Ветер с востока - Александр Михайловский

Культурная программа – опять же посещение арийских зрелищ. Вместе с Брежневым и комиссаром ГБ Санаевым привлекался в качестве свидетелей эксгумации евреев, расстрелянных в Бикерниекском лесу, а также расстрелянных восьмого декабря командой Арайса пациентов детской больницы на улицу Лудзас. Последнее было хуже всего. Зима. Детские тела в промерзшей земле сохранились так, как будто расстреляли их только на днях. Беспощадный реализм германского нового порядка, сохраненный зимним холодом для потомков.

Я и раньше не страдал излишним гуманизмом по отношению к носителям «высокой европейской культуры» но теперь я готов видеть их только мертвыми. И чем больше, тем лучше. К счастью, и самого Арайса, и Лозе, и Дрекслера, и Еккельна к тому времени уже успели отправить в Москву, на Лубянку. А то я с ними сделал бы то, что в этом мире еще и в голову не приходит.

Вместе с пленными ублюдками в Москву отправился и полковник Маргелов со своими ребятами. Все они любимы вождем и обласканы. По солдатскому телеграфу ходит «шу-шу-шу» что из его батальона будут делать десантно-штурмовую бригаду осназа.

Когда стало ясно, чьи могилы мы тут разрыли, из Москвы самолетом экстренно привезли журналистов. Наших и союзных. Был даже знаменитый американец Эрнест Хемингуэй. Колоритнейший дядька. Если кто сумеет взорвать в Америке эту бомбу, так это только он. Тем более что мы свозили их еще и в Саласпилский лагерь, захваченный кавалеристами Иссы Плиева в полной сохранности. Все происходило так стремительно, что никто не успел сбежать и почти никого не успели расстрелять.

Приехал с делегацией и наш старый знакомый Константин Симонов. У него успех. Его новый, еще неоконченный роман «Звезда Полынь» по главам печатается в «Красной Звезде» На фронте газету зачитывают до дыр. Все завуалировано, никаких особых секретов не выдается, все персонажи под псевдонимами. Но для нынешних времен это почти «война в прямом эфире»

Возрожденные по всей освобожденной территории края органы НКВД сбиваются с ног в поисках лиц, сотрудничавших с оккупантами. В помощь им выделяются воинские части, в основном из состава кавкорпусов. Аресты, допросы, новые аресты и новые допросы. Всего-то с полгода погусарствовали тут немцы и их пособники, а дел хватит на несколько лет работы советских карательных органов.

Уже разрытые нами могилы потрясают. На то, чтобы окончательно покончить с нацистской заразой, понадобится несколько лет. Уже сейчас вагоны доставляют на фронт солдат, а обратно, в Сибирь и на Урал, отправляются те, для кого немцы были новыми хозяевами и кто по-собачьи преданно служил им. Короче, те, кого и повесить особо не за что, и на свободе оставлять нельзя. Один только захваченный нами архив команды Арайса помог заполнить несколько эшелонов.

Есть тут и такие персонажи, с которыми наше командование до сих пор не может понять, что делать. Это доставленные немцами в Латвию для работ или просто для уничтожения евреи из оккупированных стран Европы: Франции, Бельгии, Голландии, Дании. Как я уже говорил, расстрелять из них никого еще не успели, немцам было просто не до этого. Некоторые все же умерли сами от холода, истощения и побоев, остальные сейчас напоминали живые скелеты. Их подкармливали в наших воинских частях. Чужие они здесь, никому не нужные. Вопрос с их вывозом в тыл пока еще не решился. Было неясно, куда их везти и что дальше делать. Многие из них могли просто не перенести дальнюю дорогу.

Мне даже иногда кажется, что нас, русских, эти евреи боялись даже больше, чем своих немецких мучителей. Мы для них «ушасные касаки» внезапно ворвавшиеся в Саласпилс рано утром и прямо на их глазах шашками порубившие охрану лагеря. В том числе и «членов еврейской полиции лагеря» Вот как оно бывает – одни евреи стерегли в лагерях других евреев. А эти дикие русские не стали разбираться. И поделом! Никому этих подонков с белыми повязками на рукавах и желтым магендовидом на груди не было жаль.

Были из этого правила и свои исключения. Все же мы живые люди, и ничто человеческое нам не чуждо. Например, мой ученик и крестник Коля Бесоев уже на второй день в Риге подобрал на обочине дороги умирающее от истощения существо женского пола и отвез его (ее) в наш бригадный медсанбат. Существо, больше похожее на живой скелет, не понимало ни по-русски, ни по-английски и едва что-то «шпрехало» по-немецки. Немецкий был на уровне лагерного суржика, а французского у нас никто не знал. Но Коля навестил свою крестницу раз, два, три… Он же у нас романтик, хотя это уже совсем другая история.

27 марта 1942 года, полдень. Прибалтийский край. Рига. Усть-Двинская крепость

Гвардии капитан осназа РГК Бесоев Николай Арсеньевич

Все точно как в песне: «Лишь только бой угас, звучит другой приказ, и почтальон сойдет с ума, разыскивая нас»

Не успели мы завершить рижскую операцию и настроиться на блаженный отдых в резерве, как тут же, и недели не прошло, последовал приказ, вызывающий меня в Москву. И не просто вызывающий, а требующий прибыть «конно, людно и оружно» имея при себе до взвода специалистов, знающих, что нужно делать, по обе стороны от мушки. Приказ был подписан Василевским, но мы знаем, что без ведома вождя ни одного из нас просто так не побеспокоят. А значит, зовут не для того, чтобы наградить в торжественной обстановке, а снова понадобился наш опыт по превращению невозможного в возможное.

Кстати, советских наград у меня и так до неприличия много. В нормальном обществе даже шинель снимать неудобно. Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина – это за Гейдриха с Клюге. Две Красные Звезды – за Евпаторию и Гудериана. Тут у фронтовиков такой иконостас пока редкость – не избалованы они еще победами и наградами. Зато девки млеют, как те, что на службе, так и штатские. Да и сам я парень хоть куда, этого не отнять, хотя теперь все это, наверное, уже не важно…

Я не могу спокойно ни есть, ни пить. Сердце сжимается от щемящей боли. Мари… Мари… Мари… Кажется, я влюбился, и к тому же на ровном месте. Ну, страшненькая она, и к тому же рыжая. Нос торчит вперед, как таран у боевой галеры. А худоба у нее такая, что, как говорят девочки в санбате, она вполне может работать анатомическим пособием – видно каждую косточку. Вполне им поверю – когда я подобрал ее на обочине и нес к машине, она мне показалась не тяжелее кошки. Думал, что до санбата живой не довезу, такая она была слабая и истощенная.

Я довез, а девчата откачали, дай Бог им здоровья и чтобы их женихи дожили до Победы. Теперь у Мари 23 марта второй день рождения. Выяснилось, когда она пришла в себя, что по-русски или по-латышски моя «крестница» ни в зуб ногой. Немного лепечет на каком-то странном испорченном немецком. А в основном говорит по-французски. Ну, уж извините меня – на языке Мольера и Дюма я ни бельмеса. Нет чтобы девушка эта разговаривала бы по-русски, по-английски, по-немецки, по-турецки или на фарси. Немецкий же ее оказался на поверку фламандским, а сама Мари бельгийкой, еще в октябре была арестована в Бельгии за антинацистскую пропаганду.

Сосед-нацист, поклонник Леона Дегреля, написал на нее донос в гестапо. Дескать, Гитлера ругает и о победе русских мечтает. Ее не расстреляли, как поступали с антифашистами у нас, на территории СССР. Нацисты в Европе тогда еще не особенно лютовали. Мари отправили на принудительные работы в рейхскомиссариат «Остланд» На свое несчастье, она угодила в качестве дармовой рабсилы на хутор одному из «хозяев» – так здесь называют кулаков.

Историю жизни Мари на хуторе неподалеку от Риги мы выслушивали уже на ломаном немецком, в присутствии замотанного и задерганного донельзя сержанта госбезопасности с чисто русской фамилией Иванов. Там, на этом хуторе, Мари, оказывается, из подневольных батраков была не одна. Кулак был не просто кулак, а вроде бы фольксдойче, вернувшийся с немцами в Латвию, откуда его еще в 1920-х изгнали латыши.

Потому Ганс – так звали хозяина – так и лютовал. Кроме Мари на хуторе на положении рабов были еще советские военнопленные и несколько русских женщин, работавших до войны в советских учреждениях Риги. Когда наши части захватили Ригу, Мари, которая была послана хозяевами в лес за хворостом, сбежала. А что стало с остальными ее товарищами, она точно сказать не может.

Тут я и предложил сержанту госбезопасности Иванову взять с десяток моих людей и в этой теплой компании съездить вместе с ним на хутор, чтобы разобраться с этим самым Гансом на месте. Предложение, разумеется, с благодарностью было принято. Ну, не было тогда у НКВД «пятьсот миллионов кровавых палачей» как в свое время втирал народу демократический брехун с характерной фамилией Солженицын.

У Иванова в подчинении был только личный наган одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года выпуска да пара собственных ног в качестве транспорта. Слишком мало их еще было на освобожденной территории, и слишком много им предстояло сделать.