Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

— А что, если бы я тоже разделся? — произнося это, он чувствовал, насколько это жалкий аргумент.

— Да ради бога.

— Я тебя очень прошу. Мне за тебя неловко.

— Ну и отплыви подальше!

Впрочем, вместо того чтобы продолжать свободное плавание, она вернулась к своему бюстгальтеру, облеклась в него и, грациозно подтянувшись, вышла из воды. Пока Вика плыла последние двадцать пять метров, Стемнин успел заметить, что инструктор невозмутимо созерцает ее голую спину.

Как на грех, единственный ключ от дома лежал в кармане брюк в мужской раздевалке. Проклиная Вику, себя, инструктора, бассейн и опять Вику, Стемнин вылез на бортик и отправился в душевую. Шаги гулко отдавались в голове. Стоя под горячими струйками в затянутой паром душевой, он пытался разобраться, почему этот случай так взбесил его. Конечно, здесь была ревность, нежелание делиться тайной ее тела ни с кем. Обида на то, что ей мало его любви и она хочет привлечь к себе другие взгляды и желания. Чьи? Вот этого инструктора, безбородого и одетого вопреки всем Викиным вкусам? Любых других мужчин в бассейне, которых она не могла даже разглядеть?

Они не пара, не семья, и Вика вовсе не воспринимает Стемнина как своего единственного возлюбленного вне сравнений и конкуренции. Более того, какие бы подвиги он ни совершал, какие бы ни приносил жертвы, всегда найдется некий инструктор в трениках и резиновых шлепках, чье внимание важней, причем безо всяких жертв и подвигов. Тому довольно быть потенциальным желающим, даже не влюбленным, не поклонником и обожателем. Бросай под ноги сердце, дом, бессонницы, подарки, путешествия, признания и письма, это не утолит ее жадности к интересу чужих мужчин. Треников в этом мире — хвала создателю! — не счесть.

По дороге домой он молчал гранитным истуканом, в чьей голове даже не высечены губы, зубы, язык, нёбо, все то, чем он мог бы разговаривать. После купания легкий морозец точно висел поодаль, и, невзирая на все душевные бури, телу было гладко, тепло. Вика шла в шаге позади и чему-то улыбалась.

Дома она надолго заперлась в ванной. Стемнин сердито уснул на диване и был разбужен душистым шепотом:

— Я хочу, чтобы ты меня любил. Чтобы ничего не пропустил.

Очнувшись, он не сразу вспомнил о случившемся, но через несколько мгновений пришел в себя и в бешенство. Он поднялся, схватил ее и швырнул навзничь, намотал на пальцы шелковистые пряди тонких волос. Она покорно закрыла глаза. Рывком он перевернул эту ласковую вещь, любимую блядь, неотразимую заразу на живот и впервые провел касание по тому лекалу, по какому всегда хотел. Благоговение ей ни к чему. Рыцарство раздражает. Не надо молиться на великолепные груди. Нужно мять, хапать, вмазывать тугими касаниями, как хочется, а не как представляется прекрасным.

До этой минуты постель была для Стемнина святилищем доброты, миром внимательных подарков и щадящих рекордов. Он заботился только о ее ощущениях и главное наслаждение получал от ее учащенного дыхания, неузнаваемо низких вскриков, от судорог занавеса. Хотя знал, что в наслаждениях она слушает только себя и принимает любовника всего лишь как возможное орудие своего одинокого гедонизма. Вполне вероятно, что в его объятиях она думала о ком-то другом. О Валентине? О Брэде Питте? О Чарли Паркере? Задать этот вопрос было невозможно, да и не хотелось.

Но сейчас впервые Стемнин подумал, что уважение и поклонение в любви не ценимо Викой, а значит, не нужно и ему. Обращаясь с ней как с куклой, как со шлюхой, он совершал, пожалуй, именно то, чего ей хотелось. Не ритуал любви с большой буквы — акт безличного разврата, свальный грех вдвоем, когда каждый не равен себе, причем именно тем и хорош. Теперь он был Валентином, чарли паркером, инструктором в синих трениках, водопроводчиком — тысячебезликим мужчиной, кордебалетом самцов-манекенов.

Он не жалея протыкал, бурил ее, докапывался до заросших болот застоявшейся сладости. Теперь Вика была тело без имени. Не воплощение потаенных желаний, не капризный идол в высоких чертогах, а тело, которое умеет болеть, стареть, толстеть, издавать звуки и запахи, притягиваться землей, которое смертно и, главное, не более, чем только это тело. Одно из многих, частный случай, не заслуживающий не только служения всей жизни, но даже лишнего внимания. Это тело сейчас хлюпало, шлепало, пукало слезливым влагалищем, изнуренно струило луковый пот. Собственная бесцеремонность пугала и распаляла Стемнина.

Потом она нависала над ним, подметая мокрую кожу слипшимися прядями и бережно охлаждая дыханием гневно пышущий жар. Это была победа, самая ужасная из всех его побед. Покорив ее, подчинив своей грубой власти, он потерял на поле сражения единственного человека, для которого победа имела бы смысл, — самого себя. Стемнин заперся в ванной и, затравленно глядя на струю бегущей воды, думал, что теперь должен будет обращаться с Викой так, как если бы совсем ее не любил, более того, обновлять и развивать свое бездушие, чтобы сохранить свою власть, иначе непременно ее потеряет. Но зачем она будет ему нужна, если убьют любовь?

Впервые за все время совместной жизни Стемнин вслушивался в клекот падающей в воронку воды и мечтал, вернувшись в комнату, никого не застать и хоть одну ночь провести в одиночестве.

12

Из холла доносился запах жареной картошки. Повернув ключ в скважине и открыв дверь, Стемнин точно сорвал с запаха пленку. Вика приготовила ужин. Она вышла из кухни в огромном переднике, с двумя тугими хвостиками, заставлявшими ее волосы обхватить голову гладким, как зеркало, блеском.

— А я придумала, какие у нас будут на Новый год сюрпризы для друзей.

— Какие, дорогая?

— Только не называй меня «дорогая», хорошо? Я испеку рисовое печенье, а ты напишешь пожелания, ну типа предсказания. Вроде того: «В этом году вы найдете деньги под крылом красного дракона».

На Новый год должны были прийти Гоша-Нюша и Звонаревы, предстояло первое знакомство. Стемнина трогало, что Вика так волновалась и хотела произвести на его друзей хорошее впечатление.

— Ты кушай, я же старалась.

— А ты?

— Я уже покушала. Стряпка с пальчиков сыта.

Обычно Стемнина раздражало это провинциально-умильное «кушала». Но сейчас, перечеркивая все обиды и драматические выводы, бывший преподаватель всем сердцем, до дрожи ощущал: это Она, та самая, долгожданная, на всю жизнь. Каждый медальон поджаристого картофеля надкусывал как праздничный деликатес, посылая Вике благодарные взгляды.

— Что слышно на работе?

— Когда как. Когда Штраус, а когда и Хренников.

Стемнин так и не рассказал Вике про Варю, вряд ли и сама Вика говорила о нем кому бы то ни было, особенно на работе. Чувствовалось, что Вика с Варварой не особо ладили. Все же он надеялся в каком-нибудь разговоре случайно узнать, как там Варя. Все ли у нее в порядке, развелась она или, наоборот, помирилась с мужем. Простила ли Стемнина. Звонить было неудобно, а иных общих знакомых, кроме Вики, не было.

— Буду готовиться к осени в Академию управления. Музыка — это не мое. Детская любовь. Хотя нет, и в детстве я музыкальную школу не особо любила…

— Почему, Вика?! Из-за денег? Так ты из-за этого не переживай. Мы же можем…

— Дело не в деньгах. Хочу все изменить, понимаешь? Мысли, людей, место, вообще все на свете. Родиться заново. Послушай, когда мы уже переклеим обои в маленькой комнате? Давай в эти выходные?

Поскольку в квартире воцарилась эталонная чистота, Викина нервная энергия несколько дней безрезультатно искала выход, пока наконец не были обнаружены неполадки с обоями в комнате, где она обычно занималась. Неполадки пустячные — в двух местах над плинтусом серебристые полосы разъехались и задрались да еще наверху, в полуметре от шторы, сквозь бумагу проступило круглое рыжее пятнышко размером со шляпку гвоздя. Видимо, малярши, которых нанимала Елизавета Дмитриевна, плохо подготовили стены. Пятнышко было крохотное, задранные края можно было подклеить, но Вику не устраивали полумеры.

— Смилуйся, неделя осталась до Нового года. Разведем тут хаос и анархию. Давай после праздников — вдумчиво, не спеша…

— Илюша, так это и лучше. К Новому году все будет новое, праздничное, чистенькое. Мы вдвоем с тобой за два дня управимся.

Двигать мебель, застилать полы, таскать грязь по всему дому Стемнину вовсе не улыбалось. И все же он надеялся, что после ремонта, который они сделают вдвоем, по-семейному, Вика успокоится и почувствует наконец себя хозяйкой в доме. А значит, дом опять станет домом, душа — душой и вообще все вернется на свои места.

Чистя зубы перед сном, Стемнин обратил внимание на полку, где хранились гели-бальзамы-пенки и висела мочалка. Протянув руку, он удивленно разглядывал флакон Викиного шампуня. То ли монеткой, то ли ключом была стерта часть надписи: «для… волос». Слова по краям остались, а середину Вика решила удалить. Видимо, считала, что стертые слова могут снизить ее образ. То же самое было и с флаконом бальзама-кондиционера. Что это были за слова? «Жирных»? «Тонких»? «Ослабленных»? Неужели она могла подумать, что подобные пустяки могут его охладить?