Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

Себя было так жалко, что думать уже не было никаких сил, разболелась голова, всё тело как будто перехватило судорогой, слабой, но не отпускающей. Она просто лежала и плакала, вспоминая все эти лица, все слова, каждый взгляд, говорящий «ты никто» так уверенно, что она сама начинала сомневаться в своей способности выжить и выстоять.

«И министр... Тот, кто должен быть на моей стороне, тоже воюет против меня. Даже с ним надо воевать, нигде тыла нет, один фронт кругом, захочешь уткнуться в надёжного человека — хоть ежом сворачивайся, потому что кроме себя и нет никого.

Хотя... ничего нового. Я такое уже видела. Первый год в техникуме на мужской специальности, первый год в издательстве без опыта, первый год на заводе, где вообще женщин нет толком. Я это проходила. И каждый грёбаный раз такое удивление — неужели это возможно, в наш просвещённый век, в нашем мире равенства и братства, такие зашоренные, глупые, предвзятые люди? Как? Почему они до сих пор существуют? Неужели они до сих пор не поняли, что вешать на людей ярлыки по полу, возрасту, внешности и прочим случайным вещам нельзя? И ответ всегда один — да, это существует, прикинь. Этих людей тьма, они повсюду, и тебе придётся ходить на учёбу и работу как на войну, каждый день, день за днём, как в бой, и ты будешь это знать, и ты будешь это делать. Ради того, чтобы через год, два или пять выгрызть себе зубами право на такое же отношение, которое мужчины имеют без малейших усилий, со старта. И ты будешь это делать, и ты это сделаешь. Потому что другого пути нет, не придумали ещё. Хочешь — придумай ты.»

На первом этаже заскрипели ступеньки, сквозь бумажную дверь стал пробиваться тусклый свет, потом шаги приблизились, в дверь постучали и сразу открыли.

Она сделала вид, что свет слепит глаза, закрыла их рукавом и отвернулась. Свеча погасла, Вера убрала рукав и увидела в лунном свете сидящего рядом с её матрасом министра Шена. Он был в костюме для фехтования, состоящем из широких штанов, нижней рубашки и длинного халата с короткими рукавами, пах каким-то слабым алкоголем, но не тем, который они пили с Джен Джи в зале для фехтования. Она спросила шёпотом, чтобы голос не выдал её состояния:

— Как Джен Джи?

Министр тяжко вздохнул и бросил на пол возле свечи пачку листов, шёпотом отвечая:

— Кайрис написала мне восьмистраничный отчёт на тему «Почему госпожа Вероника плачет», но попросила его не читать. Личные просьбы от неё бывают настолько редко, и оказываются в итоге настолько значимыми, что я предпочитаю прислушиваться. В прошлый раз она попросила спасти Артура. До этого была попытка суицида у пленника. А до него я её не послушал, и получил крайне неприятные последствия. Что случилось в этот раз, вы мне можете объяснить?

«Я всё могу. Но не всё хочу. Перебьётесь.»

Она прочистила горло и повторила:

— Как Джен Джи?

— Вера, почему вы плачете?

— Вы хотите, чтобы я в третий раз повторила вопрос, а вы в третий раз его проигнорировали? Можете сразу уходить в таком случае.

Он медленно глубоко вдохнул, ещё медленнее выдохнул и взял брошенные на пол листы, чиркнул спичкой, зажёг свечу. Вера встала и сказала:

— Я буду спать с Кайрис.

— Вера! — он поймал её за рукав, она с лёгкостью выскользнула из кимоно и пошла дальше, оставив куртку в его руках. Он тихо выругался, потушил свечу и догнал Веру у двери, набросил на неё сзади одеяло и прижал к себе, шёпотом требуя: — Вы можете просто ответить на вопрос?

— А зачем? Идите сразу к Кайрис, она вам в отчёте всё конкретно напишет. Записи разговоров послушаете, отчёты почитаете — вот и мнение сложится. А я по любым вопросам тоже буду обращаться к Кайрис, очень удобно. И спать тоже буду с ней, мы уже достаточно близки. И на мои вопросы она всегда отвечает, в отличие от вас, я это в людях очень ценю.

— Я отвечу на ваш вопрос, как только вы ответите на мой.

— Почему так? Я первая спросила.

— Потому что... — он оборвал себя, как будто сам себе захлопнул рот, постоял молча и сказал с бездной терпения, как будто говорил с больным человеком: — Хорошо, я отвечу первым. Оденьтесь. Я зажгу свечу.

Она не ответила, он оставил ей одеяло и ушёл к свече, зажёг её, с непривычки она казалась такой яркой, что даже глаза заболели. Вера какое-то время простояла неподвижно, потом министр подошёл и протянул ей её куртку от кимоно, она взяла и пошла к расстеленному на полу одеялу, бросила своё сверху, стала одеваться и завязывать пояс. Министр всё это время стоял к ней спиной, низко опустив голову, Вера осмотрела комнату — в центре её мятое нижнее одеяло, мокрая подушка, ещё более мятое верхнее одеяло. У изголовья горящая свеча и коробка спичек, рассыпанные по полу листы, исписанные мелким летящим почерком. Подушка из столовой.

«Он пришёл со своей подушкой? Оптимист. Или он сначала взял подушку, а потом ему Кайрис на лестнице вручила свой отчёт и наставления? Хотя, в любом случае оптимист. Мне бы такую веру в лучшее.»

— Вы оделись?

— Да. — Она перевернула свою подушку слезами вниз, поправила одеяло, села в центре по-турецки и изобразила готовность, — я вас внимательно слушаю.

Министр ногой подвинул свою подушку, чтобы она оказалась напротив Веры, и сел на неё так, как сидели цыньянцы, по-японски. Вера невольно уважительно хмыкнула — выкрутился.

Он расправил костюм и тоном скучного отчёта сказал:

— Джен Джи очень плохо. Жена отказалась с ним разговаривать, и его слушать тоже отказалась, как только он её отпустил, она вырвалась и ускакала по крышам неизвестно куда. Он не стал за ней гоняться.

— Правильно сделал.

Министр опять резко вдохнул, как будто собирался возразить, а потом так же резко оборвал себя, как будто не считал это разумным. Но хотел, она видела. Сделав несколько медленных вдохов, он ровно сказал:

— Вы на мой вопрос ответите теперь?

Она молча взяла телефон, открыла фотографию Миланы и показала:

— Второй Призванный — моя лучшая подруга.

Он не выглядел удивлённым. Она подождала реакции, не дождалась и спросила:

— Как давно вы в курсе?

— Я узнал сегодня.

Она убрала телефон, он помолчал и тем же тоном добавил:

— Это не ответ на мой вопрос.

— Это ответ.

— Вы недовольны тем, что это она?

— Да.

— Почему?

— Я думала, это папа.

— И?

— И всё.

Повисла тишина, Вера смотрела на свечу, министр смотрел на Веру. Потом осторожно сказал:

— Вы хотели бы своему отцу такой судьбы? Чужой мир с плохой медициной, оторванность от семьи и привычной жизни, положение раба?

— Нет. Я эгоистично хотела всего только для себя — чтобы в этом сраном чужом мире с плохой медициной у меня была семья, которая могла бы за попытку обращаться со мной как с рабом настучать всем обнаглевшим по башке ракетой. А не получилось. Всё, можете обращаться со мной как хотите, ракета по вашему дому не прилетит, живите спокойно.

Она закрыла лицо руками и опять разревелась уже без малейшей надежды когда-нибудь остановиться, беречь уже было нечего — Кайрис отчитается письменно по каждой её мысли, у неё вообще ничего личного и сокровенного в этом мире нет, даже мыслей, всё нараспашку, всё расковыряют и изучат, и будут использовать против неё. Желание выйти в окно сдерживалось только тем, что она по опыту знала, что это её не убьёт, даже над смертью своей у неё нет власти.

Министр погасил свечу, долго сидел молча и без движения, потом положил ладонь Вере на плечо, она от неожиданности замерла, он тихо сказал:

— Вера... Хочешь — верь, хочешь — нет, но я тебя понимаю.

Она усмехнулась, не поднимая головы, он сжал её плечо сильнее, сказал с невесёлой иронией:

— Я знаю, что ты не поверишь, но попробуй. Однажды давным-давно я уехал в храм без двух минут кронпринцем, а вернулся безродным сиротой, который никому не нужен и всем мешает. Я был настолько в шоке, что не знал, за что хвататься, чтобы хоть немного прийти в себя и осознать реальность. И единственный человек, который мне всегда в таких ситуациях помогал советом, поддержкой, деньгами, властью и самим своим существованием, лежал мёртвый в холодильнике патологоанатома и спасать меня не собирался. Радуйся, что твои хотя бы живы. И живи дальше.