Наследник - Алексей Кулаков

Видя, как Филофей от удивления пронес ржаной сухарик мимо рта, брат тихо хрюкнул. То есть, фыркнул, конечно же.

— Девку — в аптекарки?!..

— Да я тоже, поначалу, глаза-то от прям как ты вырячил. А потом рассудил: придет какая боярыня или купчиха в аптеку по женским своим делам — и как ей, с аптекарем о них разговоры разговаривать? Невместно ведь. А с девицей-то самое оно выходит.

Все трое дружно смочили усы темной влагой, затем бывший постельничий сторож понизил голос до возможного:

— А ежели племяшка будет стараться, да государь-наследник увидит в ней нужные задатки — мыслю я, сам возьмется ее обучать. На лекарку.

— Сам?!!..

— Тсс, ты чего орешь-то?

Раздраженно помолчав, Егорий все же проворчал:

— Сам. Видели, поди, девицу юную рядом с Димитрием Ивановичем? По всему выходит так, что она и есть первая его ученица. Только вы про это — никому!.. А то живо на дыбе окажитесь.

— Вот те раз?.. А поголос-то был, что это он себе новую челядинку взял — из-за того, что Овдотья поспевать перестала.

— Ну так и вы то же самое всем говорите. А кто спрашивать будет, или что иное шептать, сразу о них мне доводите. Я уж расстараюсь!..

Заглянув в кружку, стряпчий немного отпил темной влаги, затем напомнил родичам:

— Сами знаете — болтливых наш государь-наследник не жалует, и любую лжу видит.

Мысленно все три брата продолжили — а еще крови не боится. Под этот немудреный (зато от всей души) тост они вновь опорожнили свои кружки.

— Ты пообмысли, Филька. Ежели все сладится — племяшка ведь до конца дней своих под государевой рукой, да как сыр в масле!.. И вот еще что. Указано мне, не мешкая подыскать человека надежного, себе в подручники.

Не уберегся-таки средний брат, поперхнулся да закашлялся.

— И кажется мне так, что человек тот со временем тоже может в стряпчие выйти.

Откашлявшись (а делал это средний Колычев долго и обстоятельно), Филофей решительно кивнул:

— Согласен.

В неподдельном расстройстве дернув рукой, Спиридон невольно плесканул пивом прямо себе на сапог:

— Ты посмотри, все без меня решили! Больно быстро запрягаешь, Егорка — я ведь своего слова еще не сказал!..

— Да ты не кипятись, брате. Мне ведь и насчет тебя указали. Строго-настрого.

Пиво оказалось полностью позабыто, как и нарождающийся гнев.

— Э-ээ?.. Что, прямо вот так — строго-настрого? А чего именно?

— Да понимаешь, так вышло, что пришлось тебя упомянуть. Сам ведь ведаешь — коли Димитрий Иванович о чем спрашивает, утаить невозможно. Особенно если он сам заинтересовался. Вот и пришлось рассказать, какой ты хитрый да осторожный. Мол, уж до того хозяйственный, что прямо за истертую деньгу удавить готов. И ежели только выгодой какой запахнет — ты поперед всех соображаешь, как и что… Га-га-га!..

Поняв, что над ним только что пошутили, глава семейства грозно насупился. А потом махнул рукой и тоже засмеялся. Вот ведь, не брат, а шельма какая!.. Тем временем, Егор внезапно посерьезнел:

— А он мне на то сказал, что именно такой стряпчий ему и надобен. Так что, брате, завтра я тебя государю-наследнику поведу представлять. Вот так-то.

Посидев еще с полчаса, и оставив в полной сохранности последний кувшин, братья разошлись по своим светлицам. Старший напряженно обдумывал, зачем же он понадобился царевичу Димитрию, средний внезапно захотел поглядеть на старшую дочь Есфирь, а младший… Младший просто возжелал. Супругу. Впрочем, следующим утром все трое были, что называется «ни в одном глазу», и после легкого утренника дружной компанией устремились к Кремлю: Филофею надо было в Постельную избу, дабы выйти из списков дворцовой стражи, а Егор со Спиридоном, отстояв утреннюю службу в Благовещенском соборе, медленно зашагали к Тимофеевской башне. Ощущения что у одного, что у второго, были немного странные: еще недавно они стояли в оцеплении вокруг старшего из царевичей, а теперь уже именно их остановили да начали расспрашивать — кто такие и зачем пришли (будто бы не знали, ироды!). А перед тем как пропустить, избавили от ножей на поясе и охлопали по рукам-ногам. Впрочем, они на то не обижались. Служба!.. Приблизившись, им пришлось остановиться в трех шагах и ждать — наследник престола Московского и всея Руси был занят.

— Перво-наперво, Димитрий Иванович, надобно по сырой земле выпустить побегать какую птицу. Курицу лучшее всего, она мечется много. А потом каждый ее следок вот так…

Щелк!

Тяжелый и длинный кнут с вплетенным в начало зазубренным железным жалом оставил в земле небольшую ямку. Старший дознаватель Разбойного приказа дернул рукой, сворачивая свой инструмент в круг, и продолжил негромкий рассказ:

— И так с полгода, пока руки не обыкнут. Следующие полгода добавляют урок по жердинам да бревнам стегать, переламывая: с малых начиная, и до средних. От таких вот.

Аввакум чуть развел свои ладони-лопаты, обрисовывая бревно окружностью сантиметров в тридцать. Стряхнул кольца кнута вниз, шевельнул рукоятью, отправляя плетеную змею сыромятной кожи себе за спину, и быстро махнул рукой.

Щелк-крак!

Невеликое бревнышко, лежащее на козлах примерно в сажени от старшего ката и его слушателя, резко просело вниз, переломившись напополам.

— Затем ученика в поле выводят, верхушки цветов сшибать. А когда и это превзойдет, к стаду буренок приставляют — чтобы слепней прямо на них сбивал. Вот как всю эту науку подкат превзойдет, тогда устраивают ему смотр: приводят несколько хрюшек, а он их должен в один-два удара упокоить. Если смог и это — до людишек допускают. Ну, поначалу кого из людоловов степных, или самых отчаянных душегубов, кому уж точно окромя плахи ничего не присудят, а потом и кого поважнее доверяют…

Надо сказать, палаческой науке внимал не только десятилетний отрок, но и Колычевы тоже — когда еще такое услышишь?

— Я своим-то оглоедам указал, так они для тебя, Димитрий Иванович, ужо расстарались. Прими, не побрезгуй.

Подняв длиннополую рубаху, старший дознаватель размотал с пояса небольшой кнут. Ладный, соразмерный, и с жалом из кованой стали.

— Передай им мою благодарность. Да и сам ее прими, Аввакум Михеич, за науку свою.

Легчайшее касание отрока к грубой руке главного палача царства Московского заставило последнего совершить удивительное действо — расплыться в доброй улыбке.

— Да чего уж там, невелика премудрость. Если что… Так я ж завсегда!..

Благосклонно кивнув на это четкое заявление, юный властитель двумя руками свернул коллективный подарок от тружеников Разбойного приказа в небольшое кольцо. Зажал самый конец рукояти и начало трехгранного жала затянутой в серую кожу перчатки ладонью, затем все же повернулся к стряпчему и его брату и окатил их тяжелым взглядом небесно-синих глаз.

— Многие лета тебе, государь-наследник.

— Егорий… Вижу, тебе есть чем меня порадовать?

Спиридон поначалу подумал, что сказанное относится к нему. Но, как быстро выяснилось, он ошибался — младший брат шагнул вперед и еще раз поклонился:

— Троих уже сговорил по делу первому, Димитрий Иванович. Одна племянницей мне будет, двое остальных просто недоросли, но с разумением. Из посадских людишек.

— Славно. Что по второму делу?

— С мастерами Пушечного да Бронного приказов потолковал. Семеро вроде как соблазнились, но попросили десять ден на раздумья. Еще трое в сомнениях, а один сразу отказался сынов от себя отпускать. Теперь вот в Тулу думаю податься, среди кузнецких подмастерьев кого подходящего поискать.

Чуть тряхнув рукой, в коей покоился дареный кнут, царевич мимолетно задумался. Затем легким жестом свободной руки подозвал претендента на должность второго стряпчего и тихо его спросил:

— Хочешь ли ты служить мне, Спиридон Колычев?

— Да!

— Хорошо ли ты подумал, нет ли у тебя каких сомнений или вопросов?

— Нету, государь-наследник.

— Ну что ж, коли так…

Под выразительным взглядом удивительно властных и умных глаз мужчина как-то сам по себе понял, что именно от него требуется:

— Клянусь служить тебе верой и правдой, государь мой Димитрий Иванович.

Сразу после этих слов у него как-то екнуло сердце, по телу прошла волна жара, а напоследок на лбу самую малость запекло.

— Принимаю твое служение. Запомни как Отче наш: о делах и поручениях моих молчать; никакого небрежения или лености; о любом подозрительном интересе к себе, ко мне, к делам моим, извещать меня без промедления; и ни в коем разе не самовольничать от имени моего. Нарушишь эти четыре правила, сам же мне о том и донесешь.

Юный властитель с нехорошей усмешкой поглядел на лоб нового стряпчего.

— Наказание одно — смерть. Но и служба верная да усердная без должной награды не останется. Старайся, и та шапка, о коей мечтаешь, со временем станет твоей. Впрочем, ты и так милостями оставлен не будешь.