Витте. Покушения, или Золотая матильда - Лев Кокин

Сергей Юльевич в выражениях не стеснялся:

— Согласитесь, Петр Константинович, следствие ведется до крайности безобразно. Объяснить это можно только одним: не желают раскрыть преступления!..

Желтолицый, издерганный прокурор перед прежним своим благодетелем не лукавствовал:

— Вы, ваше сиятельство, совершенно правы. Но иначе мы поступать не можем.

— Это кто же такие «мы»? Вы кого имеете в виду?

— Прокуратуру и следователей, конечно. Для нас сразу, с первых шагов, стало ясно: чтобы до конца довести это дело, надо тронуть таких столпов… таких вновь явившихся спасителей России, как, к примеру, доктор Дубровин!.. А кто же, ваше сиятельство, нам это позволит?! — И сам же на риторический свой вопрос ответил: — Никто. Никогда!

— Но почему же, уважаемый Петр Константинович?

— Как-то даже неловко объясняться с вами по этому поводу… С человеком вашего, Сергей Юльевич, опыта… Но — скажу вам, пожалуйста! Потому что если мы этих лиц арестуем и произведем у них обыски, как полагается, то, скорее всего, обнаружим такое, что придется идти и дальше и выше!.. Вот и крутимся на одном месте, замазываем картину… А что еще прикажете делать?! Между нами я могу сказать точно, по какому пути двигаться, чтобы найти виновных!..

— От кого же сие зависит, голубчик, выбрать в данном деле правильный путь?

— Пусть хотя бы министр юстиции позволит, чтобы мы не стеснялись и могли в случае надобности арестовать того же Дубровина и с ним иже… А поскольку, ваше сиятельство, они, без сомнения, выдадут лиц куда более важных и высоко стоящих, — чтобы мы могли после этого не останавливаться, а идти смело дальше. И за это не подвергнемся экзекуции!..

23. Три года бега на месте

Министр юстиции Иван Григорьевич Щегловитов заслужил себе прозвище Ванька Каин{45}, за глаза его вечно так величали. Ванька Каин принадлежал к нередкому в среде бюрократов типу перекрасившихся за последние годы. Был без удержу красным, а стал аспидно-черным… Это он в угоду Столыпину подмял под себя правосудие, независимую судебную власть, так что трудно стало определить, где тут суд, где полиция. Это главным образом и мешало Сергею Юльевичу воспользоваться прокурорским советом, хотя следствие по-прежнему стояло как вкопанное.

Предел терпению наступил, когда с трибуны Государственной думы без обиняков, открытым, что называется, текстом ему бросили обвинение в симуляции, повторяя дурно пахнущую сплетню двухлетней, без малого, давности, какую пустило дубровинское «Русское знамя» и его подпевалы. Между прочим, в их ряд затесался (это вскрылось впоследствии) и следователь, всерьез допустивший, что бомбы могли быть (как он записал в протоколе) «подложены с комнаты»… А с думской трибуны не постеснялся сие огласить богатый степной помещик из Новороссии, известный своими связями с черносотенной сворой и, более того, наверняка ее содержавший. Сергей Юльевич предпочел бы раз навсегда позабыть его имя, когда бы он не сформулировал ничтоже сумняшеся, в чем главная вина графа Витте перед русским народом. От лица народа эта публика вообще приноровилась вещать.

…Они тогда как раз только что возвратились домой после очередного пребывания за границей. Это лето выдалось мало сказать неудачным. И всегда-то Матильда Ивановна не отличалась завидным здоровьем, а последнее время прихварывать стала частенько. Принимала лекарства, лечилась на водах в Кисингене у немцев, у французов — в Виши. А теперь пришлось обратиться к хирургическому светилу. Операцию сделали в Швейцарии, в Берне. И хотя все прошло более или менее благополучно, Сергею Юльевичу этим летом было не до отвлеченных занятий…

И вот — домашний сюрприз.

В Думе прели над законопроектом об изменении крестьянского землевладения. Полемизируя с Милюковым — большим якобы виттистом, чем сам Витте, член Думы по фамилии Келеповский уделил Сергею Юльевичу особенное внимание. Отнюдь не ограничившись тем, что воскресил давнюю выдумку, пустился в куда более пространные рассуждения об аграрном проекте Витте как прямой причине последовавшей затем революции. Не дворянство подводило крестьян под расстрелы, возглашал херсонский землевладелец, а те, кто заставил их смотреть на этот проект принудительного отчуждения как на нечто возможное, осуществимое!.. Но, по счастью, государь император удалил опасного графа и… вошел-де в единение с народом!..

Умри, а лучше не скажешь!

Сергей Юльевич, однако, не сразу обратил внимание на сей логический перл, поистине символ веры крепостника. Настолько взбешен был пакостным личным выпадом. В конце концов даже предвзятое следствие исключило напрочь подобную версию. Да кому об этом было известно за дверьми полицейского ведомства!.. Припомнив совет Камышанского, только тут Сергей Юльевич порешил обратиться к господину министру юстиции, тому самому, кстати, на место которого прочили прокурора, да, похоже, без достаточных для того оснований…

Но другого пути Сергей Юльевич больше не видел, чтобы стронуть следствие с места. Ни слова, разумеется, не сказав про разговор с Камышанским, заявил Ваньке Каину, что ведется оно таким образом, дабы ни в коем случае не обнаружилось то, что происходило в действительности. В ответ министр отговорился недостаточным знанием сего казуса; обещал затребовать дело к себе. В том, что он лицемерит и лжет, Сергей Юльевич ни минуты не сомневался по той хотя бы причине, что давным-давно знал, как отнесся господин министр к покушению. Многих членов Государственного совета оно тогда возмутило, в кулуарах этого не скрывали, а его высокопревосходительство, усмехнувшись, на это изволил заметить, что, возможно, все подстроено лицами, живущими в доме у Витте… и, нельзя исключить, с его ведома даже. Так что, в сущности, херсонский помещик всего лишь с опозданием повторил министерско-полицейскую версию… Нет, Сергей Юльевич не питал иллюзий относительно того, как будет встречен министром.

Тот, однако, потребовал все же от прокурора записку по делу. Камышанский такую записку подал, на сей раз без отлагательств. Копию же с нее, снятую, разумеется, приватно, переслал по знакомству Витте. Там было обозначено прямо, где и как отыскать виновных… Усилия Сергея Юльевича не пропали, казалось, даром. Хоть и нехотя, дело все-таки возвратили на доследование. И без малого два года спустя после злополучного происшествия на Каменноостровском тот же самый следователь по важнейшим делам, с необычным именем и фамилией Цезарь Иванович Обух-Вощатынский, приступил к повторным осмотрам, измерениям и допросам.

Облик этого Цезаря настолько же не соответствовал его должности и занятиям, насколько своим соответствовал желчный, яростный прокурор Камышанский, его начальник. Вместе они составляли полярную пару. Обходительный, медоречивый Цезарь был плешив, экспансивен, даже вертляв, и, когда бы не это последнее свойство, его можно было принять за лечащего врача. Он участливо выслушивал показания Сергея Юльевича и записывал их в протоколы допросов, как в лечебнице записывают сведения о больном в скорбный лист.

…Как предупреждал его не возвращаться из-за границы всюду принятый князь Андроников. И о тех предостережениях, что последовали по возвращении, — от некоего дубровинского «союзника», которого он принял за шантажиста, и от черниговского предводителя, члена Думы; добрый его знакомый положительно утверждал, что покушение на него готовит «Союз русского народа», приложил даже фотокарточки предполагаемых злоумышленников… А также и о том, как отменили заседание Государственного совета под влиянием слухов о повторно готовящемся на него покушении, и о переданном ему Иваном Павловичем Шиповым совете известного Лопухина отнестись к этим слухам с полнейшей серьезностью.

И, судя по тому, что каждое из показаний Сергея Юльевича докучливый этот Цезарь посчитал необходимым проверить, можно было подумать, что дело наконец-то сдвинулось с места. Спустя почти что два года после событий тогдашний министр внутренних дел подтвердил, что заседание Государственного совета пришлось действительно отменить из-за подготовлявшегося в самом зале террористического акта; а бывший министр финансов, со своей стороны, рассказал о визите и предупреждении Лопухина. И словоохотливый князь Михаил Андроников поведал о своих телеграммах графу Витте в Париж после разговоров у градоначальника Лауница, что в графе Витте причина всех бедствий, постигших Россию, и что возможны покушения на его жизнь. «Градоначальник на мои расспросы сказал мне, — Андроников хорошо запомнил, — что возмущение против Витте усиливается и покушения вполне могут быть, а он, дескать, не в силах предотвратить их…» И на выяснение всего этого следователю хватило каких-то нескольких дней!..