В погоне за утром - Майкл Роэн

Неожиданно меня пробрала дрожь, хотя ночь была теплой. Пробравший меня холод был резким настолько, что напоминал электрический шок. Я зацепил какой-то предмет – не траву, не камень…

И тут я чуть не расхохотался. Это было просто маленькое пугало, высотой едва мне по грудь – на двух скрещенных палках висела старая потрепанная шляпа и выцветший от времени и погоды фрак. Оно все заросло сорняком. Я хотел рассмеяться, но от пробравшего меня холода у меня слишком перехватило дыхание, и сердце бешено колотилось. Я дико огляделся по сторонам, но больше здесь ничего не было, ничего, кроме теплого ветерка, шевелившего ветви деревьев; эта группа памятников ничем не отличалась от остальных. Поваленные, разбитые, исписанные рисунками, как и все прочие – правда, завитки, спирали и нацарапанные круги показались мне необычными. Такими, словно их нанесли светящейся краской, или они как-то странно разлагались. Мне где-то раньше приходилось видеть нечто подобное, но не так отчетливо. Здесь, в непроглядной темноте казалось, что их окружает слабое зеленое сияние, и даже не такое уж слабое. Когда глаза привыкали, рядом с ним почти можно было разглядеть…

Раздалось легкое скребущее царапанье, и я вздрогнул. Я круто развернулся, воображая себе какого-нибудь пылающего местью и жаждущего нажать на курок полицейского, однако для него звук был слишком слабым. Под одним из обезличенных памятников шевелилась трава; стало быть, я потревожил какое-то маленькое животное. Что у них тут водится? Опоссумы, ленточные змеи… Я наклонился, чтобы посмотреть.

А потом я отскочил с пронзительным воплем, который мог просто расколоть воздух по всему кладбищу. Нацарапанный на памятнике силуэт сверкнул ослепительной вспышкой пламени, а рядом с ним прямо перед моим лицом замахала рука, высунувшаяся из земли. Земля подо мной поднялась и почти бросила меня в эту руку, но я, шатаясь, удержал равновесие и повернулся, собираясь бежать. Впереди меня гравий раздулся и изогнулся горбом, словно под ним полз какой-то могучий червь, и отбросил меня назад. Я упал. Держа в одной руке меч, я выбросил другую и вонзил в землю пальцы, чтобы удержаться – а потом едва успел их отдернуть. Под гравием что-то щелкнуло и захлопнулось, словно рыба бросилась на муху. Земля снова содрогнулась в конвульсиях. Кусты бешено закачались и упали, с глухим стуком опрокинулось одно надгробие, за ним второе, остальные тряслись и крошились. Качающаяся голова ангела отвалилась, ударилась о землю и подкатилась почти к моим ногам. А вокруг меня поднималась земля, цеплялись пальцы, рука тянулась вверх, как какое-то растение, выраставшее в замедленной съемке.

И тут позади меня раздалось противное тихое хихиканье.

Я круто развернулся. Маленькое пугало тоже выросло, теперь оно возвышалось надо мной – огромная тощая фигура, загораживавшая мне проход, поднимая пустой рукав. Под ним хрустели сорняки, сорняки с длинными, глубоко проросшими корнями, разжиревшие на тучной почве. Единственный палец, костлявый и изъеденный – что это было: прут или кость? – скрючился прямо перед моим лицом. Допотопная шляпа слегка наклонилась вбок, и в моих ушах зашелестел звук, шипящий и щекочущий, как близкий шепот, – только он звучал в обоих ушах одновременно. Голос. В какое-то мгновение – как шелест сухих листьев, а через минуту – тягучий, булькающий, жуткий:

Bas 'genoux, fi' de malheu'!

Fai'e moa bonneu'!

Еще хуже было то, что я понял: в этих словах есть смысл. Это был какой-то исковерканный французский или жаргон или диалект, я такого никогда не слышал. Говорил он с сильным акцентом, но я понял. Он приказывал мне склониться и воздать почести…

Li es' royaume moan —

Li est moa qui 'reigne 'ci!

Ne pas passer par' li

Sans hommage 'rendu!

Здесь мое царство —

Здесь я правлю!

Здесь нельзя пройти,

Не поклонившись… [11]

Чье царство? Кому поклоняться? Я не мог пошевелиться. Отчаянная паника подхватила мои мысли, как порыв ветра из открытого окна, и рассеяла их по всем возможным направлениям. Неожиданно, издав визгливый хруст, палец ударил меня прямо в середину лба. Он попал в повязку. Последовало что-то вроде высоковольтного разряда или беззвучного взрыва, и свет вспыхнул не у меня перед глазами, а где-то в мозгу.

– Черта с два! – рявкнул я. Слишком перепуганный, чтобы что-то соображать, я рубанул рукой. То, что именно в этой руке оказался меч, было чистым везением или инстинктом. Ощущение было такое, что я рубанул какой-нибудь забор. Шляпа взлетела вверх, конец палки отлетел в сторону, а рваный сюртук свалился в кучу бескостных рук. Толстые стебли сорняков обломились, источая зловонный сок, мне в лицо вековой могильной пылью ударила пыльца, и я расчихался. Что-то – может быть, стебли шиповника – вцепилось мне в лодыжки. Я снова закричал, вырвался от них и рванулся прочь, спасая свою жизнь, а, может, и нечто большее. В эту минуту вид полицейского с его пистолетом мог показаться мне самым прекрасным зрелищем на свете – или уж, на худой конец, настоящий свет. Мне почти показалось, что какой-то просвет есть – где-то впереди; теплое неясное сияние, высоко над тенями могил, бесконечно теплое и казавшееся таким надежным. Я зайцем помчался в ту сторону, так быстро, как мог. Что бы это ни было, в тот момент оно было мне нужно, просто необходимо. Я боялся, что оно исчезнет и оставит меня темноте, шелестевшей за мной по пятам.

Оно не исчезло. Свет сиял ровно и разрастался, пока на его фоне не выступили деревья; это был большой маяк реальности – наверное, уличные фонари. Все, что я слышал, был стук крови в висках и мое дыхание, и то, и другое – очень тяжелые. Мою грудь и голову словно сжимали железные обручи. Но надгробия стали редеть, между ними открывался просвет; здесь была стена, а за ней – снова ограда, менее разрушенная, чем другие. Не останавливаясь, я вскочил на один из камней, расположенных у стены, с камня – на стену и схватился за проволоку. К счастью, проволока не были ни колючей, ни электрифицированной. На последнем, отчаянном дыхании я подтянулся, перелез через нее и свалился вниз, приземлившись среди каких-то жестких сорняков футах в двенадцати внизу – и побежал. Я бежал до тех пор, пока не наткнулся на что-то твердое и упал, всхлипывая, на колени прямо у кромки света.

А потом я весь съежился и отшатнулся, ибо земля задрожала. Со стремительным шипящим стуком и клацаньем, с одиноким заунывным воплем у меня перед глазами промчалось нечто огромное: нескончаемая цепь бегущих теней, закрывавших от меня свет, весь мир.

Когда гром прошел мимо, и свет снова стал ярким, ко мне потихоньку стали возвращаться обрывки соображения. Я, задыхаясь, посмотрел наверх и стал подниматься, весьма пристыженный. Мне просто повезло, что этот товарный поезд прошел по другой колее, а не по той, где находился я. Я попал на какую-то сортировочную станцию, она была хорошо освещена, но бродить здесь было небезопасно. Правда, это было в тысячу раз лучше, чем то проклятое кладбище. Часть моего сознания лихорадочно металась, отчаянно пытаясь найти рациональное объяснение тому, чему я только что был свидетелем, чтобы обосновать это и отбросить: дрожью земли, игрой разыгравшегося воображения, да чем угодно. Я не стал обращать внимания. Слишком я был рад тому, что выбрался оттуда. И тут я замер: я услышал голос, не очень далекий и не очень близкий, но ясный и резкий, в ночной тишине.