Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

— Им предъявляется серьезное обвинение?

— Обвинение, конечно, серьезное, — сказал Журавлев. — Стечение некоторых, не до конца выясненных обстоятельств осложняет дело. Оно усугубляется еще и тем, что Петр Бармин, бывший князь, и ваш дядя почти двадцать лет жили за границей. Вы сами, надеюсь, понимаете, насколько это затрудняет работу следователя, ведь из-за рубежа для допроса никого не вызовешь. Вот и приходится искать окольные пути, а это требует времени.

Он заметил протянутый Романом пропуск на выход и, прощаясь, задержал его руку.

— У меня, товарищ капитан, еще есть надежда на то, что мне удастся разыскать следы одного человека, — доверительно сказал Журавлев. — Пока мои попытки не увенчались успехом. Как мне сообщили, сейчас этот человек находится вне Советского Союза. Но он жив и здоров. Если он подтвердит то, что показывали на допросах арестованные, они будут освобождены.

— Что ж, будем ждать, — сказал Роман.

— Да, ничего другого нам не остается, — сказал Журавлев. — Будем ждать, товарищ капитан.

Для дятловцев ледоход на Дону всегда был праздником. Он означал конец долгой, надоевшей всем зимы, близкий приход весеннего тепла, ход рыбы с низовьев. Услышав шум на реке, вся станица бежала к берегу. Оживленные люди часами смотрели, как медлительно плывут потемневшие, набухшие от воды огромные льдины, сшибаются, напирая одна на другую, вертятся в белой пене водоворотов, несут к морю клочья соломы, поломанные вешки, порванные рыбацкие вентери.

В эту весну лед тронулся в ночь под воскресенье. После нудного вчерашнего собрания Андрей Ставров еще лежал в постели, лениво потягивался и вдруг услышал звонкий девичий голос за окном:

— Наташа! Выходи быстрее, побежали к Дону, там уже все наши девчонки! Лед тронулся!

Андрей вскочил, торопливо оделся, натянул сапоги. Ни Наташи, ни Федосьи Филипповны уже не было. На крыше дома, охорашиваясь, надувая серебристый, с воронением зоб, пронзительно посвистывал скворец. Под забором кудахтали куры. Солнце светило вовсю. Андрей подпер дверь вилами, закурил и пошел вдоль ерика к реке, разбрызгивая сапогами сверкающую воду в лужах.

На берегу Дона толпились люди; мужчины постарше степенно сидели на бревнах, опрокинутых вверх днищем лодках, а кто и просто на корточках; женщины и девушки, как это испокон веков было заведено в станице, не садились в присутствии мужчин; они стояли, лузгали семечки, говорили о домашних делах, но взгляды их было устремлены к реке, по которой с гулом и грохотом неслись ноздреватые, свинцового оттенка льдины. По самой кромке берега с криком, с радостным смехом гоняли мальчишки. За рекой, в еще прозрачном, не одевшемся листвой лесу, деловито хлопотали грачи.

На песке, под береговым обрывом, ловко орудуя черным горячим квачом и паяльной лампой, уже смолил свою верткую кайку неугомонный Егор Иванович Ежевикин. Ему помогал такой же заядлый рыбак, молодой парень Мишка Бендерсков, племянник Егора Ивановича. Левая Мишкина рука была на перевязи, он только недавно выписался из госпиталя после ранения на Карельском фронте. Так же как все, Мишка радовался тому, что три с половиной месяца неожиданной войны миновали и он теперь дома.

Андрей подошел к Егору Ивановичу, поздоровался.

— Браконьеры готовятся первыми? — усмехаясь, сказал он.

Однако Егор Иванович не принял его шутки, вытер потный лоб рукавом телогрейки.

— Это ты напрасно, дорогой агроном. Браконьером я никогда не был и не люблю этого баловства, а посидеть с удочкой в кайке сызмальства привык, особливо попервости, когда последний ледок еще плывет, не растаял.

Мишка Бендерсков незаметно подмигнул Андрею: заливает, дескать, дядя Егор, при случае он и сетчонку поставит и перемет забросит.

— Я пошутил, — сказал Андрей, — не обижайся, чемпион дятловских рыбаков…

Весь день на берегу толклись люди: одни приходили, другие уходили, управлялись по хозяйству и снова возвращались. Тяжелые льдины плыли и плыли, с грохотом раскалывались, наплывая и громоздясь одна на другую, скапливались на крутой излучине, образуя торосистое ледяное поле. Но непрерывная работа воды, неодолимое стремление реки туда, в низовья, где ее принимало море, делали свое дело. Река шумела, пенилась, с неодолимой силой и яростью поднимала огромные льдины на дыбы, переворачивала их исподом вверх. Над перевернутыми льдинами кружились стаи голодных каркающих ворон…

Егор Иванович присел на просохший бок лодки, закурил.

— Нонешней весной будет большая вода, — сказал он, — в верховьях много снега, под Воронежем, говорят, наворочены цельные горы. Значит, водичка зальет все наше займище, наполнит озера. Хор-ро-шо!

Он посмотрел на Андрея, хитровато ухмыльнулся:

— А ты, Митрич, за сад не боишься? Не думаешь, что яблони наши могут поплыть аж в Азов?

— Не думаю, — сказал Андрей. — Со стороны Донца сад обвалован, а донская вода, даже самая высокая, до сада не доберется.

Наслаждаясь незлой местью за шутливое обвинение в браконьерстве, Егор Иванович покачал головой:

— Гляди не прогадай, Андрей Митрич! Насчет водички у меня свои приметы есть. Я тебе прямо говорю: разлив будет сурьезный…

Он не ошибся.

Весенние дни шли обычной чередой, и вначале ничто как будто не предвещало беды. Светило солнце, на займище проклюнулись нежно-зеленые стрелки ранних трав, с юга одна за другой летели стаи уток, казарок, больших и малых куликов. Лес на ближнем острове был наполнен верещанием вьющих гнезда птиц. Андрей каждое утро спешил побывать в саду. Ходить туда пешком было трудно — на проселках, особенно по низинам, еще держалась густая грязь, — поэтому он с рассветом бежал в конюшню, седлал закрепленного за ним Орлика и ехал в сад.

Андрей полюбил эти утренние поездки. Сытый, караковой масти жеребец, екая селезенкой, шел легкой, машистой рысью. Отражая зарю, розово светились озера, на их поросших камышом берегах крякали утки, на невысоких курганах разгуливали важные дудаки, и все вокруг, как всегда бывает весной, было свежим, радостным, бодрящим. Вдыхая запахи влажной земли, воды, первой зелени, конского пота, Андрей думал о том, как все это хорошо и как важно и правильно то, что он, агроном Ставров, вместе с другими людьми работает на этой доброй, теплой земле, что высаженный им сад через два-три года поднимется, станет взрослым и каждое дерево широко раскинет ветви, будет плодоносить и щедро воздаст людям за их заботы и нелегкий труд…

В это утро Андрей, как всегда, подъехал к деревянному дому-сторожке, в котором с весны хозяйничал Егор Иванович Ежевикин. Тот уже сидел над костром, ладил железную треногу с котелком. Отворачиваясь от дыма, он снял потертый лисий треух, помахал Андрею:

— Здорово, товарищ агроном!

— С добрым утром, — приветливо ответил Андрей.

— Зараз мы сварим ушицу, трошки сгоним оскому, — сказал Егор Иванович. — Попались мне на крючки лещики и один добрый такой сазанчик.

Андрей расседлал вспотевшего жеребца, привязал его к тополю и подошел к костру.

— Разрешите доложить, товарищ начальник? — Егор Иванович вскочил, приложил, дурачась, ладонь к шапке. — Так что за время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Были обнаружены только четыре яблоньки, маленько подгрызенные злодеями зайчишками еще зимою, но я их подлечил.

— Садитесь, казак Ежевикин, — в тон Егору Ивановичу сказал Андрей, — благодарю за службу и за приглашение отведать ухи.

Присев на опрокинутый ящик, он закурил и стал следить за тем, как ловко управлялся Егор Иванович с выловленной рыбой, как аккуратно чистил ее острым самодельным ножом (фабричных ножей Егор не признавал, мастерил их из полотна стальной пилы), смотрел, как он доставал из видавшего виды брезентового охотничьего мешка разные приправы, ополаскивал в ведре с чистой речной водой, опускал в котел и при этом приговаривал:

— Сперва положим картошечку с укропчиком… укропчик даст ушице добрый дух. Он хотя и сухой, прошлогодний, а запах свой держит. Теперь опустим туда рыбку, травку с кислинкой, почистим лук и разделим его на две половины, одну покладем зараз, а другую опосля того, как уха прокипит, чтобы лучок остроту не потерял. Теперь посолим, перчика ей поддадим…