Москва купеческая - П Бурышкин

Мой лицейский сотоварищ был прав, говоря, что меня прочили в кандидаты "в министры"; прочили меня и в министерство торговли, и в министерство финансов, и в государственные контролеры. Я попреж-нему никуда идти не собирался, но разговаривать - разговаривал. Когда кн. Львов ушел из министров-председателей и его заменил Керенский, то мы с ним часто беседовали о возможных назначениях.

Я, конечно, сильно виноват в том, что, попрежнему не собираясь уходить из Москвы, никогда не отказывался от разговоров. В свое оправдание могу сказать, что все подобного рода переговоры чрезвычайно помогали иметь большую чем у других, осведомленность об общем положении в данный момент, а я всегда любил знать в подробностях, что происходит. К моему упорному нежеланию покидать Москву прибавились и новые соображения. В ходе этих переговоров о формировании правительства - а от половины июля до половины сентября их было немало, - мне пришлось не раз встречаться с кандидатами, стоявшими на диаметрально противоположной, чем я, точке зрения в вопросе об их участии в правительстве. Они всяческими путями добивались "высокого назначения", доказывая всем и каждому, что они будут полезны в деле спасения Родины. Русским общественным традициям вообще несвойственны приемы, широко распространенные на Западе, в частности во Франции, ставить самому свою кандидатуру. У нас обычно "предлагали избрание", просили поставить свой избирательный ящик, уговаривали баллотироваться. Даже те, кто сами хотели быть избранными на какую-либо должность, обычно шли окольными путями, через друзей и знакомых. Поэтому кандидаты, предлагавшие свои услуги для несения министерских обязанностей, представляли на фоне русской действительности, смешные и жалкие фигуры. Мне не очень хотелось быть в их числе.

Другая причина - это начавшееся со второй половины лета почти открытое противодействие Москвы моему назначению. Милюков в своей "Истории" второй русской революции пишет, что Керенский хотел меня назначить, но московская промышленная группа была против. Это верно, - с тем добавлением, что я и сам был "против". Теперь, тридцать четыре года спустя, мне трудно утверждать, пошел ли бы я, если бы меня со всех сторон просили, но этого не было. Вступить же в борьбу на этой почве я не собирался.

В ходе работ в новой городской управе на меня было возложено поручение, выполнение которого я считаю одним из самых интересных моментов моей очень богатой впечатлениями жизни. Во время одной из очередных поездок в Петербург меня неожиданно попросил заехать к нему Н. Д. Авксентьев, тогда министр внутренних дел. Мы были с ним, до той поры, незнакомы, и я понял, что дело идет о каком-то важном поручении. В самом деле, он сообщил мне о решении правительства созвать в Москве Государственное Совещание, и дал ряд указаний, как я должен был словесно доложить Рудневу и городской управе.

Я выполнил эту миссию на другой же день и, вероятно, потому, что я был первым докладчиком по этому делу, на меня и была возложена техническая подготовка совещания, состоявшегося в десятых числах августа и происходившего в Московском Большом Театре. Опасались каких-то беспорядков, и мне было поручено по возможности лично вручить входные билеты всем участникам совещания. Это не представило

особых трудностей: почти все, кто должен был на нем участвовать, охотно являлись сами за получением билетов, и через мой кабинет, где я образовал маленькую канцелярию, прошли все мало-мальски заметные, общественные и государственные деятели того времени, а это обстоятельство дало мне возможность со всеми ними познакомиться и со многими из них беседовать. Я видел всю общественную Россию времен февральской революции, за исключением большевиков, которые в совещании отказались участвовать. В этом же порядке мне пришлось, от имени Москвы, встречать на Александровском вокзале генерала Корнилова, приглашенного из ставки на совещание.

С начала октября опять начались переговоры о министерстве, и опять я был вызван в Петербург.

В "Истории" Милюкова весь этот последний этап февральской революции описан очень подробно и достаточно объективно. Я делаю эту оговорку потому, что считаю всю эту книгу вообще трудом не историка, а полемиста, написанную с целью оправдать позицию кадетской партии и свои собственные действия. Но в этот период переговоров "социалистической демократии" с "буржуазными элементами" на первом месте была не кадетская партия, а московская промышленная группа. Сам Милюков находился, как помнится, в отсутствии; в Петербурге, в кадетских кругах, одну из первых ролей играл М. С. Аджемов, а в Москве переговоры с кадетами шли через Н. М. Кишкина, который был горячим сторонником создания коалиционного министерства. Это участие Кишкина на первом плане в переговорах сказалось на мне неожиданным и курьезным образом: Троцкий, для характеристики участия буржуазии во власти, пустил тогда свою бутаду: "Кишкины-Бурышкины".

Наша беседа с Керенским - она происходила в Зимнем Дворце, в знаменитом кабинете Императрицы, - свелась к тому, что он сказал мне о своем намерении обратиться к московской промышленной группе, из числа членов коей, по его мнению, несколько человек могли бы войти в будущий состав правительства. Керенский выразил при этом надежду, что и А. И. Коновалов вернется к активной правительственной деятельности. Как известно, в это время шло так называемое Демократическое совещание, и самый вопрос о коалиционном составе будущей власти был под большим сомнением.

Я не мог не согласиться с тем, что если на очередь поставлен вопрос о коалиции разных общественных группировок, то нужно говорить именно с группами, а не обращаться к отдельным лицам, даже в том случае, если их можно считать представителями той или иной группы (в данном случае я имел в виду А. И. Коновалова).

Формирование коалиционного правительства встречало большие препятствия со стороны левого сектора общественности. Я благополучно вернулся в Москву, куда приехал и А. И. Коновалов и, при его участии, в Биржевом комитете начались совещания о том, как организованная промышленная общественность относится к идее создания коалиционного правительства.

Меня, вероятно, упрекнут в нарочитом злословии или в желании осветить этот вопрос с точки зрения уязвленного самолюбия, если я буду утверждать, что разрешению принципиального вопроса об участии московской промышленной группы в будущей коалиции немало помогло то, что на первом месте фигурировали имена Коновалова и Третьякова. А между тем, я и тогда был в этом убежден, и ныне, мысленным взором обращаясь к прошлому, именно так и думаю. Правда, в совещаниях, где я участвовал, речь не шла о личных кандидатурах, но они были секретом Полишинеля. Да и этот секрет Третьяков быстро нарушил, созвав специальное "расширенное" заседание, чтобы получить от московской торговли и промышленности особые полномочия, представлять в будущей правительственной комбинации купеческую Москву. Полномочия эти ему охотно дали: в тот момент в этих кругах настроение стало глубоко пессимистичным, но многие думали, что если кто-нибудь надеется на то, что можно еще спасти положение, то мешать ему не следует.

На собрания, где говорили о личности кандидатов, меня обычно не звали. Мне было доподлинно известно, что поводом "отвода" было мое участие в "эс-эровской" управе.

Помню поездку в Петербург, в присланном в Москву министерском вагон-салоне... Ехали: Н. М. Кишкин, С. Н. Третьяков, С. А. Смирнов и я. Был еще присяжный поверенный П. И. Малянтович. А. И. Коновалов уехал раньше.

В Петербурге начались обычные совещания, происходившие в самых разных комбинациях. Скоро выяснилось, что из приехавших москвичей больше всех стремятся поработать "на пользу Родине" С. А. Смирнов и П. Н. Малянтович. С. Н. Третьяков очень нервничал: может быть, причиной было то, что главной московской фигурой при переговорах был А. И. Коновалов.

Из всех этих собеседований для меня наибольшее значение имела одна встреча, происшедшая у М. И. Терещенко в его известном особняке на Набережной. Кроме хозяина дома, были Коновалов и Третьяков. Я заметил со стороны Коновалова, в отношении себя, некоторую враждебность. Решил, что был прав, обещав Рудневу скоро вернуться в Москву, что для меня нет основания пересматривать это свое намерение, и в тот же вечер уехал. Перед отъездом, уже из любопытства, я был на общем совещании членов правительства, кандидатов и особо приглашенных лиц, которое происходило под председательством Керенского в Малахитовом зале Зимнего Дворца. Правительство тогда сводилось к "Директории", - Керенский, Терещенко, Никитин, Верховский и Вердеревский. Кандидатов было довольно много, я даже не всех знал в лицо. Собрание было довольно сумбурное. Я сидел рядом с морским министром Вердеревским, который сказал одну из лучших, во всяком случае одну из самых спокойных и деловых речей. Говорили о тревожности общего положения в виду начинавшегося наступления немцев на Петербург. Я не дождался конца собрания: мне нужно было ехать на вокзал.