Путешествие ко святым местам в 1830 году - Андрей Муравьев

Тогда начался крестный ход, величественный по многолюдству трех племен, соединившихся в одном торжестве. Духовенство сирийское с своим епископом открывало ход: смуглые, высокие абиссинцы, а за ними тучные копты, все в чалмах, поражали своим странным разнообразием взоры. Диаконы и многочисленные священники армянские все в митрах, подобных греческим, и двенадцать архиереев, в богатейших утварях и вакхасах, с латинскими митрами, заключали пышное шествие. Позади их шел сам наместник, в смиренной одежде, с открытою головою и животворящим в руках крестом. Трижды обошли они внутренние галереи собора и поднялись на высокий алтарь; внизу выстроилось в ряд все духовенство. Наместник, в кругу двенадцати архиереев, лицом к народу читал с алтаря Евангелие от Иоанна, которым всегда оканчивается литургия армянская, и осенил крестом народ.

Я был приглашен в его келии; там, после обычных угощений, наместник в присутствии многих старшин встал и выпил за здоровье великого императора Николая. Меня пленила его благородная смелость, которой всю цену можно знать только посреди гонений Иерусалима, и в свою череду я пожелал благоденствия патриарху Ефрему и народу армянскому, уверяя наместника в любви государя к своим новым подданным. Много польстил ему и всем армянам привет мой, и мы расстались с изъявлениями приязни.

Быть может, по краткому моему пребыванию в Палестине я мог ошибиться в мнении касательно армян иерусалимских, но мне показалось, что характер их, в частности сходный с греческим, превосходит их в смысле народности. Менее привыкшие к рабству, они стоят друг за друга и неразрывностью своей массы и хитрым расточением богатств в пользу общую привлекают себе более уважения от турок. Так, умея сообразоваться с временем, они постепенно укреплялись в Палестине, не мешаясь в распри греков и латин. Когда же десятилетняя борьба Греции и разрыв Запада с Портою оставили без покровительства оба исповедания на Востоке, армяне воспользовались благоприятною минутою, чтобы разделить с ними все святилища, дотоле для них неприступные. Ныне, когда освобождение Греции и мир России и Запада с оттоманами возвратят православных поклонников и покровительство Франции Иерусалиму, первою любимою целью обеих исповеданий будет изгнание армян из Гроба Господня и Гефсимании. Но даже и в случае успеха предприятие сие всегда останется источником непримиримой брани. Никогда народ армянский не отступится от святыни, приобретенной дорогою ценою, и хитрая политика его духовенства не позволит лишать себя участия в молитве на Святом Гробе.

Двенадцать архиереев составляют ныне Синод армянский в Иерусалиме, под начальством наместника, зависящего от престола Эчмиадзинского, хотя он сам пользуется титулом патриарха. Когда церковь армянская отделилась от греческой, после Халкидонского собора, патриарх Антиохийский, бывший в разрыве с Царьградом, дал самовластного католикоса армянам в их столице. Нерсес первый перенес жительство патриаршее в знаменитый монастырь Эчмиадзинский, им обновленный в 560 году; но частые и губительные набеги татар заставили первосвященников удалиться в Севасту. Когда же армяне, постепенно отражая сарацинов, основали малое царство в Киликии, союзное крестоносцам и Кипру, тогда и их духовный владыка поселился в новой столице Киссах, близ Тарса, и сблизился в XIII веке с западною церковью.

Между тем жители великой Армении, с негодованием видя союз своего патриарха с Римом, избрали себе нового главу в Эчмиадзине и возвели его на древний престол своего просветителя Григория. Таким образом два независимые друг от друга католикоса правили Армениею, доколе пало царство Киликийское, а персияне и турки разделили себе область армянскую. Эчмиадзин, как величайшее ее святилище, сохранил высшую степень своему патриарху; но Кисский, хотя впоследствии и возвратившийся к исповеданию отцов своих, удержал за собою титул патриарха и независимость. Впоследствии, по важности своих престолов, равно приобрели сей титул архиепископы Царьграда и Иерусалима; но из четырех сих патриархов – один только Эчмиадзинский почитается истинным владыкою своего народа.

Сион

С одним из архиереев армянских посетил я сад патриарший, где поразил меня своей величественной красотой высокий, развесистый кедр, единственный в Иерусалиме и едва ли не во всей Палестине. Сидя под его обширной тенью на плоской крыше пристроенного к нему дома, мы любовались живописными окрестностями и беседовали об отечестве в виду Сиона и Масличной горы. Между тем нам открыли недалеко от врат Сионских дом первосвященника Анны, обращенный в женский монастырь армянами и украшенный во вкусе собора Св. Иакова, хотя много уступает ему в объеме. Там показывают снаружи алтаря остаток дерева, к коему был привязан Христос на дворе архиерейском (не по преданиям Евангельским), и внутри церкви то место, где грозный Судия второго пришествия сам предстал судилищу во время первого и где, безмолвно внимая коварным обличениям, получил горькое поругание на ланиту.

Немного далее вне города и на самом Сионе, который находится ныне за городской стеной, посетил я мужеский монастырь армян, основанный на дворе Каиафы. Высокий алтарь, под престолом коего показывают часть отваленного от Гроба камня, стоит, по преданиям, на том месте, где отрекся Петр, и через глубокий овраг прудов Соломоновых видны на противолежащей горе развалины монастыря Св. Модеста, там, где каялся апостол{67}. Так велики в сравнении нас первые сподвижники Христовы, что самые согрешения их достопамятнее слабых добродетелей наших.

И рядом с монастырем Каиафы, на пустоте изрытых ветхих оснований Сиона, одиноко стоит, к стыду христиан, не храм Тайной вечери, а мечеть, некогда бывшая монастырем латинским, о чем и поныне свидетельствует все внутреннее и наружное строение, но франки утратили оный в 1560 году. Один из евреев царьградских, сильный деньгами при Великом визире, просил латин позволить ему поклониться гробам Давида и Соломона, которых место назначается давним преданием под сводами сего храма, но все его просьбы остались тщетными. Раздраженный еврей поклялся отмстить и, возвратясь в Царьград, упрекал визиря в преступном равнодушии к двум столь великим пророкам, прославленным в Коране, коих священные кости были в руках христиан. Влиянием своих богатств он наконец достиг малодушной цели, сделав франков, подобно себе, чуждыми оной святыни.

Никто из русских не входил еще в сию мечеть. Мне первому удалось посредством денег преклонить в свою пользу одного из духовных старшин арабских, которого случайно я встретил в воротах. Он ввел меня, как бы под предлогом знакомства на свою террасу, обещая указать гробы царей, но не сдержал вполне слова и, подойдя к малым заключенным дверям, с южной стороны мечети, хотел, чтобы я посмотрел внутрь здания сквозь узкую щель над порогом; ибо, по его словам, и самые мусульмане довольствуются подобным взглядом на великих пророков. Когда же я стал упрекать его в обмане, он, видя мою неотступность, наконец открыл мне другие двери, не в тот самый покой, под коим находятся гробы, но в довольно пространную комнату, с запада к нему примыкающую.

Обе сии залы составляли прежде одну продолговатую церковь, под алтарем коей, ныне отделенным глухой стеной, иссечены в скале гробы Давида и Соломона, по примеру царственных могил{68}. Нельзя ручаться за истину сего предания, но по тесноте и смежности зданий иерусалимских и по соседству бывшего на Сионе дворца Давидова, легко может быть, что погребальное подземелье, начинаясь на царском дворе, проникло несколько под один из частных домов, где впоследствии собирались апостолы.

Самый алтарь, теперь неприступный и утаенный от взоров, был свидетелем свидания апостолов с Господом, когда воскресший, пройдя сквозь заключенные двери храмины, радостно их приветствовал: «Мир вам!», и в той же святыне алтаря при шуме, который казался дыханием бури, тогда как произведен был дуновением небесной силы, огненные языки исполнили их обетованного Духа. Но и первая зала, в которую я мог проникнуть, не менее священна божественным воспоминанием: в северной ее стене заграждено досками малое углубление против входа; посреди же оной стоял некогда меж двух столбов, и поныне поддерживающих низкие своды, стол Тайной вечери.

Удостоившись видеть сие начальное поприще Нового завета, где столь кротко передал его смертным в утешительной беседе тот самый, кто некогда, в бурях потрясенного Синая и во всем ужасе неприступного Божества, заключил Ветхий завет с своим народом, я, смятенной мыслью, сличал дивную противоположность в ниспослании сих двух торжественных завещаний. Громы первого мирно разразились скрижалями закона! тихие убеждения второго столь ужасно запечатлелись божественной кровью!.. но и на опаленной горнею славою вершине Синая, в неприступной туче, и за мирной вечерей, в образе смертном, – тот же Сын!