перед этим убил Шмидта.

Алекс не двинулась с места.

— Иди сюда. — Циннер старался не отпускать де Сузу. — Мне нужна твоя помощь.

Алекс подумала: «А может, просто взять и уйти — пусть себе дерутся?» Но один из них выживет. И что помешает ему прийти за ней? За Руди? За Эриком? За Аладаром?

— Иди же сюда! — Из плеча Циннера хлестала кровь и заливала грудь де Сузы. — Ты должна помочь. Мне самому не справиться.

Алекс положила пистолет и сделала шаг вперед.

— Нажми на курок, — наставлял ее Циннер. — Клянусь, губернатор отпустит твоего приятеля. Просто обещай, что ты никому не расскажешь о том, что здесь произошло.

Де Суза попытался что-то сказать, но с дулом пистолета во рту трудно произнести что-то членораздельное.

— Это наш единственный шанс, — тихо, но твердо проговорил Циннер, — и, если хочешь им воспользоваться, сделай это сейчас.

Она видела, что его силы на исходе.

Алекс подошла ближе и заглянула де Сузе в глаза. Там плескался страх, там была паника. Такая же паника, должно быть, была в глазах Магды, когда они вломились к ней в квартиру. Такой же страх, вероятно, испытал Охснер, когда Шмидт с де Сузой столкнули его с моста. Такой страх ощущала Алекс, когда он пытался ее изнасиловать. Она протянула руку и дотронулась до окровавленного пальца де Сузы.

— Жми! — закричал Циннер. — И будешь свободна. Вы все будете свободны. Обещаю.

— Гарантии? — потребовала Алекс.

— Даю слово.

— После того как вы только что меня предали?

— Я тебя не предавал. Мне необходимо было услышать все от самого де Сузы. О том, как он предал меня. Я не хотел тебя обидеть. Обещаю — вот увидишь, все будут в безопасности. Только помоги мне разобраться с де Сузой.

Алекс положила свою руку на руку де Сузы.

— Пожалуйста, — прошептал Циннер. — Только ты можешь это сделать.

Он был прав. Даже если бы Циннеру удалось освободить здоровую руку, его пальцы были слитком толстыми, чтобы нажать на курок. Алекс просунула свой палец и слегка нажала на палец де Сузы. Он отчаянно сопротивлялся. Циннер прижал его еще крепче.

— Стреляй! — вскрикнул он. — Я больше не могу его держать.

Алекс надавила сильнее.

— Пожалуйста, — умолял Циннер. — Это единственный способ представить все как самоубийство. Единственный способ выбраться нам живыми — и положить конец кошмару.

Эпилог

Дорогая Алекс,

Сейчас половина пятого утра, я сижу и потягиваю «Манхэттен» из чашки. Я так напилась, что, боюсь, разобью хрустальный бокал. И страшнее всего, что, похоже, так и нужно сделать.

Уже светает — начало зимы здесь, в Амстердаме, означает длинные ночи и очень короткие дни. И кажется, все свои электронные послания я пишу на рассвете.

У Яника режутся первые зубки, мне так и не удалось выспаться с тех пор, когда ты приезжала в сентябре. Бедняжка так сильно плачет, что его крик стоит у меня в ушах, даже когда он молчит. Это должно как-то называться. Что-то вроде, ну знаешь, того постоянного звона в ушах после дискотеки. Ты понимаешь, о чем я? Скорее, нет.

Вчера ночью в отчаянии от его крика я достала бурбон, обмакнула палец и щедро намазала Янику десны. Это и вправду, кажется, помогло. Можешь представить, как я рассказывала педиатру о том, что смазала Янику рот спиртным?

Больше так не может продолжаться, мой мозг просто превращается в кашу.

Где ты, черт возьми, сейчас? Обедаешь в шикарных ресторанах и носишь красивые вещи, которые не пахнут кислым молоком и не покрыты пятнами? Ты должна читать газетки в постели, потягивать апельсиновый сок и, уютно расположившись под боком у Марко, попивать горячий кофе. И можешь пить «Манхэттен» из настоящего стеклянного бокала.

Я только что ходила посмотреть на Яника. Он уже третий раз (за время, что я пишу тебе письмо) просыпается. Спасибо, Господи, за электронную почту — нам бы не удалось по-человечески поболтать по телефону.

И СПАСИБО ОГРОМНОЕ ТЕБЕ за все одежки и игрушки, которые ты прислала Янику! Их доставили вчера утром. Он был на седьмом небе от счастья. Ты слишком щедра, знаешь?

Кстати, когда ты расскажешь, сколько же денег оставила тебе мамочка в наследство? Должно быть, целую кучу, раз ты позволила себе бросить работу у Томпсона. До сих пор не могу поверить, что ты отважилась вернуться и выяснить, на что оказалась способна эта ее сиделка. Надеюсь, она горит в аду за все, что совершила. Но я рада, что ты решила не вспоминать о прошлом — что простила Марко его проступок. Он такой милашка. Мы с нетерпением ждем вас на Рождество и Хануку. Это будет незабываемо. Жаль, что вы не сможете погостить подольше. Кстати, когда ты выходишь на работу в Нью-Йорке? В январе? Я так рада, что ты приняла предложение руководить фондом — это отвлечет тебя от печальных воспоминаний. Удивительно, что твой «бывший» из Цюриха пообещал тебе помочь руководить фондом. Томпсон, должно быть, локти себе кусает, потеряв двух таких профессионалов; ну послушай, ты ведь должна делать то, что должна, верно?

Я лучше пойду — ты знаешь, кто снова плачет.

С любовью,

Нэн.

P.S. Ты так и не рассказала, что случилось с тем счетом, который ты обнаружила в Цюрихе. Ты уволилась из банка до того, как у тебя появилась возможность все разузнать? Я кое-что обнаружила в Интернете — это может тебя заинтересовать. Еще одна бессонная ночь, чем мне еще заняться? Ты знала, что было обнаружено более пятидесяти тысяч счетов в швейцарских банках? Счетов, принадлежащих жертвам Холокоста. Правда, большая их часть была депозитной. Я встретила лишь несколько упоминаний об опекунских счетах. Странно, но больше всего разоблачающих фактов я обнаружила на сайте Консорциума швейцарских банков — можешь представить?

Вот два вопроса (с ответами), я сохранила их для тебя, думаю, тебе будет интересно:

Вопрос: Что означает выражение «как в швейцарском банке»?

Ответ: Согласно швейцарскому закону, право гражданина на свободу и право собственности полностью защищены. Закон распространяется на всех, и не имеет значения, принадлежит ли имущество, хранящееся в швейцарском банке, гражданину Швейцарии или иностранцу. Хваленое швейцарское упрямство, касающееся тайны банковского вклада, направлено на защиту всех клиентов и их имущества от незаконного доступа со стороны как физических лиц, так и властей, при условии, что сделанные вклады не имеют криминального происхождения.

Вопрос: Я слышал, что в перечне швейцарских вкладов есть много депозитных счетов, открытых швейцарскими попечителями от имени тех, кто стал жертвами геноцида. Это правда?

Ответ: Честно говоря, банк не может быть на сто процентов уверен в том, что тот или иной депозитный счет открыт попечителем. До и во время Второй мировой войны не требовалось, чтобы человек, открывающий счет в швейцарском банке на чужое имя, ставил банк в известность. Однако непохоже, чтобы в этом перечне счетов швейцарского банка было бы много депозитных счетов, открытых попечителями от имени жертв нацистских преследований. Если бы попечители повели себя как подобает, счета давно бы уже попали в руки настоящих владельцев.

Как тебе нравится ответ на последний вопрос? Невольно задумаешься над тем, сколько еще таких опекунских счетов в банках, верно?