У нас все хорошо - Арно Гайгер

Разглядывая уши Атаманова, он говорит себе, что так оно Атаманову и надо, если он не может засунуть себе за ухо карандаш, потому что карандаш там не будет держаться, и с этим он от души поздравляет незадачливого жениха.

До самой ночи они играют в настольный футбол, уже не в первый раз, это спасает от утомительных разговоров. Хотя немецкий Атаманова не безнадежен, но общение с ним вгоняет собеседников в пот, а толковой беседы все равно не выходит. Филипп великолепен в защите и прекрасный бомбардир с дальних позиций, но у ворот полный неудачник, в результате чего проигрывает большинство партий. Он много смеется из-за переполняющего его честолюбивого напряжения и грозит своим соперникам ужасными разгромами. Атаманов идет спать. Штайнвальд и Филипп играют последнюю партию, и как только становится очевидно, что Филипп проиграет и ее, Штайнвальд начинает вдруг рассказывать, что свой «мерседес» он приобрел исключительно выгодно потому, что в автомобиле два летних месяца подряд пролежал самоубийца.

Хотя Штайнвальд сам заговорил на эту тему, она пробуждает в нем ощутимую робость. Он прямота-ки выдавливает из себя подробности крошечными порциями. Филипп выводит мяч к воротам Штайнвальда. Но мяч останавливается цветом противника кверху.

— Так вот зачем подвески-ароматизаторы в салоне, — говорит Филипп.

Штайнвальд кивает и, послав мяч к воротам Филиппа с не большим успехом, чем Филипп раньше, объясняет с прежней неохотой, что у него нет в распоряжении достаточной суммы денег, чтобы полностью обновить машину изнутри. До сих пор ему удалось поменять лишь обшивку пола и дверей и передние сиденья. Он замолкает. Мяч Филиппа пролетает в миллиметре от ворот Штайнвальда. Но вратарь последнего и не двигается с места. Штайнвальд выпрямляется. Машина надежная, кроме того, можно ездить и с открытым окном. Свободным ударом он отправляет мяч прямо к воротам Филиппа. Тот отбивает в угол. Испытывая облегчение оттого, что партия еще не проиграна, Филипп спрашивает, кем был покойник. Штайнвальд не знает. В машине остались личные вещи, которые озадачили его. Тем не менее он не имеет ни малейшего понятия.

— Хорошенькая история, — добавляет Штайнвальд со вздохом, падает на ближайший стул и остается там сидеть. Его крайний нападающий не принимает никаких мер, чтобы выполнить положенный угловой.

Филипп не может заснуть. У него щиплет глаза, и усталость хоть и чувствуется, но только в суставах. Захватив пачку сигарет, почти опустошенную бутылку вишневого рома и наполовину выпитую бутылку мандаринового ликера, которому уже лет двадцать по меньшей мере, но к которому впервые притронулся только он, Филипп устраивается на плоской крыше гаража, пускает длинные струи дыма в прохладу ночного воздуха и ждет северного сияния. После необычно сильной вспышки на солнце в эту ночь до Земли должны добраться большие поля электромагнитных частиц.

Филипп наблюдает их около половины второго ночи, маленькие, нервно подрагивающие полоски зеленого, а местами и фиолетового света. Он делает три, четыре глотка мандаринового ликера. Именно Штайнвальд! Свидетель! На Украине! — думает он. Да это же все просто бред и ложь, сплошная гнусная ложь, обман, надувательство, наглость и вздор. Эти острова на юге и не существуют вовсе. Сто процентов. Спорим. Хочется упасть и умереть. Их никогда и не было. Есть только плохие дороги, болота, пропасти, воющие волки и воры, которые забирают все, даже Луну, которую они делят между собой на фазы. Я плюю Луне в лицо и — последнее усилие — стираю ладонью с неба северное сияние.

Нам не нравится Украина, говорят молодые лисицы, укладываясь спать у черта на куличках.

Понедельник, 9 октября 1989 года

Когда накануне вечером Альма откачивала мед из первых четырех рамок, раздался приглушенный хлопок. Она на всякий случай отключила медогонку, а потом никак не могла вновь запустить аппарат. Подождав, она еще раз попыталась включить машину, и та вдруг снова заработала. После четвертого отключения, хотя Альма специально установила переключатель на холостой ход, а не на «ВЫКЛ», потому что прошлый раз при этом заискрило, переключатель опять не сработал. Тогда Альма принесла отвертку и изоленту и попыталась сама устранить поломку. Не совсем безупречным способом: она перемкнула выключатель тонкой проволокой. Треску было много. Она, как могла, вернула все назад, собрала, как было, и попробовала еще раз запустить машину. К ее удивлению, аппарат включился в положении «ВЫКЛ». После этого она не притрагивалась к выключателю и управляла медогонкой с помощью вилки и розетки. Все шло хорошо, пока она не закончила работу. От электрической открывалки она отказалась, открыв банки с прошлогодним медом обыкновенной вилкой, как раньше. Да в этот раз и открывать пришлось меньше, чем в прошлый.

Вызванный на другой день электрик сразу выяснил, что медогонка в порядке и Альма своими манипуляциями с проволокой даже ничего не нарушила. Сначала испортился выключатель — из-за пыли, наслоившейся за долгие годы. Потом Альма не так смонтировала выключатель, из-за чего он вдруг начал работать наоборот.

— Все покрывается пылью, — нравоучительно изрекает электрик. Он продувает сжатым воздухом открытые контакты, покрывает их тонкой, блестящей пленкой машинного масла, распыляемого из флакона. Устанавливает выключатель на место. Затем он осматривает стиральную машину, которая вот уже неделю угрожающе грохочет. Дужка от бюстгальтера попала в барабан. Электрик мгновенно вытаскивает ее клещами. Это Альма и сама могла бы сделать. Она оплачивает ремонт наличными и провожает мастера к двери. Потом она возвращается в подсобку и чистит медогонку, из которой за ночь стек весь мед. Остатки она разливает по банкам. Потом прибирается в подсобке, готовя ее к зиме. Кроме всего прочего, она делает то, что должна была сделать уже много раньше, — убирает старые ульи с их привычного места возле шкафа и ставит их к стене, граничащей с котельной, для того чтобы проход к двери в сад стал посвободнее.

Когда Альма разглядывает результат своего труда, ее вдруг охватывает ужас, как будто она сделала ошибку. Ей кажется, она предала Рихарда, потому что эти ульи они ставили к шкафу вместе, а заодно и Ингрид, потому что ульи стояли там во время ее последнего приезда, когда она помогала ей на пасеке. Альма обзывает себя «глупой курицей». И хотя разум твердит ей, что так оно намного лучше, что ей уже давно надо было додуматься до этого, она ощущает легкую грусть, а в сердце закрадываются угрызения совести из-за того, что она не может подождать с нововведениями, пока не умрет и Рихард.

По рекомендации доктора Венцеля три года назад Альма отправила Рихарда в дом для престарелых, это было летом 1986-го, когда сады стали радиоактивными[81]. Тогдашнее решение не было внезапным, уже давно было ясно, что когда-нибудь придется это сделать. Тем не менее Альма до сих пор не может оправиться от этого шага. Снова и снова видит она перед собой глаза Рихарда, огромные от страха, ей хочется взять его руку в свою и сказать ему: так, все, хватит, пойдем домой. Частенько, особенно в последнее время, она с нетерпением ожидает этого момента. Она и сама не знает, что тогда с нею будет, но с тех пор, как душевное здоровье Рихарда окончательно расшаталось (и было покончено с тем изнуряющим состоянием полурассудка-полубезумия, от которого мурашки по коже бегали), она снова сильно привязалась к нему. Поначалу она часто забирала его днем домой, иногда по его настойчивой просьбе. Но даже дома он чувствовал себя не в своей тарелке, так сильно он сдал. Ощущение такое, будто некий саморазрушитель выгребает по методу Стаханова при поддержке целой армии крепких помощников весь разум из мозговых извилин Рихарда, день за днем, до тех пор, пока в них ничего не остается, и только сырой ветер гуляет по пустым закоулкам этой бедной души.

На прошлое Рождество Альма хотела, чтобы Рихард встретил праздник в родной ему обстановке. Но он сидел с отсутствующим взглядом и большую часть времени думал, что находится в церкви, — вероятно, из-за свечей. Несколько раз он неожиданно заводил «Благословен Бог и Отец Господа нашего», а когда наконец Альме удалось разъяснить ему, к чему тут елка и подарки (Рихард, это тебе, смотри, вот рождественские подарки для тебя, Рихард, рождественские подарки, сейчас Рождество), на его глазах выступили слезы, потому что на елке горели настоящие свечи и он испугался пожара в доме. Альма принесла из подвала огнетушитель и положила его Рихарду на колени, что его немного успокоило. Он обнял огнетушитель и пропел первую строчку рождественской песни «Тихая ночь! Святая ночь!» На полуслове оборвав пение, он пожелал себе, чтобы это было его последним Рождеством. В конце концов он заявил:

— Пойдем отсюда, это место не для нас.