Девятый император - Андрей Астахов

На следующий день мы настигли шайку, которая устроила эту резню, и перебили их всех до единого. И я видел, с какими лицами наши солдаты рубили разбойников. Я видел, с каким лицом мой господин приказал повесить семерых взятых в плен негодяев. Когда подонки задергались в петлях, и их черные души отправились в Морбар на вечные мучения, каждый из нас испытал такое чувство, будто с наших плеч упало тяжкое неподъемное бремя. Это была не жестокость – это была справедливость.

– Зачем ты мне это рассказал, дядя Хейдин?

– Помнишь те правила, о которых я тебе намедни говорил? Ты должен свято соблюдать их. Ничто так не облагораживает человека, как оружие. И ничто так не портит человека, как оружие. Если человек, взявший в руки оружие, не понимает или забывает, ради чего он его взял, если он начинает терять рассудок от той власти, которую дает ему оружие над другими людьми, он медленно, но верно превращается в убийцу. Такой человек начинает верить, что ему все дозволено. Он начинает с презрением относиться к тем, у кого оружия нет, перестает видеть в них людей. В человеке просыпаются темные инстинкты и звериная жестокость. Когда же подобные люди с оружием сбиваются в одну стаю, объединенную вождем или общей идеей, они и вовсе готовы на все. Они начинают убивать слабых, издеваться над женщинами и детьми, грабить бедняков. Тот страх перед возмездием, перед справедливой расплатой, который живет в душе каждого из них, они заглушают верой в какие-то великие идеалы, придуманными ими же самими законами «воинского братства», а то и просто выпивкой и наркотиками. Все громкие слова, весь тот пафос, который они на себя напускают – ничто. Человеческая кровь, человеческая жизнь – вот истинная ценность. Случается, что человек проливает кровь другого человека ради защиты своей жизни, своей семьи, своей родной земли. Это совсем другое. Тот, кто убивает ради наживы, ради власти, ради предрассудков, перестает быть человеком. Он превращается в смертельно опасного хищного зверя, которого необходимо уничтожить. Потому что этот человек-зверь будет убивать при любой возможности. Он будет убивать слабых и беззащитных, потому что вооруженных и сильных он боится. Ему дорога его шкура. Он может постараться обмануть нашу бдительность притворным раскаянием, лицемерными слезами, предательством таких же, как он сам, оборотней, но сущность его не изменится – он остается зверем. Можно обезвредить его, посадить в клетку и держать там до тех пор, пока у него не вывалятся зубы, и шкура не облезет от старости. Но клетка не всегда под рукой. Если ты столкнулся с хищником в поле, в лесу или в доме, куда этот хищник забрался, выбор один – или покончить со зверем, или погибнуть самому. Потому что зверь убьет тебя или других невинных людей. Ты сегодня убил разбойника, который пытался зарезать Заряту. Может быть, ты поступил дурно. Но представь себе, что этот разбойник все-таки лишил Заряту жизни. Простил бы ты себе когда-нибудь то, что ты стоял в двух шагах от Заряты и не сумел спасти ему жизнь? Простил бы ты себе свое бездействие? Нет, нет и нет. Ты поступил правильно.

– Но он был ранен, дядя Хейдин,

– Раненый зверь всегда опаснее. Ты должен знать это, как охотник. Ты лучше объясни мне, как вы с Зарятой оказались в доме? Я же велел ждать меня в лесу.

– Это я виноват, – вздохнул Ратислав. – Я помочь хотел. Тебе и… Липке помочь. Прости, дядя Хейдин.

– Пойдем.

Ратислав вошел вслед за Хейдином в горницу. Обломки стола, черепки посуды и застывшая кровь на полу напоминали о сражении, но запах смерти уже выветрился. Хейдин подвел юношу к лавке, на которой лежало оружие половца Субара.

– Это тебе, – сказал он Ратиславу.

– Мне? – Ратислав не мог поверить своему счастью. – Это – мне?

– Это твои трофеи. Ты взял их в бою.

– Спасибо, дядя Хейдин! – Юноша схватил шлем, нахлобучил его на голову, потом взялся за саблю. Впрочем, обнажать он ее не стал, только подержал, положил обратно. Затем взялся за лук.

– Этот лук показался мне неплохим, – сказал Хейдин. – Хотя и твой хорош.

– Мой лучше, – уверенно сказал Ратислав, испытав натяжение половецкого лука. – Я свой на этот не променяю!

– Дело твое. Твой подарок, поступай с ним, как знаешь.

– Дядя Хейдин! – Юноша представлял собой забавное зрелище: в потертом залатанном полушубке, в лаптях, надетых на обмотки, и в половецком стальном шлеме с бармицей и наносной стрелкой. – Дозволь слово молвить, не прогневись! Прошу тебя, не откажи, возьми себе в отроки. Буду служить тебе верой и правдой, жизни за тебя не пожалею.

Надо же как бывает, подумал Хейдин, глядя на Ратислава. Двадцать два года назад он сам вот так же стоял перед Йондуром Брео из Лима, таорийским рыцарем, так же просил взять его на службу. В ту пору Йондур Брео казался ему самим Тарнаном, богом войны. Боги, как же давно это было! Будто в какой-то далекой чужой жизни, в полузабытом сне, который иногда так хочется вспомнить, а иногда – побыстрее забыть. Как же странно и причудливо судьба меняет человеческие роли – вот и он стал учителем, и у него появился ученик, да какой! Йондур Брео высоко оценил бы выстрел, который сегодня спас. Заряту.

– Так берешь? – с надеждой спросил Ратислав.

– Беру, – Хейдин подал парню руку. – Но сейчас оставь меня одного. Забери свое оружие и ступай с Богом.

– Хорошо, дядя Хейдин.

Ратислав ушел счастливым. Но Хейдин больше не думал о нем. Едва юноша ушел, ортландец поспешил к соседям. Дверь ему открыла пожилая женщина – сначала охнула в испуге, потом, присмотревшись, узнала героя дня.

– Никак, боярин Олекса Бориславич? – Женщина согнулась в поклоне. – Милости просим, честь-то какая!

– Как Липка? – спросил Хейдин, ступив за порог.

– А что Липка? – Женщина перестала улыбаться. – Ушла она.

– Как ушла? – не понял Хейдин.

– А так, боярин. Посидела, пока на дворе-то у вас народ был, а как успокоилось все, оделась да и ушла. Я ее не держала, думала, она к тебе пошла.

– Понятно, – Хейдин помрачнел. – А Зарята?

– Спит, яко ангел. Поначалу все как в бреду был, рассказывал, как ты, боярин, не в обиду тебе будет сказано, всех татей один порубал, а потом умаялся, уснул. Проснется, так мы его покормим, али как?

– Покорми, – Хейдин сунул женщине последнюю оставшуюся у него серебряную монету. – Вот, возьми. А куда Липка пошла?

– Благослови тебя Бог, боярин Олекса Бориславич, за щедрость твою великую… А не знаю, куда она пошла. Сказала только, что ей побыть одной надобно. Так и сказала!

Хейдин посмотрел на широкое глуповатое лицо крестьянки. Женщина смотрела на него с подобострастием. Сегодня он стал героем для всей деревни. Но душа его болела, и новость о том, что Липка ушла неведомо куда, еще сильнее разбередила эту боль.