По Уссурийскому краю - Владимир Арсеньев

Я понял причину его тоски, и мне жаль стало старика. Я сказал ему, что совсем не пойду на охоту и останусь с ним на биваке.

В сумерки я услышал три выстрела — и обрадовался. Охотники стреляли далеко в стороне от того места, где находились могилы.

Когда совсем смерклось, возвратились казаки и принесли с собой козулю. После ужина мы рано легли спать. Два раза я просыпался ночью и видел Дерсу, сидящего у огня в одиночестве.

Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружьё остались на месте. Это означало, что он вернётся. В ожидании его я пошёл побродить по поляне и незаметно подошёл к реке. На берегу её около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне своё лицо. Видно было, что он провёл бессонную ночь.

— Пойдём, Дерсу! — обратился я к нему.

— Тут раньше моя живи, раньше здесь юрта была и амбар. Давно сгорели. Отец, мать тоже здесь раньше жили…

Он не докончил фразы, встал и, махнув рукой, молча пошёл на бивак. Там всё уже было готово к выступлению; казаки ждали только нашего возвращения.

От места слияния Ли-Фудзина с Синанцей начинается Фудзин. Горы с левой стороны состоят из выветрелого туфа и кварцевого порфира.

Прилегающая часть долины покрыта лесом, заболоченным и заваленным колодником. Поэтому тропа здесь идёт косогорами в полгоры, а километра через два опять спускается в долину.

Вскоре после полудня мы дошли до знакомой нам фанзы Иолайзы. Когда мы проходили мимо тазовских фанз, Дерсу зашёл к туземцам. К вечеру он прибежал испуганный и сообщил страшную новость: два дня тому назад по приговору китайского суда заживо были похоронены в земле китаец и молодой таз. Такое жестокое наказание они понесли за то, что из мести убили своего кредитора. Погребение состоялось в лесу, в расстоянии одного километра от последних фанз. Мы бегали с Дерсу на одно место и увидели там два невысоких холмика земли. Над каждой могилой была поставлена доска, на которой тушью были написаны фамилии погребённых. Усопшие уже не нуждались в нашей помощи, да и что могли сделать мы вчетвером среди хорошо вооружённых китайских охотников?

Я полагал провести в фанзе Иолайза два дня, но теперь это место мне стало противным. Мы решили уйти подальше и где-нибудь в лесу остановиться на днёвку.

Вместе с Дерсу мы выработали такой план: с реки Фудзина пойти на Ното, подняться до её истоков, перевалить через Сихотэ-Алинь и по реке Вангоу снова выйти на Тадушу. Дерсу знал эти места очень хорошо, и потому расспрашивать китайцев о дороге не было надобности.

Утром 8 августа мы оставили Фудзин — это ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поутоу, что в переводе на русский язык значит «козья долина». Проводить нас немного вызвался один пожилой таз. Он всё время шёл с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.

Расставаясь с ним, Дерсу в знак дружбы подарил ему ту самую бутылку, которую я бросил на Ли-Фудзине. Надо было видеть, с какой довольной улыбкой таз принял от него этот подарок.

Долина реки Поугоу представляет собой довольно широкий распадок. Множество горных ключей впадает в него с той и с другой стороны. Пологие холмы и высокие реки, вдающиеся в долину с боков, покрыты редким лиственным лесом и кустарниковой порослью. Это и есть самые любимые места диких козуль.

После полудня Дерсу нашёл маленькую тропку, которая вела нас к перевалу, покрытому густым лесом. Здесь было много барсучьих нор. Одни из них были старые, другие — совсем свежие. В некоторых норах поселились лисицы, что можно было узнать по следам на песке.

Отряд наш несколько отстал, а мы с Дерсу шли впереди и говорили между собой. Вдруг шагах в тридцати от себя я увидел, что в зарослях кто-то шевелится. Это оказался барсук (Meles amurensis Schrenski; по Бихнеру — М. anacuma amurensis), близкородственный японскому барсуку и распространённый по всему краю. Окраска его буро-серая с черным, морда белесоватая с продольными тёмными полосами около глаз. Барсук — животное всеядное, ведущее одиночную жизнь. Китайцы и инородцы специально за ним не охотятся, но бьют, если попадается под выстрелы. Шкура его, покрытая жёсткими волосами, употребляется ими на чехлы к ружьям и оторочку сумок.

Замеченный мною барсук часто подымался на задние ноги и старался что-то достать, но что именно — я рассмотреть никак не мог. Он так был занят своим делом, что совершенно не замечал нас. Долго мы следили за ним, наконец мне наскучило это занятие, и я пошёл вперёд.

Испуганный шумом, барсук бросился в сторону и быстро исчез из виду. Придя на то место, где было животное, я остановился и стал осматриваться. Вдруг я услышал крики Дерсу. Он махал руками и давал мне понять, чтобы я скорее отходил назад. В это время я почувствовал сильную боль в плече. Схватив рукой больное место, я поймал какое-то крупное насекомое. Оно тотчас ужалило меня в руку. Тут только я заметил на кусте бузины совсем рядом с собой большое гнездо шершней. Я бросился бежать и стал ругаться. Несколько насекомых погнались за мной следом.

— Погоди, капитан, — сказал Дерсу, вынимая топор из котомки. Выбрав тонкое дерево, он срубил его и очистил от веток. Потом набрал бересты и привязал её к концу жерди. Когда шершни успокоились, он зажёг бересту и поднёс её под самое гнездо. Оно вспыхнуло, как бумага. Подпаливая шершней, Дерсу приговаривал:

— Что, будешь нашего капитана кусать?

Покончив с шершнями, он побежал опять в лес, нарвал какой-то травы, и, растерев её на лезвии топора, приложил мне на больные места, а сверху прикрыл кусочками мягкой бересты и обвязал тряпицами. Минут через десять боль стала утихать. Я просил его показать мне эту траву. Он опять сходил в лес и принёс растение, которое оказалось маньчжурским ломоносом (Clematis manshurica Rupr.). Дерсу сообщил мне, что трава эта также помогает и от укусов змей, что эту-то именно траву и едят собаки. Она вызывает обильное выделение слюны; слюна, смешанная с соком травы, при зализывании укушенного места является спасительной и парализует действие яда. Покончив с перевязкой, мы пошли дальше. Разговор наш теперь вертелся около шершней и ос. Дерсу считал их самыми «вредными людьми» и говорил:

— Его постоянно сам кусай. Теперь моя всегда его берестой пали. Дня через два мы достигли водораздела. И подъём на хребет и спуск с него были одинаково крутыми. По ту сторону перевала мы сразу попали на тропинку, которая привела нас к фанзе соболёвщика-китайца. Осмотрев её, Дерсу сказал, что хозяин её жил здесь несколько дней подряд и ушёл только вчера. Я высказал сомнение. В фанзе мог быть и не хозяин, а работник или случайный прохожий. Вместо ответа Дерсу указал мне на старые вещи, выброшенные из фанзы и заменённые новыми. Это мог сделать только сам хозяин. С этими доводами нельзя было не согласиться.