Иов, или Осмеяние справедливости - Роберт Хайнлайн

Передвигаясь обычным способом (мой большой палец и прелестные ножки Маргреты; я уже давно мысленно примирился с тем, что даже неотвратимым можно наслаждаться), мы оказались в прекрасной местности (надо думать, это был Техас): водитель грузовика высадил нас прежде чем свернуть с шестьдесят шестого шоссе на проселок.

Из пустыни мы попали в страну низких зеленых холмов. Стоял дивный день, а мы были усталые, голодные, потные и грязные, так как наши преследователи — Сатана или кто-то там еще — превзошли себя: три превращения за тридцать шесть часов.

В один и тот же день я дважды получал место мойщика посуды в одном и том же городе и по одному и тому же адресу… и не заработал ни гроша. Трудно получить деньги в «Харчевне одинокого ковбоя», если она вдруг превращается в «Гриль Вивьен» прямо на твоих глазах. Сказанное вполне справедливо и в отношении этой самой «Вивьен», когда она три часа спустя превратилась в площадку для продажи подержанных автомобилей. Единственное, что было хорошо, так это то, что, по счастью (а может быть, заговорщики так и задумали), мы с Маргретой каждый раз оказывались вместе: в одном случае она зашла за мной, и мы оба дожидались, когда мой босс расплатится за работу, а в другом — мы с ней работали на одной кухне.

Третье превращение заставило нас бросить ночлег, который уже был оплачен (притом частично трудами Маргреты).

Итак, когда водитель грузовика высадил нас, мы были грязными, голодными и усталыми, а моя паранойя достигла наивысшей отметки.

Пройдя несколько сот ярдов, мы вышли к крошечному очаровательному ручейку — зрелище, которое в Техасе ценится выше любого другого.

Мы остановились возле трубы, соединяющей берега.

— Маргрета, ты не хочешь пошлепать по воде?

— Милый, я собираюсь сделать куда больше: я не только пошлепаю, я искупаюсь.

— Хм… Ладно. Пролезь под проволокой, пройди вдоль ручья ярдов пятьдесят-семьдесят пять, и там, думаю, с дороги никто не увидит.

— Возлюбленный, они могут выстроиться там в очередь и орать от восхищения сколько хотят. Я все равно буду принимать ванну. И… эта вода, кажется, чистая. Ее можно пить? Как ты думаешь?

— Выше по течению? Конечно. Думаю, что со времени айсберга мы пили ничуть не лучшую. Ах, если бы у нас была какая-нибудь еда… Например, горячий фадж-санде. Или ты предпочитаешь яичницу?

Я придержал нижнюю проволоку колючего ограждения, чтобы Маргрета пролезла снизу.

— А может, сойдемся на шоколадке «О'Генри»?

— Тогда уж лучше «Млечный путь», — отвечал я, — если у меня есть право выбора.

— Боюсь, у тебя его нет. «О'Генри» или ничего. — Она придержала проволоку для меня.

— Может, перестанем болтать о еде, которой у нас нет? — сказал я, пролез под проволокой, выпрямился и добавил: — А я сейчас съел бы живого скунса.

— Еда у нас есть, мой дорогой. В моей сумочке лежит батончик «О'Генри».

Я встал как вкопанный:

— Женщина, если ты шутишь, я тебя выдеру.

— Я не шучу.

— В Техасе, согласно закону, жену можно «учить» с помощью палки не толще большого пальца руки. — Я показал ей палец. — Ты тут что-нибудь подходящее видела?

— Сейчас поищу.

— А где ты взяла батончик?

— В придорожной лавчонке, где мистер Фаселли угостил нас кофе и пончиками.

Мистер Фаселли подвозил нас ночью, как раз перед грузовиком, который высадил нас здесь. Крохотные пончики, сахар и кофе со сливками были нашей единственной пищей за двадцать четыре часа.

— Наказание подождет. Женщина, если ты его украла, признаешься мне в этом потом. У тебя действительно есть настоящий, живой «О'Генри» или мне это чудится?

— Алек, неужели ты думаешь, что я способна украсть шоколадный батончик? Я купила его в автомате, пока вы с мистером Фаселли прохлаждались в туалете после еды.

— Но как? У тебя же не было ни одной монетки? Во всяком случае монетки этого мира?

— Да, Алек. Но в моей сумочке был дайм, оставшийся после какого-то предыдущего превращения. Конечно, строго говоря, это фальшивый дайм. Но я не видела особой беды в том, что машина его съест. И она его съела. Я спрятала батончик, когда вы вышли из туалета, так как трех монет у меня не было, а следовательно, я не могла предложить батончик мистеру Фаселли. — Она добавила: — А как ты думаешь, это мошенничество? С даймом?

— Это техническая подробность, в которую я входить не стану… особенно если приму участие в дележе добычи. Впрочем, это сделает меня соучастником. Гм… Сначала едим или сначала купаемся?

Сначала мы поели. Отличный завтрак на траве, который мы запили чудесной родниковой водой. Потом мы купались, поднимая фонтаны брызг и беззаботно смеясь. Я вспоминаю об этом, как об одном из счастливейших событий в моей жизни. В сумочке Марги оказалось мыло, в качестве полотенца я предложил свою рубашку. Сначала я вытер Маргу, потом вытерся сам. Сухой теплый воздух завершил эту работу.

Все, что случилось после этого, было неизбежно. Я еще никогда в жизни не занимался любовью на свежем воздухе, а тем более в разгар солнечного дня. Если бы меня кто-нибудь спросил, я бы сказал, что такое для меня просто психологически противопоказано, так как я буду ощущать себя скованным и не смогу забыть о том, какой неприличной выглядит эта картина со стороны.

Поражаюсь, но с радостью могу заверить, что, хотя я все время сознавал обстоятельства, в которых все это происходило… они меня тогда нисколько не беспокоили и я вполне справился… Вероятно, причиной был искренний и темпераментный энтузиазм Маргреты.

Точно так же мне никогда раньше не приходилось спать голым на траве. Думаю, мы проспали около часа.

Когда мы проснулись, Маргрета велела мне побриться. Я не мог бриться сам, так как у меня не было зеркала. Но Маргрета смогла и сделала это со свойственной ей добросовестностью. Мы стояли по колено в воде; я взбивал в ладонях мыльную пену и намыливал лицо, Маргрета брила, а я по мере необходимости намыливался снова.

— Вот, — сказала она наконец и поцеловала меня в знак окончания трудов праведных, — так сойдет. Ополоснись и не забудь помыть уши. А я поищу полотенце. Твою рубашку… — Она поднялась на берег, а я наклонился и принялся плескать водой в лицо. — Алек…

— Я плохо слышу тебя, вода журчит.

— Пожалуйста, дорогой!

Я выпрямился, протер глаза и оглянулся.

Все наше имущество исчезло… Все, кроме моей бритвы.

17

Но вот, иду я вперед, и нет Его, назад — и не нахожу Его, делает ли Он что на левой стороне, я не вижу, скрывается ли на правой, не усматриваю. Но он знает путь мой, пусть испытает меня — выйду, как золото.