Лурд - Эмиль Золя

Наконец сестра Гиацинта встретила аббата Жюдена, который сказал ей, что молодого врача вызвали в палату для семейных. Он уже в четвертый раз спускался туда к брату Изидору, чьи мучения не прекращались. Единственная помощь, какую мог ему оказать врач, это давать без конца опиум.

Измученный миссионер просил хоть немного облегчить боль, чтобы у него достало сил отправиться после обеда в Грот, куда его не могли отнести утром. Однако боли усилились, он потерял сознание.

Войдя, сестра застала врача у изголовья больного.

— Господин Ферран, пойдемте скорее со мной в палату святой Онорины, у нас там умирает женщина.

Врач улыбнулся сестре. Один вид ее всегда радовал его и поднимал у него настроение.

— Иду, сестра. Только подождите минутку, я хочу привести в чувство этого несчастного.

Сестра Гиацинта вооружилась терпением и стала помогать доктору. Палата для семейных в нижнем этаже была также залита солнцем, свежий воздух врывался через открытые большие окна, выходившие в сад. В то утро г-н Сабатье, как и брат Изидор, остался в постели, чтобы немного отдохнуть, а г-жа Сабатье, воспользовавшись этим, отправилась покупать медали и образки для подарков. Сидя на кровати, прислонившись к подушкам, г-н Сабатье с блаженным видом машинально перебирал четки, но не молился, а смотрел на соседа, с болезненным интересом следя за умирающим.

— Ах, сестра, — обратился он к подошедшей сестре Гиацинте, — я просто восхищаюсь этим несчастным миссионером. Вчера я усомнился в святой деве, — ведь семь лет она не удостаивает услышать мои мольбы, — и вот при виде этого мученика, так покорно переносящего свои страдания, мне стало стыдно за мое маловерие… Вы не представляете себе, как он страдает; надо видеть его перед Гротом, когда глаза его горят великой надеждой. Право, это прекрасно, В Лувре есть картина неизвестного итальянского художника, на ней изображена голова монаха, преображенного точно такой же верой. В этом убитом жизнью человеке, смиренно принявшем помощь Попечительства, чтобы в качестве бедняка быть ближе к богу, проснулся интеллигент с университетским образованием, сведущий в литературе и искусстве. И так твердо жила в нем надежда, которую не могли поколебать семь бесполезных поездок в Лурд, что он добавил:

— У меня впереди целый день, раз мы уезжаем только завтра. Вода очень холодная, но я попрошу еще раз погрузить меня в бассейн; я молюсь все утро, вымаливая прощение за вчерашнее… Не правда ли, сестра, ведь святой деве достаточно секунды, чтобы исцелить одно из своих чад… Да будет воля ее, да будет благословенно имя ее!

Он снова принялся за молитвы богородице и «Отче наш», медленно перебирая четки, полузакрыв глаза; на его добром лице, лице человека, столько лет оторванного от внешнего мира, появилось детски наивное выражение.

Ферран знаком подозвал Марту, сестру брата Изидора. Девушка стояла в ногах кровати, беспомощно опустив руки, и глядела на умирающего брата, которого она так любила, без единой слезинки, с покорностью бедного, недалекого существа. Она была глубоко преданна ему и последовала за HHMI сюда, истратив последние гроши; не в силах ему помочь, она только молча глядела на его страдания. Поэтому, когда врач попросил ее приподнять немного брата, она была счастлива, что может хоть чем-нибудь быть полезной. Ее угрюмое, веснушчатое лицо просияло.

— Поддержите его, а я попробую дать ему лекарство.

Девушка приподняла брата, и Феррану удалось разжать ложечкой его стиснутые зубы и влить в рот несколько капель. Больной почти тотчас же открыл глаза и глубоко вздохнул. Он стал спокойнее, опиум оказал свое действие, утишил жгучую боль в правом боку. Но миссионер так ослаб, что надо было приложить ухо почти к самым его губам, чтобы его услышать.

Едва уловимым жестом он попросил Феррана нагнуться.

— Вы ведь врач, сударь, правда-? Дайте мне сил добраться после обеда до Грота… Я уверен, что святая дева исцелит меня, если я буду там.

— Ну, конечно, вы непременно пойдете, — ответил доктор. — Разве сейчас вы уже не чувствуете себя лучше?

— Лучше? Нет!.. Я прекрасно знаю, что со мной, — я ведь видел, как несколько миссионеров умерло там, в Сенегале. Когда у человека больна печень и нарыв прорывается наружу — все кончено. Пот, лихорадка, бред… Но святая дева коснется меня мизинцем — и все пройдет… Умоляю вас, отвезите меня к Гроту, даже если я буду без сознания!

Сестра Гиацинта также наклонилась к больному.

— Не бойтесь, дорогой брат. Вас отнесут в Грот после завтрака, и мы все будем за вас молиться.

Наконец ей удалось увести Феррана; она очень беспокоилась о г-же Ветю и была в отчаянии, что задержалась. Судьба миссионера также вызывала в ней жалость, и, поднимаясь по лестнице, она расспрашивала доктора, нет ли надежды на его выздоровление. Тот безнадежно махнул рукой. Просто безумие в таком состоянии приезжать в Лурд. Он спохватился и улыбнулся.

— Прошу прощения, сестра. Вы же знаете, что я, к несчастью, неверующий.

Но она, в свою очередь, благосклонно улыбнулась, как друг, который терпимо относится к недостаткам тех, кого любит.

— О, это ничего не значит, я вас знаю, вы все-таки славный человек… К тому же мы видим столько людей, бываем у таких язычников, что нам не приходится обращать на это внимание.

Наверху, в палате святой Онорины, все оставалось по-прежнему: г-жа Ветю продолжала стонать от невыносимой боли, г-жа де Жонкьер и г-жа Дезаньо стояли у кровати умирающей, бледные, взволнованные ее непрерывным стоном. На их вопросы Ферран лишь слегка пожал плечами: эта женщина обречена, ей осталось жить несколько часов, а может быть и минут. Единственное, что он может сделать, — это усыпить ее, чтобы облегчить ужасную агонию, которую он предвидел. Г-жа Ветю смотрела на доктора, она была еще в сознании и очень послушно принимала лекарства. Как и другие, она страстно желала отправиться к Гроту и просила об этом срывающимся детским голоском, боясь, — что ее не послушают.

— В Грот, да? В Грот…

— Вас сейчас туда отнесут, обещаю вам, — сказала сестра Гиацинта. — Только будьте умницей, постарайтесь уснуть, чтобы немного окрепнуть.

Больная, казалось, задремала, и г-жа де Жонкьер увела г-жу Дезаньо в другой конец палаты, где они стали считать белье. Это была сложная работа, они путались, не досчитывались нескольких салфеток. Софи, сидя на кровати напротив, не двигалась с места. В ожидании смерти дамы — поскольку ей сказали, что та умрет, — она положила куклу к себе на колени.

Сестра Гиацинта осталась возле умирающей и, чтобы не тратить времени зря, взяла иголку и нитку и стала чинить платье одной из больных, у которого от долгой носки лопнули рукава.

— Вы побудете с нами? — спросила она Феррана.

Тот продолжал внимательно разглядывать г-жу Ветю.

— Да, да… Она может умереть с минуты на минуту. Я боюсь кровоизлияния.

Заметив на соседней кровати Мари, он спросил, понизив голос:

— Как она? Ей легче?

— Нет еще. Ах, милое дитя, мы все искренне желаем ей поправиться! Такая молодая, такая очаровательная и так удручена!.. Посмотрите на нее сейчас. Как хороша! Словно святая в ореоле золотых волос, глаза большие, восторженные, вся залита солнцем.

Ферран, заинтересовавшись, с минуту смотрел на Мари. Его особенно поразил ее отсутствующий взгляд, полная отрешенность от всего, что ее окружало, пламенная вера, глубокая радость, которая всецело владела всеми ее помыслами.

— Она выздоровеет, — пробормотал он, точно взвешивая про себя состояние больной. — Она выздоровеет.

Затем он подошел к сестре Гиацинте, сидевшей в амбразуре большого, раскрытого настежь окна; со двора в комнату врывался теплый воздух. Теперь солнце лишь узкой полоской скользило по белой косынке и белому нагруднику сестры. Доктор, прислонившись к перилам балкона, смотрел, как она шьет.

— Знаете, сестра, эта поездка в Лурд, на которую я не очень охотно согласился, — только чтобы выручить товарища, — дала мне столько счастья! Ведь жизнь не очень-то меня балует.

Сестра Гиацинта, не поняв его, наивно спросила:

— Как это?

— Да так. Я снова встретил вас и хоть немного помогаю вам в вашей прекрасной деятельности. Если бы вы знали, как я вам благодарен, как я люблю и чту вас!

Сестра Гиацинта подняла голову, без всякого смущения посмотрела ему прямо в лицо и решила обратить все в шутку. Она была очень хороша собой: лилейный цвет лица, маленький смеющийся рот, красивые голубые улыбающиеся глаза придавали ей особую прелесть, а своей стройной, гибкой фигурой и неразвитой грудью она напоминала невинную, готовую на самопожертвование девочку.

— Вы так меня любите! А за что?

— За что я вас люблю? Да вы самое лучшее, самое доброжелательное существо в мире. До сих пор в моем сердце живет глубокое, нежное воспоминание о вас, и когда я нуждаюсь в поддержке, когда теряю мужество, мне достаточно вызвать в воображении ваш образ, чтобы снова почувствовать прилив бодрости. Неужели вы забыли тот месяц, что мы провели вместе в моей бедной комнатке, когда я был так болен и вы с такой любовью за мной ухаживали?