Восточный фронт. Черкассы. Тернополь. Крым. Витебск. Бобруйск. Броды. Яссы. Кишинев. 1944 - Алекс Бухнер

Так же как и мы, на запад пробивались многие сотни, а то и тысячи германских солдат. Где-то между Минском и Барановичами мы сбились в группу численностью около 80 человек. Русские устроили за железнодорожной насыпью отсечную позицию противотанковых орудий, чтобы предотвратить продвижение более крупных германских частей. Один молодой капитан разъяснил нам положение вещей и повел нас в атаку. Наши мундиры были изорваны, мы все оголодали, мало у кого остались на ногах сапоги. Но, заслышав наше отчаянное «Ура!», русские бежали. Мы захватили их позицию и пять орудий, которые утопили в ближайшем болоте. Чтобы взорвать их, у нас, разумеется, не было взрывчатки.

Этот наш успех заставил противника активизироваться, он ввел в бой более крупные силы. На следующее утро, когда уже много других групп перебрались через железнодорожную насыпь, враг пошел в атаку. Многие из наших бойцов погибли в бою или были ранены. Из-за ранения осколком снаряда в верхнюю часть бедра я не мог больше двигаться. Это произошло, насколько я помню, 4 июля.

Я не знаю, где остались другие бойцы моей группы. Лишь несколько раненых лежали неподалеку от меня, столь же беспомощные. Они лишь тщетно взывали о помощи. Сам же я накануне использовал свой индивидуальный пакет, перевязывая одного из своих товарищей, так что для того, чтобы остановить кровь из ноги, мне пришлось обходиться перемазанным в грязи носовым платком. После этого я попробовал подняться на ноги. Тут же раздались несколько автоматных очередей и пули просвистели рядом со мной. Упав на четвереньки, я изо всех сил постарался укрыться в ближайшем кустарнике. Рана горела огнем, но мне в конце концов удалось это сделать. Едва я забился среди ветвей и листьев, как на поляну медленно вышли несколько русских с винтовками на изготовку. Опять застонали раненые. Я видел, как они осторожно приблизились к раненым, а потом одного за другим забили прикладами винтовок. Поскольку я не издал ни стона, меня они не заметили.

Когда стало темнеть, я с трудом потащился дальше. На следующее утро я оказался у небольшой речушки, на берегу которой русские женщины стирали белье. Они закричали, увидев меня — оборванного, всего в грязи и перемазанного собственной кровью. Но одна из женщин тотчас же окрикнула меня: «Русские!» — и показала на ближайшую деревню. Обессиленный, я рухнул на землю, мне стало уже все равно. Женщины заботливо промыли мои раны и перевязали их, положив какие-то зеленые листья. Две женщины, правда, тут же направились в деревню. Заподозрив недоброе, я хотел было уйти, но другие успокоили меня. Они то и дело повторяли единственное немецкое слово, которое знали: «Гут, гут!» Вскоре эти две женщины вернулись, принеся с собой хлеб, несколько яиц и фляжку русского образца с теплым молоком. Затем они показали мне направление, в котором мне следовало идти, и жестами посоветовали не приближаться к селам и дорогам. Подкрепившись таким образом, я двинулся дальше. Ближе к полудню меня стало лихорадить так сильно, что порой мне казалось, что я умираю.

Сапоги так натерли мне ноги, что они оказались все покрыты водяными мозолями и болели так, что я не мог снова натянуть сапоги. Поэтому мне пришлось разрезать голенища, а потом кое-как их стянуть. Раны болели столь отчаянно, что я едва не сходил с ума. Но лихорадка спала. В последующие дни я кое-как утолял голод лесными ягодами, выкопанным на полях еще мелким картофелем и даже пытался есть измельченную древесную кору.

Однажды утром я оказался в по-настоящему дремучем лесу. Путь преграждали поваленные деревья, а подлесок был настолько плотным, что сквозь него едва удавалось пробиться. Внезапно я увидел, что, раздвигая кустарники, ко мне направляются несколько человек. Я громко крикнул: «Германский!» Ко мне медленно приблизились восемь немецких солдат с винтовками и автоматами на изготовку, но, подойдя поближе, они опустили стволы и радостно поздоровались со мной. Мы поведали друг другу о своих скитаниях, среди них один человек оказался санитаром, у которого сохранился перевязочный пакет. Он осмотрел мои раны и сказал, что мне здорово повезло, поскольку в них завелись черви. Они, по всей видимости, спасли мне жизнь, поскольку сожрали весь гной. Затем он достал перочинный нож, прокалил его лезвие на огне зажигалки и принялся за работу. С этими повстречавшимися мне боевыми товарищам« я проделал часть пути. Мы все страдали от голода и, проходя мимо казавшихся неопасными деревень, воровали съестное. Порой просили у одиночных прохожих что-нибудь поесть, и нам довольно часто помогали.

Через некоторое время мы наткнулись на большой лагерь германских солдат. Здесь, в самой чаще леса, собрались почти 400 солдат с 30 телегами под командованием двух офицеров. От удивления я лишился дара речи и даже не поинтересовался, каким образом они здесь очутились. Радость снова оказаться среди своих боевых товарищей была столь велика, что я потерял всякую осторожность. Здесь мы провели два дня. В лагере даже выдавался довольно обильный, принимая во внимание обстоятельства, паек. К вечеру второго дня разведывательные дозоры принесли известие о том, что неприятель прознал про наш лагерь и подготовил операцию по его ликвидации. Было решено в 21.00 прорываться сквозь вражеские позиции. Однако неприятель уже в 20.00 открыл по лагерю огонь из противотанковых орудий и минометов. От разрывов снарядов и мин запряженные в телеги лошади без ездовых рванули в разные стороны. В это время я вместе с одним штабс-ефрейтором люфтваффе, с которым в эти дни мы сошлись поближе, сидел в телеге, в которой лежал раненый обер-лейтенант. Кое-как схватившись за вожжи, мы понеслись как черти, и каким-то чудом нам удалось прорваться сквозь русские заслоны. К сожалению, наш путь лежал через какое-то село. Разумеется, в нем было полно русских и партизан, которые погнались за нами. Но и на этот раз нам удалось от них оторваться и свернуть в какой-то большой лесной массив. В 4.00 утра мы в первый раз остановились на отдых. Мне показалось, что вскоре после этого по лесу прошли какие-то штатские, возможно, они хотели определить наше местоположение и наши силы. Нас собралось 16 человек, из них 6 раненых. Мы предложили обер-лейтенанту немедленно уходить отсюда, но он рассудил, что никакой опасности для нас здесь нет и мы можем продолжить отдых, чтобы набраться сил. Около 7.00 утра на нас напали партизаны численностью около 50 человек. Большинство из нас судьба пока еще хранила, как и меня вместе со штабс-ефрейтором. Обер-лейтенанта куда-то увели вместе с телегой, остальных раненых прикололи штыками винтовок у нас на глазах.

Через день мы наткнулись на группу из 120 человек, к которой тут же примкнули, ею командовали гауптфельдфебель (ротный старшина) 89-го пехотного полка и обер-фельдфебель танковых войск. Мы устроили что-то вроде военного совета, обер-фельдфебель непременно хотел выйти на шоссе, ведущее в Лиду, и двигаться по нему, я возражал против такого плана. Но всем остальным не хотелось продираться сквозь лес, и поэтому мы двинулись за ним сплоченной группой. Обер-фельдфебель шел во главе передовой группы и задал напряженный темп. Я предупредил его, чтобы он был осторожнее и, по крайней мере, обходил деревни, но он не внял моим предостережениям.

Когда мы подошли к первой деревне, в ней не было слышно ни одного звука. Но во дворе одной из изб я заметил русский грузовик, а ехавшие в нем солдаты, по всей видимости, спали. Когда мы подошли почти к окраине села, раздался окрик часового: «Стой!» В тот же момент по нас открыли огонь. Мы бросились врассыпную направо и налево, мой верный штабс-ефрейтор держался со мной. За окраиной села мы снова собрались, не было лишь обер-ефрейтора и еще трех человек. Теперь наша группа насчитывала только 14 человек. Мы поспешили сойти с дороги и снова побрели по лесам и болотам.

13 августа в 3.00 утру мы вышли к Мемелю[109] — примерно в 50 километрах южнее Ковно (Каунаса). Той же ночью без труда перебрались через реку в лодке, которую нашли на берегу. И снова шли пять дней, двигаясь в основном по ночам и избегая дорог. Ближе к концу дня 18 августа мы лежали в густом кустарнике. Внезапно мой верный товарищ, штабс-ефрейтор, поднял голову. «Послушай-ка!» — прошептал он. В тишине летнего вечера издалека доносились звуки артиллерийской канонады. Наконец-то мы приблизились к фронту. С забившимися от волнения сердцами мы двинулись в ту сторону.

Со всеми предосторожностями мы пробирались в темноте по вражеским тылам и приблизились к русской передовой. Небо освещалось мерцающими вспышками орудийных залпов, тишину ночи нарушали громоподобные разрывы снарядов. Тут мне пришлось объяснить моим товарищам, что у нас нет никаких шансов перебраться через линию фронта, держась группой, и что нам придется разбиться на малые группки по два-три человека.

Вместе со мной пошел только штабс-ефрейтор. Три дня и три ночи мы провели лежа у самой русской передовой. Весь первый день мы скрывались в пшеничном поле. Снаряды германской артиллерии ложились в опасной и неприятной близости от нас. С наступлением ночи мы по-пластунски поползли вперед. Мы слышали разговоры красноармейцев между собой, видели их силуэты и порой были так близко от них, что, как нам казалось, они должны были нас заметить.