Ментовская работа - Данил Корецкий

Теперь приговор придется отменять в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

— Ладно, ваша взяла, — наконец нарушил молчание Веретенников. — Одного понять не могу, зачем вы мои шмотки забрали? Конфискация, что ли? Так за них гроша ломаного не дадут!

— А это уже тема для другого разговора, — загадочно ответил Зайцев.

День пятый

Можно было считать, что убийство раскрыто. Хотя Веретенников категорически отрицал это, доказательства изобличали его. Действительно, ограбив вдвоем с Федоровым продовольственный магазин, они поделили похищенное и стали искать пути сбыта. Федоров вскоре попался при попытке продать коньяк, а Веретенников решил действовать хитрее и нашел посредника — Коровину, которая договорилась с буфетчицей ипподрома Валентиной Платоновой — массивной крашеной блондинкой с улыбчивым лицом и злыми глазами от реализации благородного напитка. При этом процесс ценообразования строился таким образом, что с каждой бутылки краденого коньяка десять рублей должен был получать Веретенников, четыре рубля — Коровина, а сумма, остающаяся после реализации коньяка с буфетной наценкой, отходила Платоновой.

Однако Коровина нарушила джентльменское соглашение, и Веретенников получил вдвое меньшую сумму, чем ему причиталось. Накануне убийства, в пивной. Веретено ссорился с Коровиной и угрожал ей расправой. Не было сомнений, что, убив ее, он залез в квартиру за деньгами.

Веретенников признавал все, кроме убийства. По его словам, после ссоры в пивной он расстался с Коровиной, а утром пришел к ней в дом, чтобы «забрать свои деньги».

Впрочем, этого и следовало ожидать. Обычно преступник, признаваясь в менее тяжких преступлениях, до последнего отрицает участие в убийстве. Арестованная к тому времени Платонова подтвердила, что Веретенников собирался расправиться с Коровиной, нашлись и очевидцы ссоры возле пивной. Иными словами, доказательства вины Веретенникова в убийстве казались незыблемыми. И уж, конечно, никто не мог предположить, что эта стройная система плотно подогнанных друг к другу улик рассыплется в прах…

Есин собрал отделение, чтобы обсудить наши текущие дела. Настроение у него было хорошим.

— С делом Веретенникова мы закончили, все переключаются на свои материалы.

Крылов, если понадобится, будет выполнять поручения следователя, но такая необходимость вряд ли возникнет. Поэтому вплотную займитесь угонами. У нас в зоне уже четыре мотоцикла, а всего по району — семь. Пора с этим кончать.

В это время зазвонил телефон.

— Здравствуйте, Виталий Васильевич, — весело проговорил Есин, и мы поняли, что звонит Зайцев. — Что там у вас новенького?

Но улыбка тут же сползла с его лица.

— Как это так? Почему? Да такого не может быть! — Он надолго замолчал, сосредоточенно слушая собеседника. — Заключение уже получили? Вот так штука! Я подошлю Крылова, и вы с ним обговорите… Да… Конечно, будем работать… Ну хорошо, до связи.

Есин положил трубку и забарабанил пальцами по столу.

— М‑да, ситуация! Крылов, давай быстро к Зайцеву. У него там появились новые материалы, и выходит, что Веретенников Коровину не убивал.

Реакцию всех сидевших в кабинете можно сравнить только с заключительной сценкой гоголевского «Ревизора». Я первым вышел из оцепенения и отправился в прокуратуру.

Зайцев держался, как всегда, невозмутимо, хотя, зная его достаточно хорошо, можно было заметить, что он тоже изрядно ошарашен. На столе лежали несколько листков бумаги, и следователь молча протянул их мне. Акт криминалистической экспертизы одежды Коровиной. Как мы и предполагали, она была убита ударами ног.

Эксперты нашли на платье следы коричневой ваксы, а в одном месте удалось обнаружить отпечаток подошвы сорок первого размера. Здесь же имелась и фотография, на которой довольно ясно просматривался сложный узорчатый рельеф, по всей видимости — лыжные ботинки.

Н‑да… В день убийства Веретенников был обут в старые черные туфли на гладкой подошве. И вообще носил он сорок четвертый размер…

Я дочитал документ. На платье оказалось несколько шерстяных волокон красного цвета, не принадлежащих одежде потерпевшей.

— Вот это прокол! — Я бросил листки обратно на стол.

— По крайней мере, теперь мы знаем кое‑что об убийце.

— Да, размер обуви и рельеф подошвы. А также то, что у него может быть красный шерстяной свитер, так что все в порядке, через пару дней мы его задержим. — Сарказма в голосе было даже больше, чем мне хотелось, но Зайцев на это никак не отреагировал.

— Поедешь в И ВС и допросишь Веретенникова. Подробно: когда он расстался с Коровиной, где, при каких обстоятельствах, кто при этом присутствовал.

День седьмой

Снова работу пришлось начинать с нуля: строить новые розыскные гипотезы, искать пути их проверки. После того как рухнула версия, казавшаяся железной, делать это трудно вдвойне, потому что приходится преодолевать уже сложившиеся психологические установки.

И когда мы собрались на очередную оперативку, было видно, что каждый считает следствие зашедшим в тупик.

Слава Виноградов, работавший по красному шерстяному свитеру, доложил, что среди завсегдатаев пивной, от которой начала свой последний путь Коровина, двое имеют такую одежду. Одного удалось установить, это слесарь‑сантехник Злобин, который ни в чем предосудительном замешан не был, а в ночь убийства дежурил в домоуправлении. Вторым был неизвестный молодой парень по имени Леша, которого несколько раз видели вместе с Галкой Совой.

В принципе, ничего обращающего на себя внимание в сообщении Виноградова не было, но что‑то заставило меня насторожиться. А через секунду я понял, что это было.

Совой приятели называли некую гражданку Ожогину, а в моей записной книжке уже фигурировала эта фамилия. Ожогина жила по ул. Окружной, 92, в одном из тех домов, в районе которых собака потеряла след. Образ жизни ее не был особо нравственным, и у меня против ее фамилии стояла пометка: «Постоянно водит к себе мужчин, некоторые длительное время живут без прописки».

Когда я сказал об этом, Есин оживился:

— Совпадение настораживающее. Надо вплотную заняться новыми фигурантами. Крылов, ты присмотрись к Ожогиной, а Виноградов займется установлением личности Леши.

Остальные работают над своими версиями, но ориентируются и по линии Ожогина — Леша. Все ясно? Значит, вперед!

Галина Ожогина, двадцать пять лет, подсобная рабочая швейной фабрики. Работает без особого старания, иногда прогуливает. С товарищами по работе отношений не поддерживает. Живет одна, часто выпивает, постоянно приводит к себе «гостей».

Некоторые живут месяцами, и тогда пьянки следуют одна за другой. Соседи неоднократно жаловались, и мы беседовали с Ожогиной, предупреждали, она обещала изменить поведение, но все продолжалось по‑старому.

Вся эта информация нам, собственно, ничего не добавила к тому, что уже было известно о Сове. Нас больше интересовало ее знакомство с Лешей, но тут‑то и начинались трудности: соседи и знакомые, запутавшись в многочисленных «друзьях» Ожогиной, естественно, не знали их по именам, а достаточными приметами Леши мы пока не располагали.

Посоветовавшись с Зайцевым, решили избрать самый простой путь, и я вызвал Ожогину к себе. Расчет был на то, что если повестка из прокуратуры может насторожить ее, то вызов в милицию — учреждение, ставшее привычным, — будет расценен как приглашение на обычную профилактическую беседу.

Ожогина была коренастой ширококостной девицей с развитыми формами. Кличка у нее была не случайной: круглое лицо с круглыми же глазами, тонкими полукружьями бровей и крупным носом действительно напоминало совиное. Когда она переступила порог моего кабинета, я обратил внимание, что выглядит она несколько необычно, и тут же понял, в чем заключается эта необычность: всегда ярко, аляповато накрашенная, сегодня она была без грима, а пестрый крикливый наряд заменило серое неброское платье.

Понятно. Люди такого рода в учреждения, подобные нашему, предпочитают приходить в скромном виде, чтобы произвести благоприятное впечатление.

— Садись, Галя, — пригласил я. — Как живешь?

— Живу понемногу, — ответила Ожогина низким прокуренным голосом и напряженно улыбнулась.

— Как на работе, не прогуливаешь?

— Нет, у меня все в порядке, можете мастера спросить. Уже почти целый месяц хорошо работаю.

— Ну а как дома себя ведешь? Что‑то соседи тобой недовольны.

— Да вы их не слушайте, они всегда чем‑нибудь недовольны. К тому же я одна живу, жизнь неустроенная, вот и мешаю им, как бельмо на глазу. К кому‑то же надо придираться…

— Как раз о том и речь, что не одна ты живешь, все время к тебе посторонние ходят, пьянствуют, живут без прописки. — Я протянул Ожогиной сигарету, и она обрадованно закурила, а когда глубоко вдохнула дым, то как бы расслабилась и, оставив тон светской дамы, вернулась к привычному лексикону.