Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.) - Леонид Васильев

Беседуя с Цзи Кан-цзы, заправлявшим делами в Лy и отнюдь не игнорировавшим школу Конфуция, Учитель отвечал на такие вопросы:

— Можно ли использовать Чжун Ю на должности, связанной с управлением?

— Ю решителен. Какие сложности могут возникнуть, если он станет администратором?!

— Можно ли Цы привлечь к управлению?

— Цы умен. Какие сомнения могут быть в использовании его в качестве администратора?!

— Можно ли Цю использовать в системе администрации?

— Цю очень способен. Почему же его не привлечь к управлению? [VI, б].

Из беседы вытекает, что Учитель отвечал на вопросы более чем кратко. Едва ли его собеседник был в состоянии понять, кто из кандидатов на должность предпочтительнее. Насколько можно судить по результатам, Цзи выбрал Цю, причем использовал его способности достаточно своеобразно, вынудив повысить налоги. Еще раз напомним, что Учитель за это сильно разгневался на Цю, отказав ему в праве считаться его учеником. Цю был не единственным, кто служил Цзи в родном для Конфуция царстве Лy. Высокие должности в администрации Цзи получали и другие его ученики, в частности Чжун Ю (Цзы Лy).

Оценивая своих учеников вообще и с точки зрения их пригодности к службе в частности, Конфуций был обычно сдержан, но порой позволял себе такие замечания: выучить триста стихов (видимо, имелся в виду «Шицзин») недостаточно для того, чтобы уметь хорошо управлять [XIII, 5]. В одном из пассажей он советовал выучить календарь Ся, ездить в повозках Инь, носить шапки Чжоу и предпочитать музыку Шао и пантомиму У [XV, 10]. При всем значении этих советов (за каждым из них стоит определенная идея, подчас программа действий) они практически были малопригодны для налаживания эффективной администрации.

На серию вопросов Мэн У-бо, можно ли считать его учеников достигшими жэнь, Учитель отвечал уклончиво, выдвигая на передний план те качества, в которых он был уверен, и не утверждая при этом, что интересующие Мэн ученики овладели жэнь. Интересно, что среди достоинств учеников преобладали именно административные. Так, Цзы Лу был сочтен способным управлять войском в государстве, имеющем тысячу колесниц, а Цю мог бы быть администратором в доме, владеющем сотней колесниц [V, 7].

В одном из диалогов идет речь о том, кто из учеников чего хотел бы добиться в жизни. Цзы Лу первым высказался, заметив, что хотел бы получить в управление царство в тысячу колесниц, окруженное большими и враждебно настроенными соседями и к тому же страдающее от недостатка пищи. За три года он брался сделать народ мужественным (т. е., следует полагать, могущим дать отпор соседям) и добродетельным. Цю заметил, что удовлетворился бы территорией в 50–70 ли, причем тоже брался за три года сделать так, чтобы люди ни в чем не нуждались [XI, 24]. Обращает на себя внимание то, что оценки Учителя и самооценки его учеников (в данном случае двоих, но весьма близких к Конфуцию) совпадали. Ученики не скрывали масштабы своих притязаний, а Учитель подтверждал, что их способности позволяют им стать образцовыми администраторами и добиться реально ощутимых результатов.

В «Луньюе» можно найти немало замечаний о том, как надо правильно управлять и кто на это способен больше других. Как уже упоминалось, Конфуций неплохо разбирался в людях и мог дать собеседнику достаточно точную оценку. Особенно важно, что оценка давалась в мягких тонах, благожелательно, чтобы не обидеть того, кто в глубине души, возможно, рассчитывал на более высокое мнение о себе. Более того, Конфуций ни перед кем никогда не закрывал двери к дальнейшему самоусовершенствованию, которое было одной из основ его методики обучения.

Философия Конфуция

Конфуций не был философом в общепринятом смысле этого слова. Метафизика или космология, натурфилософия или онтология, мистика или логика для него просто не существовали (как не было всего этого в шанско-чжоуском Китае и до него). Он был равнодушен ко всему, что выходило за пределы практических реалий и требований здравого смысла (если не считать преданий старины и легендарных представлений о мудрости древних, небесном мандате и великом пути дао). Впрочем, это не значит, что проблемы философии его не затрагивали вовсе. Он не мог не задумываться над тем, как устроен мир. Но мысли его при этом — в полном соответствии со спецификой традиционного любомудрия в древнем Китае — были направлены в сторону жизни.

Когда его спросили, что он думает о смерти, он ответил: «Мы не знаем, что такое жизнь, что уж тут рассуждать о том, что такое смерть» [Луньюй, XI, II]. Конфуций избегал рассуждений о духах и суеверного преклонения перед ними: «Мы не знаем, как служить людям, что же говорить о служении духам?» [XI, 11]. При всем том он терпеливо участвовал в церемонии изгнания злых духов в его родной деревне, хотя участие его было подчеркнуто пассивным [X, 10].

В «Луньюе» специально упомянуто, что Конфуций не любил рассуждать о Небе, небесном пути [V, 12] и тем более о небесном мандате [IX, 1], — и это легко понять. Ведь Небо, дав ему, по его же собственным словам, высокие достоинства, не сумело оценить их должным образом. Оно как бы просто не заметило их и не вмешалось в судьбу Учителя, на что он явно надеялся. Нельзя сказать, что Учитель не верил ни во что святое. Просто Небо было заменено в его учении дао, которое предстает в афоризмах «Луньюя» как истинный путь. Вообще между Небом (как его воспринимали чжоусцы до Конфуция) и дао примерно такая же дистанция, как между сакральным и десакрализо-ванным использованием одних и тех же терминов, о которых выше уже шла речь. Сакральное Небо было достаточно демонстративно отринуто Учителем, по мере взросления все отчетливее представлявшим себе, что легенда о небесном мандате нереальна, что на практике она не работает. Небо оставалось где-то далеко вверху и не имело касательства к тем практическим делам, которые были в центре внимания Учителя. Иное дело — дао.

Дао было все время рядом с Конфуцием. Оно стало важной составной частью его этического учения, в какой-то степени даже высшей сутью его. Прежде всего, дао для Конфуция означало тот самый высший порядок в обществе, то состояние социальной гармонии и политической строгости и стройности, которые будто бы некогда существовали при великих мудрецах древности Яо, Шуне и Юе, а позже деградировали. «Если в Поднебесной царит дао, то ритуалы — ли с сопровождающей их музыкой, а также военные походы осуществляются сыном Неба; если в Поднебесной нет дао, ритуалы с музыкой и походы осуществляются чжухоу» [XVI, 2]; «Если в Поднебесной царит дао, будьте на виду, если нет дао — скройтесь; в государстве, где господствует дао, стыдно быть бедным и презираемым; в государстве, где нет дао, стыдно быть богатым и знатным» [VIII, 13].

Перед нами — развернутая программа норм поведения, а дао — регулятор этих норм. Соответственно, дао в «Луньюе» трактуется очень широко, хотя и при этом строго однозначно. Это верный путь в жизни, справедливый и мудрый порядок, воплощение желанной истины, образцовая норма поведения и т. п. Тот, кто заботится о сохранении либо обретении дао, должен уподобиться цзюнь-цзы и уж во всяком случае научиться пренебрегать материальными благами: «С ши (здесь имеется в виду представитель низшей категории чжоуской аристократии либо просто чиновник. — Л.B.), который ищет дао, но при этом стыдится скверной одежды и плохой пищи, не стоит и говорить» [IV, 9]. Иными словами, дао — это высшая совокупность норм добродетели, которые в деталях разработаны Учителем, сумма и синтез всех норм и правил, генеральный принцип жизни достойных людей в достойно организованном обществе.

Дао беспредельно для познания, как беспределен сам мир людей и нормы взаимоотношений между ними. Его можно было бы сравнить с абсолютной Истиной, практически не доступной никому. Недаром в одном из пассажей «Луньюя» сказано: тот, кто утром постиг дао, может спокойно умереть вечером [IV, 8]. Дело своей жизни он сделал, возможной вершины достиг. В то же время дао Конфуция отнюдь не равно внефеноменальному Абсолюту, каким оно стало позже в построениях даосов. В большинстве случаев оно воспринимается в том же «Луньюе» просто как должная норма элементарного поведения.

В беседе с Цзи Кан-цзы на вопрос, не стоит ли казнить тех, у кого нет дао, во имя того, чтобы укрепить позиции тех, кто им обладает, Конфуций заметил, что казнить людей вообще недопустимо, что их следует воспитывать, для чего самому правителю необходимо быть для них образцом [XII, 19]. Это весьма любопытный диалог— особенно на фоне тех апокрифических легенд о Конфуции, которые исходят из того, что будто бы, едва заполучив толику власти, он велел отрубить руки и ноги циским танцорам и музыкантам за то, что они что-то не так спели или станцевали [Сыма Цянь, гл. 47; Вяткин, т. VI, с. 132]. Мысль Учителя предельно ясна: к простым людям нужно относиться гуманно и терпеливо, их недостатки, незнание, некультурность (незнакомство с правилами, с дао) следует преодолевать мудрым воздействием на них сверху, со стороны разумных и ученых наставников, которых для того и готовят, знакомят с дао, чтобы они знали, как прививать основы культуры тем, у кого ее нет.